Мейрер прогуливался по террасе вдоль балюстрады, ожидая прапорщика Фортунатова, особоуполномоченного КОМУЧа. С верхнего яруса дебаркадера Мейрер видел пароходы флотилии. Конечно, ему есть чем гордиться: ещё весной он, молодой мичман, был никем, а сейчас под его командованием почти тридцать судов — вооружённые буксиры, катера разведки и связи, транспорты, госпиталь, мастерская, две батареи на баржах и даже дивизион аэропланов. Капитаны, вызванные в штаб, подъезжали к пристани на извозчиках. — Георгий Александрович?.. — услышал Мейрер и оглянулся. На террасе стоял Горецкий. Мейрер знал его с отрочества — с ним дружил отец, директор астраханского отделения «Кавказа и Меркурия». И Мейреру польстило, что Роман Андреевич называет его теперь по имени и отчеству. — Хочу поблагодарить вас за спасение из тюрьмы. — Я не мог не откликнуться, — ответил Георгий. — Уверен, вас арестовали по недоразумению. Чем закончилась ваша нобелевская миссия на «Русле»? — Успехом, — улыбнулся Горецкий. — Баржу нашли и привели на место. Горецкий казался Георгию образцом капитана: красивый, уверенный в себе, спокойный, мужественный. Такому на роду написано носить белый китель и вызывать восхищение дам. Георгий хотел быть похожим на Романа Андреевича — но водить не речные лайнеры, а морские военные корабли. — На самом деле я рад, что вы попали в тюрьму, — добавил Мейрер. Горецкий в изумлении поднял брови. — Иначе я не заполучил бы вас. Здесь, в Казани, мне нужны капитаны, в которых я лично уверен. Я хочу доверить вам судно с важным грузом. — Опять буксир? — наигранно огорчился Горецкий. — Нет. Теперь — пассажирский пароход. Скорее всего, «Боярыню». «Боярыня» была одним из лучших лайнеров общества «По Волге». — А что за груз? — поинтересовался Горецкий. — Об этом сообщу чуть позже… Всё, Роман Андреевич, нам пора идти. Вижу, явился господин Фортунатов. Борис Фортунатов, командир дивизиона конных егерей, приехал верхом и попросту — без сопровождения. Возле мостика на дебаркадер он спешился и поставил лошадь к перекладине коновязи рядом с будкой сторожа. Салон дебаркадера в штабе флотилии служил залом оперативного планирования, на сдвинутых столах были разложены лоцманские карты Волги в окрестностях Казани и Свияжска. На собрании присутствовали сам Мейрер, начальник штаба, офицер из контрразведки, три гражданских капитана — в их числе и Фаворский, командир второго дивизиона бронепароходов лейтенант Федосьев, комендант пристани и начальник казанской дистанции. Борису Фортунатову, одному из руководителей КОМУЧа, было немного за тридцать. Он выглядел как солдат — в линялой гимнастёрке, бритый наголо от вшей, загорелый, худощавый, с пожелтевшими от табака усами. Трудно было поверить, что он имеет два университетских образования. Фортунатов внимательно оглядел салон. — Господа, — сказал он, — я полагаю, что здесь собрались люди чести, к тому же единомышленники в оценке политических перспектив России. Всё, что я сообщу, — секретные сведения, но я вам верю. В салоне воцарилась тишина; стало слышно, как волна мягко толкается в борт дебаркадера, покачивая солнечные квадраты на стенах, и кричат чайки. — При штурме Казани к нам попал золотой запас Российской империи. Фортунатов сделал паузу, чтобы подчеркнуть значение своих слов. — Большевики не смогли эвакуировать ценности Государственного банка, и в этом заслуга Боевой речной флотилии господина Мейрера. Георгий покраснел как мальчишка. Он сразу догадался, о чём речь. Большевики давно почуяли, что им не удержать Казань, и эшелонами поспешно вывозили всё, что могли. Железная дорога шла от города по левому берегу Волги. За несколько дней до штурма Казани Мейрер водил свои суда в рейд, чтобы огнём артиллерии и десантами уничтожить прибрежные батареи врага. Интуиция подсказала ему: надо зайти выше казанских пристаней и разрушить железную дорогу — и не важно, что Каппель этого не поручал. На «Вульфе», своём флагмане, Мейрер поднялся до села Верхний Услон, высадил десант на левом берегу и начал стрелять по эшелонам. Пробитые снарядами паровозы лопались, будто чугунные пузыри, горящие теплушки лезли друг на друга, цистерны опрокидывались с насыпи вверх колёсами, как коровы вверх ногами. Десант из легионеров подорвал рельсы динамитом. Движение по железной дороге прекратилось. Золотой запас империи остался в Казани. Каппель тогда отчитал Мейрера за излишний риск, но в глазах Владимира Оскаровича Георгий увидел тайное одобрение. Сейчас он понял его причину. — Большевики готовят контрнаступление, — продолжил Фортунатов. — Как вы знаете, в Свияжск приехал сам Троцкий. У Красного моста и на Нижних Вязовых копятся крупные силы. Мы должны переправить ценности Госбанка из Казани в более безопасное место — в Самару. Способ у нас единственный — на пароходах. Комитет членов Учредительного собрания просит вас, господа капитаны, вместе с вашими судами принять участие в этой операции. Три капитана молчали, раздумывая. — Безусловно, это необходимо, — наконец произнёс Аристарх Павлович Фаворский. — Но и опасно. Почему же вы сделали выбор в пользу товарно-пассажирских судов? У вас немало вооружённых буксиров. — Пассажирские суда быстроходнее, — просто объяснил Фортунатов. Фаворский строго посмотрел на Горецкого и другого капитана: — Господа, я соглашаюсь. Борьба требует и нашего вклада. Горецкий, подумав, молча кивнул, и другой капитан тоже. — Я не сомневался в вашем решении, — сказал Фортунатов. — Прошу вас прямо сегодня же начать самую тщательную подготовку судов к рейсу. Фортунатов сделал ещё одну значительную паузу, выпрямился и одёрнул свою линялую гимнастёрку. Лицо его было очень серьёзным. — И ещё, господа капитаны. Я обязан вас уведомить, что Комитет членов Учредительного собрания не считает это золото своей собственностью. Более того, он не считает золото собственностью Белого движения. Все ценности, которые попали нам в руки, являются собственностью всего русского народа целиком, и даже той его части, которая сейчас идёт за комиссарами. 06 «Ваня» — пароход комиссара Маркина — шёл из Нижнего Новгорода в Свияжск. Впрочем, название «Ваня» использовали только в речи, а на броне колёсного кожуха было по казённому начертано «№ 5», и всё: то есть пятая канонерская лодка Волжской военной флотилии. Триста сорок вёрст пути Маркин рассчитывал преодолеть за два дня. В Свияжске его ждал Троцкий. Хагелин остался в каюте, а Мамедов выбрался на палубу и присел на скамейку за надстройкой. В кожухах гулко шумели колёса, над головой несло дым из трубы. Мамедов, щурясь, смотрел на волжский простор — свежий, солнечный и голубой. За орудийной башней артиллеристы играли в карты. Мамедов отыскал способ доставить Хагелина к Троцкому. Пассажирское движение на Волге было упразднено, и Мамедов пробился в штаб флотилии, под который большевики заняли гостиницу «Россия», лучшую в городе. В роскошных, но захламлённых апартаментах Мамедова принял комиссар — и Мамедов узнал в нём морячка с «Межени». И все затруднения исчезли. Рядом с Мамедовым нахально уселся мальчишка — помощник машиниста. Это был Алёшка Якутов. Его сжирало любопытство. — Там в каюте Хагелин? — бесцеремонно спросил он. — Эй, слюшай, ты откуда эго знаэшь? — поразился Мамедов. Хагелин — не цирковой борец, чтобы всякие сопляки узнавали его в лицо. — Видел на фотокарточке в журнале «Русское судоходство». Журнал и вправду опубликовал статью про Карла Вильгельма Хагелина, когда его имя Нобели дали своему самому большому теплоходу на Каспии. Хагелин руководил разработкой дизельных двигателей нового типа. Алёшка до дыр затрепал все номера «Русского судоходства» в конторе отца. — Вы работаете на Нобеля, да? — настырно допытывался он. — А правда, что Людвиг Нобель сам придумал танкеры, или это инженеры «Моталы»? Первый настоящий танкер построили для Нобелей на заводе «Мотала» в Гётеборге. В честь пророка огнепоклонников его назвали «Зороастр». Алёшка читал, что возле нобелевских промыслов в Баку находится древнее святилище огнепоклонников с вечными огнями. Но «Зороастр» спустили на воду сорок лет назад, и Алёшка сомневался, что его собеседник при том присутствовал. — Нэ знаю, дорогой, — ответил Мамедов. — Нэ моя компетенцья. Алёшка был разочарован. По его мнению, быть у Нобелей и не заниматься пароходами — всё равно что иметь велосипед и держать его в кладовке. — А что же вы делаете у Нобеля? — снисходительно спросил Алёшка. — Командую охраной, — просто сказал Мамедов. По левому борту мимо проплывал Макарьевский монастырь: невысокие рябые стены и старые липы выше дощатых кровель, хмурые башни с тесовыми шатрами, нахлобученными на стрельницы, ребристая пирамида колокольни, россыпь круглых куполов. Волна от «Вани» побежала к свайному причалу. Алёшка слышал, что бакинские нефтепромышленники нанимают себе головорезов, которые защищают промыслы от бандитов, революционеров и фанатиков. Говорили, что такие головорезы выполняют задания и пострашнее. — Это вы убили Рудольфа Дизеля? — напрямик спросил Алёшка. Знаменитый конструктор погиб пять лет назад при весьма загадочных обстоятельствах: упал в море с борта парохода «Дрезден» и утонул. — Конечно я, — сказал Мамедов. Он был польщён и улыбался. Раньше никакой посторонний человек не проявлял интереса к его делам, будто он, Мамедов, — совершенно никто. Алёшка зорко всмотрелся в толстое персидское лицо Мамедова. — Врёте вы всё, — догадался он. — Инженеров нельзя убивать. — Почему? — искренне удивился Мамедов. — Кто ж тогда всё изобретать-то будет? Мамедов даже развернулся к Алёшке.