Ляля вдохнула чуть глубже — не от комплимента, а от надежды. Тюрьма подействовала на неё угнетающе. Под сводами камеры Ляля впервые ощутила, что на войне побеждать может не только она. И ей отсюда не вырваться силой ума, таланта или характера, а вот мужской интерес вполне способен спасти. Горецкий рассматривал Лялю слишком пристально, почти беспардонно. Истомившись в подвале по жизни, по женщине, он не замечал, что нарушает приличия. Ляля казалась ему необыкновенно привлекательной. Да, она — за большевиков. Ну и что? Она не прокуренная и проспиртованная комиссарша с сорванным голосом, не холодная фанатичка, откованная каторгой. Скорее это избалованная девочка из добропорядочной интеллигентной семьи, которая в романтическом порыве кинулась на баррикады. Видимо, среди красных у неё нашёлся покровитель, поэтому она так и не разочаровалась в своих идеалах. Однако наличие покровителя свидетельствует о доступности женщины. Дверь в камеру открылась, и часовой пропустил молодого человека в новенькой офицерской форме. Роман, всё поняв, поднялся на ноги. — Господин Горецкий? — Адъютант Каппеля увидел Романа. — Это вы?.. — Здравствуйте, господин Строльман. — Роман, подходя, протянул руку. Костя Строльман широко улыбнулся и пожал её. — Рад выручить! — искренне признался он. — Как вы сюда попали? — В Сарапуле угодил в лапы к большевикам. Был доставлен в Казань и мобилизован в их флотилию. За это и был арестован. — Значит, до невесты не добрались? — Увы, не сумел. — Ничего, — сказал Костя. — Надеюсь, к зиме мы соединимся с ижевцами и начнём наступление на Пермь. Впрочем, это лишь мои предположения, а не оперативные планы, — сразу поправился Костя. — Пойдёмте. — Не будем спешить, — придержал его Горецкий. Он подумал о Ляле. Скорее всего, её расстреляют. Это жестоко, но вполне в правилах гражданской войны. Погибали даже совершенно невинные люди. Горецкому было безразлично, что там такого Ляля натворила у красных, и её политические взгляды тоже были ему безразличны. Сейчас Горецкий видел только красивую девушку. Причём доступную. И было бы весьма неплохо заполучить её. Костя Строльман, свояк подполковника Каппеля, вполне мог бы посодействовать в исполнении такого намерения. Но увы: у этого фендрика — так пренебрежительно называли юных адъютантов — к Ляле могли найтись свои счёты, ведь Лялю угораздило ограбить именно его пароход. — Посмотрите туда, — мягко предложил Горецкий, отодвигаясь в сторону. Костя посмотрел — и его лицо окаменело. — Я знаком с этой особой, — холодно сообщил он. — Она командовала разбойничьим судном большевиков. — Заметили кучи одежды в углах? — спросил Горецкий. — Здесь раздевают приговорённых к расстрелу. Затем их выводят во двор. Я наблюдал за казнями из окна своей камеры. Знаете, обнажённые люди оказываются просто людьми — не белыми и не красными. И теперь вообразите участь этой девушки. Костя тотчас вспомнил о сестре, взятой большевиками в заложницы. — Ваша протеже совершала военные преступления, — глухо возразил он то ли Горецкому, то ли самому себе. — Историю творим мы. А женщинам позволено заблуждаться. — Я должен поговорить с этой барышней, — сдался Костя. Ляля уже догадалась, о чём беседуют эти двое — интеллигентик с лайнера «Суворов» и бывший капитан нобелевского буксира. Что ж, капитан вёл себя точно так же, как и многие другие мужчины в её окружении. Костя и Горецкий подошли, и Ляля тоже встала со скамьи. Она стянула с пальца кольцо с алмазом и царственным жестом протянула его Строльману — будто одаряла, а не возвращала украденное. — Мои палачи его не заслужили, — величественно пояснила Ляля. — Благодарю, — сухо произнёс Костя, принимая кольцо. — Лично я вас не прощаю, но господин Горецкий хлопочет о вашем освобождении. Могу ли я быть уверен, что вы, покинув эти стены, не примкнёте обратно к красным? В привычной ситуации соперничества с мужчинами Ляля обретала себя необыкновенно быстро. И подчиниться для неё было неприемлемо. Всё, что получала в жизни, она получала только потому, что оставалась сама собой, — непокорной вопреки даже здравому смыслу. Горецкий усмехнулся. — Я сделаю как требует долг, — ответила Ляля, будто Жанна д’Арк. Костя Строльман помрачнел. — Великодушие не выдвигает условий, — негромко сказал ему Горецкий. Костя спрятал кольцо, точно взятку, в карман. — Вы не даёте мне выбора, господин Горецкий, — с досадой признался он. 04 Из Казани Мамедов отправил в Петроград, в Главную контору компании, краткую телеграмму: «Оборудование доставлено точка работы возобновлены точка разведка обещает удачу». Из дворца на Сампсониевской набережной отстучали ответ: «Ждите в Нижнем Новгороде Вильгельма Хагелина». Пароходы ещё рейсировали, и Мамедов перебрался из Казани в Нижний, в Нобелевский городок, стоящий на берегу Волги возле затихших ярмарочных пристаней. Ждать пришлось две недели. За это время Баку и Казань были освобождены от большевиков. Мамедов понял: жизнь требует быстрых решений, а их можно принимать только на месте, поэтому Вильгельм Хагелин, один из пяти директоров товарищества «Бранобель», едет на Волгу сам. Господин Хагелин прибыл на пароходе из Рыбинска. Разъездной катер городка национализировали, и Мамедов нанял лодку. По Волге шарахался ветер, лодка разбивала носом тугие волны, и на пассажиров летели брызги. — Давно я здесь не был, — задумчиво сказал Хагелин, разглядывая кремль на взгорье, просторное устье Оки и Флачную часовню на мысу. Господину Хагелину было под шестьдесят. Сухопарый и энергичный, с бородкой клином, в пальто и шляпе он напоминал преуспевающего адвоката. Сейчас он руководил сбытом продукции Нобелей в Европе. — Как дэла у прэдприятья? — спросил Мамедов. Хагелин взялся за шляпу, чтобы её не сдуло. — Удивительно, Хамзат Хадиевич, но всё не так уж и плохо. Более того, внезапно открываются весьма многообещающие перспективы. Потеряв Баку, Советы лишились всей нефти и стали более сговорчивыми. Мы предложим им новый нефтяной регион — Арлан, а взамен потребуем концессию и на Арлан, и на те предприятия «Бранобеля», которые Советы национализировали. Так что мы даже расширим свою деятельность, хотя и на концессионной основе. Там, где сейчас плыла их лодка, до революции располагался ярмарочный рейд. Здесь собирались тысячи судов. Вся акватория была поделена: против пристаней скапливались баржи — пустым баржам запрещалось занимать место у причалов; подальше находилась стоянка буксиров; у Стрелки формировался «железный городок» — караваны барок с металлом уральских заводов; под Моховыми горами болтались сотни мелких паузков для быстрой перегрузки; у Дарьинской косы громоздились гигантские беляны с лесом; у Мочального острова бросали якоря коломенки; на Гребнёвских песках Оки толпились рыбные караваны. Сновали катера речной полиции, «фильянчики» везли на ярмарку подвыпившую публику, грузно разворачивались лайнеры с музыкой. А сейчас от былого столпотворения, дымного и шумного, не осталось и следа. — Зачем отдавать болшевикам Арлан? — спросил Мамедов. — Нэ проще ли трэбовать концессью в обмэн на нашу нэфт йиз Баку? Хагелин с пониманием усмехнулся. — Бакинские предприятия нам вернут, но не позволят сбывать продукцию Советам. Центрокаспий подобен КОМУЧу, там эсеры. Турция — союзница Германии. А Британия берёт нефть у «Шелль», и «Шелль» воспрепятствует нашей торговле. Наши активы в Баку — увы, спящие. Однако Арлан поможет нам вопреки всему осуществить общенациональную экспансию в Советской России, подобную экспансии «Стандарт ойль» в Американских Штатах. — «Шелль» знаэт об Арлане, — сообщил Мамедов. — Я льиквидировал ых агэнта, который пьитался пэрехватить наше новое оборудованье. — Следовательно, необходимо поспешить. Успех не терпит промедления. Казалось, что пустой и ветреный простор Волги здесь словно бы наполнен призраками уже исчезнувших пароходов, и Мамедову странно было слышать о развитии компании. Но он верил людям вроде Вильгельма Хагелина — этим воспитанным господам в сюртуках и шляпах, в пенсне и с тросточками. Нобелевцы умели преобразовывать землю. Там, где они появлялись, вскоре вырастали нефтяные вышки, вытягивались трубопроводы, строились заводы и верфи. Нобелевцы боролись и побеждали. Созидали. При них дикие народы обретали человеческий облик. И Мамедов не знал более благородного дела. — Повторите, что вам сказал Турберн, — попросил Хагелин. — Он сказал, что ещё нэ дошёл до нэфтеносных пластов, но ручаэтся, что теорья Губкина вэрная, значит, нэфт там йест. Хагелин внимательно посмотрел на Мамедова. — Хамзат Хадиевич, господин Нобель поручил мне довести до вашего сведения наш замысел. Нам необходимо выполнить два условия. Во-первых, большевики должны сохранить территорию Арлана под своим контролем, и поэтому я направляюсь к Троцкому в Свияжск объяснять значение Арлана… Мамедов знал Хагелина больше четверти века. Бакинские промыслы Хагелин возглавил в 1896 году. Он строил посёлок для работников в Сабунчах и командовал флотилией, при нём компанию Нобелей пытались выкупить Ротшильды. В кровавом 1906 году, когда армяне и азербайджанцы резали друг друга, а черносотенцы резали всех, когда большевики поджигали вышки, а по улочкам Баку скакали казаки, Хагелин получил письмо с обещанием убить его. Убийца глумливо извинялся, если не успеет управиться до Рождества. В Батуме недавно застрелили другого нобелевского управляющего, так что угроза была серьёзной. И Мамедов вывез Хагелина в Петербург. Мамедов помнил ожесточённое лицо Хагелина, когда пароход выходил из Бакинской бухты, и Хагелин глядел на город, затянутый дымами горящих промыслов. Этот швед на себе ощутил первобытную свирепость Азии, которая вдруг вероломно вгрызлась в горло маленькой Европы, возведённой нобелевцами на раскалённых древних солончаках, истекающих бурой нефтью. Сейчас у Хагелина было такое же лицо. — А во-вторых, — говорил он, — все геологические материалы по Арлану — все карты, таблицы, схемы и образцы пород — должны быть только у нас. Если Совнарком завладеет этими данными, то возьмёт более удобного партнёра, который ничего не потребует сверх концессии. Например, «Шелль». И вот эту задачу можете решить только вы, Хамзат Хадиевич. Впереди на берегу уже были видны белые баки с надписями «Бранобель». — Что я должен прэдпринять? — спросил Мамедов. — Необходимо снова добраться до Турберна и сделать это раньше, чем большевики. Заберите у Турберна всю документацию и привезите в Главную контору. Документация бесценна. А сам Турберн должен остановить работы, законсервировать скважины и укрыть оборудование Глушкова. Мамедов усмехнулся: — Ви думаете, что я всэмогущий, как дьжинн из лампы? — Да, вы всемогущий, — просто согласился Хагелин. — Поэтому Эммануил Людвигович так на вас и надеется. 05 Лучшие пристани на Волге и Оке всегда были у «Кавказа и Меркурия». В Казани «меркурьевским» дебаркадером служил фигурный и резной плавучий терем с тремя шатровыми башенками — павильон, переправленный сюда после знаменитой Всероссийской промышленной выставки. Георгий Мейрер занял этот сказочный тесовый дворец под штаб своей флотилии.