Другая «маркитантка» разбудила Лялю почти в полночь. — Что желаете, Лялечка? Чай? Кофий? Спирт? — за столом весело спросил Лев Давидович. Он по-домашнему был в белой рубашке и офицерских галифе на резиновых помочах. — Впрочем, я вру! Кофия нет, а спирт не рекомендую! Ляля засмеялась. «Маркитантка» поставила её чашку под кран самовара. — Я видела вас на открытии памятника, — сказала Ляля. — Вы, Троцкий, как всегда, великолепны. Однако не кажется ли вам, что Иуда — это слишком? Троцкий задорно сверкнул глазами сквозь стёкла очков. — Великие свершения производятся великими страстями, Лялечка, — без смущения заявил он. — Стадо не понимает, что значит «террор» или «отделение церкви от государства». А вот Иуда на пьедестале поневоле потрясает! — Но к чему ведёт это потрясение? — К освобождению от любых догм! «Маркитантка» принесла Троцкому тарелку солдатской перловой каши. Троцкий вытащил из кармана галифе платок и протёр оловянную ложку. — Расскажите же, что у врага выведала наша прекрасная разведчица? — Увы, ничего, — вздохнула Ляля. — Впрочем, может, кое-что и есть… Белые переводят из Казани в Самару большую группу пароходов. Среди них и вооружённые буксиры, и лучшие товарно-пассажирские суда. Троцкий опустил ложку. — Лялечка, вы добыли архиважные сведения! — Что же в них особенного? — удивилась Ляля. — Мыслите аналитически, моя богиня! — оживился Троцкий, довольный поводом продемонстрировать свою проницательность. — Неужели вы думаете, что КОМУЧу в Самаре требуются пароходы? Отнюдь нет, судов там и так до чёрта! Этот рейс нужен для транспортировки чего-то очень ценного! — Вы намекаете на золотой запас? — тотчас догадалась Ляля. Командование армии и флотилии знало о потерянном золоте; собственно, только возврат ценностей и объяснял столь долгое присутствие в Свияжске председателя Реввоенсовета республики. Царицын был важнее Казани, однако Троцкий прикатил под Казань, а не в Царицын, потому что потерянное золото предназначалось для выплаты немцам по условиям Брестского мира. — Лялечка, вы даёте нам шанс спасти революцию! — заявил Троцкий. Он вскочил и принялся ходить по гостиной. В свете керосиновой лампы длинная тень Троцкого беззвучно перемещалась по стене, оклеенной обоями в цветочек, по задёрнутым на окнах занавескам, по буфету с посудой. Казалось, что это качается огромный маятник, отмеряющий поступь времени. Троцкий спохватился и оглянулся. — Останетесь со мной, Ляля? — прямо спросил он. — Пристань неблизко. У пристани за мостом собирались пароходы Волжской флотилии; там пришвартовался и «Ваня», канлодка № 5, - судно Коли Маркина. Ляля давно ждала от Троцкого подобного предложения: по её мнению, великие мужчины неизбежно вожделели великих женщин. Удовлетворённо улыбаясь, Ляля произнесла заранее заготовленную на этот случай фразу: — Троцкий, не смешите, я не стану отнимать вас у истории! Внезапно стёкла в тёмных окнах задребезжали от дальнего взрыва. 10 Маркин проснулся от мощного рёва, сотрясающего всю тушу парохода. За переборкой послышалась невнятная ругань разбуженных матросов, злобно залязгали железные двери. Маркин впотьмах нашарил на стуле штаны. Тревогу подняла Ляля. От дома Троцкого она домчалась на мотоциклете, едва не разбившись на колдобинах. «Ваня» стоял носом в берег; своё место у штабного дебаркадера он уступил канонерке номер два, которая вчера вечером прибуксировала из Нижнего баржу-плавбатарею. Бросив мотоциклет, Ляля оттолкнула часового у сходни, влетела на «Ваню», взвилась в рубку и дёрнула за стремя гудка. «Ваня» был под парами, и бас парохода прорезал тишину. — Белые ударили по Вязовым! — крикнула Ляля Маркину и капитану. Капитан Осейчук молча убрал её руку со стремени. — Белые с орудиями! — У Ляли горели глаза. — Троцкий на броневике прорывается из штаба к своему эшелону! Петроградцы бегут к Волге! По телефону Троцкому сообщили, что на подступах к Вязовым белые расстреляли бронепоезд красных, Петроградский полк в панике бросился к пристани Свияжска, и станцию обороняет только охрана самого Троцкого. Там, в доме, Ляля поразилась внезапной мужской красоте обычно невзрачного Льва Давидовича, который будто полыхнул изнутри силой и решительностью. — Толком говори! — сердито потребовал Осейчук. — Троцкий приказал предотвратить отступление петроградцев и открыть огонь корабельной артиллерии по разъезду Ширданы! Маркин, ничего не слыша, любовался Лялей — она вернулась из разведки, она живая, и сейчас она такая, перед какой он всегда трепетал: растрёпанная, яростно сияющая, громоносная! По коням, вперёд, никому не спастись! В рубку натолкались военморы — кроме Ляли, Осейчука и Маркина, ещё и штурвальные, вахтенные, пулемётчики и боцман в одной тельняшке. — Вали отсюдова! — погнал всех Осейчук. — Боевая тревога! — Михаловна… — Напоминая о себе, Маркин тихо взял Лялю за локоть. Ляля обожгла его взглядом. — Полундра, Николь! — с досадой ответила она. В Свияжске собрался большой отряд судов Волжской флотилии: четыре буксира-канонерки — в том числе и флагманский «Ваня», десантный пароход, пулемётный катер «Олень» и плавбатарея. Вдали в створе Волги желтела узкая полоса начинающегося рассвета, и бледно рябил Кабачищенский перекат. За пристанью на взгорье, где находилась станция, глухо громыхали пушки: там бойцы спецпоезда Троцкого сшиблись с отрядом белогвардейцев. На склоне берега заполошно суетились тени бежавших вояк Петроградского полка. Огороженные бронированными бортами площадки на крышах и кожухах судовых надстроек моряки по привычке называли мостиками. Мамедов вышел на мостик «Вани», когда пароход, подрабатывая машиной, занимал позицию на рейде. Прочие суда ещё не успели отчалить: на них звенели рынды; на палубах и трапах мелькали краснофлотцы; вахтенные, вытянув сходни, возились у кнехтов; пулемётчики короткими очередями предостерегающе вспарывали сонный приплёсок, не подпуская дезертиров к реке. На мостике «Вани» стояли два «максима» на растопыренных треногах и прожектор с затвором: флотилия была укомплектована моряками, которые знали оптическую азбуку. Прожектор смотрел на плавбатарею; сигнальщик быстро щёлкал затвором, вспышками света передавая команды Маркина. — Пиши: огонь всеми стволами по разъезду Ширданы! — говорил Маркин. Ляля оглядывала берег в бинокль. — Что страслос, лубэзные? — спросил Мамедов. На «Ване» он остался по разрешению Троцкого, поэтому с ним считались, но сейчас Маркину было не до Мамедова. На плавбатарее одно за другим загрохотали орудия. — Ч-чёрт!.. — воскликнула Ляля, не опуская бинокля. За дебаркадером образовалась мёртвая зона, укрытая от пулемётов, и дезертиры, сообразив, ринулись на дебаркадер, а с него — на пришвартованную канонерку «Кабестан». Ляля видела, как на борту парохода дезертиры дерутся с матросами, потом серая и дикая толпа солдат поглотила чёрных военморов. — Николь, петроградцы захватили канлодку-два! — С-суки… — прошипел Маркин. — Приказывай бить из пулемётов по «Кабестану»! Ляля была в таком возбуждении, когда можно отрубить себе руку. Она упивалась этим чувством: не жалко себя — не жалко никого! Её страсть должна вызывать восхищение! Это и есть настоящая жизнь и полнокровная свобода! — Да как же так?.. — растерялся Маркин. — Там же наши!.. — Бей! — властно крикнула Ляля, прижимая к глазам бинокль. Пулемётчики ждали команды комиссара. — Что рты разинули? — повернулся к ним Маркин. — Жарь по канлодке! Застучали пулемёты «Вани». В предрассветной хмари тёмные надстройки «Кабестана» покрылись бегучими сполохами — пули высекали искры из брони. По воде долетели вопли раненых, но затем с палубы «Кабестана» захлопали винтовки, и с мостика протрещала очередь: петроградцы огрызались. Их пули звонко зацокали в стену рубки, откуда-то раздался вскрик. Маркин присел под защиту фальш борта, а Ляля с биноклем продолжала стоять в полный рост. Отодвигаясь за спины пулемётчиков, Мамедов поймал себя на мысли, что ему хочется наблюдать за Лялей — изящной и смертоносной, как змея. — А ты бэспощадна, красавица, — негромко сказал он. Ляля тотчас полоснула по нему быстрым взглядом. — Кто вы такой? — свирепо спросила она. — Убирайтесь прочь! Пулемётные трассы стегали по «Кабестану», будто плети по лошади. А петроградцы, похоже, просто не умели воевать: их пулемёт спотыкался через такт, винтовки бабахали без всякого порядка. Осыпанный огнями «Кабестан» вызвал у Мамедова странное тягостное чувство. Мамедов уже испытывал нечто подобное — когда лежал с «льюисом» перед промыслами в Сураханах, и по дороге меж выгоревших холмов на него пёрла орущая толпа с ружьями, мотыгами и палками. Но та толпа состояла из погромщиков, которые рвались поджечь нефтяные вышки, а толпа на «Кабестане» просто спасалась. — Алёшка, подавай! — услышал Мамедов.