В моем сне неубиваемый ГГ был крепко повернут на пуговицах. Он их использовал вместо патронов в модифицированном супероружии, оставлял в местах своих суперагентских подвигов в качестве своеобразной визитной карточки, присылал врагам вместо черной метки. Запасы пуговиц у него, похоже, были неисчерпаемые. Даже не знаю, может, он на складах обмундирования поживился с ножничками, испортив тьму-тьмущую армейских мундиров и кителей… Дурацкий сон и оборвался нелепо. Я пробудилась, услышав долгий мучительный скрип, который менял тональность, но никак не заканчивался. Открыв глаза и ничего не увидев, поскольку наши с подругой вечерние усилия по затемнению комнаты возымели результат, я обратилась в слух и отследила перемещение источника звука справа налево и вниз. Логика подсказала мне объяснение происходящего: это Ирка сначала терзала пружины матраса, потом ме-е-едленно кралась по скрипучему полу и спускалась по ступеням, тоже весьма музыкальным. Я бы предположила, что подруге просто понадобилось в туалет, но обычно ее ночные походы к удобствам имеют характер стремительного марш-броска туда и обратно. Заинтригованная, я вылезла из постели и тоже прокралась на первый этаж, при этом сумев обойти самые скрипучие доски и ступени. Опыт – лучший учитель. Ирка стояла в прихожей, копаясь в собственной сумке, оставленной там на крючке. Мое приближение она ощутила и, не оборачиваясь, выкатила претензию: – Зря я тебя послушалась. Испохабила ты мне, поганка, ночной отдых. – А что я сделала? – Поделилась своим опытом размышлений во сне. Я тоже попыталась – и вот результат: брожу в ночи, как лунатичка! – Не настолько тихо. – У меня тоже нашлась претензия. – А о чем ты размышляла и до чего додумалась? Ирка повернулась к вешалке задом, ко мне передом – к майке с трусами прижата открытая большая сумка. Ни дать ни взять – злой почтальон Печкин до выхода на пенсию и обретения велосипеда. – Ты слышала, что бурчал ювелир, когда обнюхивал бриллианты? – Что-то про идиоток. – Идиотов! Он не дискриминировал нас по половому признаку. А еще что? – Упоминал камфару. – Вот! Я хорошо расслышала, он пробубнил: «Мята и камфара». – И? – Я зевнула и прикрыла рот ладонью. – И я вспомнила этот запах. – Подруга вытянула руку и разжала стиснутый кулак. На ладони у нее лежала маленькая круглая коробочка, красная с золотом. – Вьетнамский бальзам? – Я наклонилась и понюхала. – И в самом деле, основа запаха – мята и камфара… Но постой… Ты думаешь?.. – Я подняла голову и устремила на подругу взор, в котором уже не было и тени сна. – Да, – уверенно кивнула она. – Следи за мыслью: камни пахли мятой и камфарой, как вьетнамский бальзам, которым злоупотребляет Риммочка, которую мы видели в том самом жилом комплексе, в котором находится квартира, в которой найдены камни. Круг замкнулся! Что ты на это скажешь? – Не могу придумать, зачем этой Риммочке запихивать свои ароматные бриллианты в стену моей квартиры! – призналась я. – Да, есть еще места для пары не найденных пазлов, – согласилась подруга и, оставив в покое сумку, полезла в нашу светлицу. Там она взбила свою подушку, улеглась, укрылась и, удобно выпростав руки поверх легкого летнего одеяла, приготовилась мирно уснуть. Поделившись со мной своим открытием, она избавилась от избыточного волнения и передала его мне! – Брала бы ты пример со Скарлетт О’Хара, – досадливо проворчала я. – Я не считаю ее образцом для подражания, – ответила подруга, но на этой нелестной для литературной героини оценке не остановилась, потребовав уточнений: – А в чем, по-твоему, мне стоит взять с нее пример? Сшить платье из зеленого бархата? – Нет! Ты могла бы, как она, подумать об этом завтра! И тогда сегодня мы бы выспались! – Я тоже отлупила свою ни в чем не повинную подушку и завалилась в кровать. – А по этому поводу бу-бу-бу, бу-бу-бу… Я не поняла, что она сказала, – бубнеж превратился сначала в зевок, а потом в блаженное сопение. Я позавидовала этой младенческой способности моментально отрубаться – и неожиданно для себя самой тоже уснула, как будто выключилась. Глава двенадцатая Марфинька могла потерять память, но не чувство моды и стиля. Сегодня она снова чудила: не помнила день вчерашний, включая уже состоявшуюся прогулку, но это не помешало ей заново создать впечатляющие образы для себя и подруги. Новые «луки» незначительно отличались: другие рубашки под пиджаками, запонки на манжетах, вместо мужских галстуков под воротничками – шейные платки, вместо кепи на головах – фетровые шляпы. По случаю того, что капризная питерская погода вновь проявила благосклонность к жителям и гостям города, рассиявшись солнцем, на костюмированных «мадамах» опасно поблескивали непроглядные темные очки. Это усилило эффект остолбенения, накатывающего на свежего зрителя. Бабуленции выглядели парочкой голливудских гангстеров времен Аль Капоне. Казалось, вот сейчас неподвижно сидящая в кресле тетушка внезапно выхватит из-за спины что-то могучее огнестрельное да и пальнет, как тот крейсер «Аврора» по Зимнему. Уоррен, увидев наших бравых старушек, замер и начал озираться, словно голливудские гангстерши явились непосредственно по его американскую душу. При этом он бормотал: – Синема? Продакшен? Искал, стало быть, съемочную группу. Неанглоязычная Ирка встревожилась: – Ты голодный, что ли? Продукты нужны? Рядом с нашей Ириной Иннокентьевной никто не должен оставаться голодным. Это ее бзик – до отвала накормить всех в ближнем радиусе. – Он подумал, тут снимают кино, – объяснила я. И воспользовалась случаем добавить предстоящей прогулке культурно-исторической ценности. – Почти угадал, вон та возрастная красотка, которая на своих двоих, была актрисой. Снималась в культовом кино – первом советском фильме-катастрофе. – А та, что на колесах, работала в секретном бюро и конструировала атомные подводные лодки! – сдала тетушку Ирка. – Вау! – Наш заокеанский приятель почтительно поклонился важным «мадамам». Марфинька, которой сегодня, по ее собственным ощущениям, было лет на тридцать меньше, чем в паспорте (тетушку она снова называла Люсей, Ирку – Верочкой, а меня вообще никак), при виде импортного галантного кавалера заулыбалась во все тридцать два вставных зуба. Мы всех перезнакомили, и тот факт, что Уоррен – всамделишный американец, добавил восторженной Марфиньке ликования. Она сияла, предвкушая предстоящую прогулку. Наташик – в аналогичном предвкушении – несколько скис. Видно, понял, что нелегко ему придется. Тетушка, уяснив, что дальше ее кресло покатит интурист, немного огорчилась. Как человек, привыкший иметь высший допуск к секретам, она чувствовала себя обиженной тем, что не окажется в центре событий. Но ее военная дисциплина никуда не делась, поэтому тетя выслушала мои инструкции и безропотно осталась за старшую. Мы с Иркой проводили умиленными взглядами колоритную троицу, путь которой по переполненному Невскому легко можно было отследить по образующемуся коридору замирающих зевак, громким возгласам и щелчкам камер. Потом с ускорением пересекли проспект на мигающий зеленый, свернули на канал Грибоедова и заспешили к дому Марфиньки короткими перебежками от здания к зданию, периодически распластываясь по фасадам в попытке спрятаться среди декоративных элементов. Должно быть, это выглядело подозрительно, как будто мы тоже снимались в кино – про шпионов, но никак нельзя было допустить, чтобы Светочка, если она посмотрит в окно, нас заметила. Хоронясь, таясь и поминутно цыкая друг на друга за неизбежно производимые шумы, мы с Иркой добрались до нужной парадной. Спрятались в том самом закутке под лестницей, где атакованная грабителем Марфинька врубилась и без того слабой головушкой в крепкий железный ящик для почты. Я даже попыталась определить, какая из вмятин на нем оставлена Марфинькой, но не сумела. Вид у ящика, пережившего крах советской империи – а может, еще и царской, был такой, словно в него неоднократно попадали разные снаряды. Да-а, в старом питерском доме любая вещь может поведать интереснейшие истории… Ждали мы, переминаясь с ноги на ногу, минут двадцать. Было тихо и скучно. Хорошо хоть, не темно: сквозь витражное окно над дверью солнце щедро насыпало в подъезд разноцветных зайчиков. Периодически выглядывая из-под лестницы, я ловила их лицом и жмурилась. – А если мы опоздали и он уже прошел? – встревоженно нашептала мне Ирка. – Тогда возьмем его, когда будет уходить, – прошелестела я в ответ. – А если он уже и пришел, и ушел? Я взяла руку подруги, поднесла ее к своим глазам и посмотрела на часы на запястье: – Мы выкатились отсюда двадцать минут назад, не могли они все успеть. Это что за свидание такое – в четверть часа? В этот момент над нашими головами загремели замки и засовы. – Тихо! – шикнула на меня Ирка, как будто это не она некстати завела разговор. Стукнула дверь, провернулся ключ в замке. Шаркнув по щетинистому коврику, кто-то затопал вниз по ступенькам. Мы выждали нужный момент и вылетели из засады, на ближних подступах к противнику разделившись, чтобы окружить его по всем правилам военной науки. Я, как легкая кавалерия, взлетела на нижнюю ступеньку за спиной отступающего, а Ирка, как тяжелая бронетехника, закрыла собой дверь. – Ага! – гулко бухнула бронетехника и чуть не получила по куполу какой-то суковатой палкой. – Тихо, тихо! – Я вовремя перехватила высоко занесенную дубину народной войны. Ирка, ловко поднырнув под локоть противника, помогла мне его зафиксировать, а потом самолично притиснула к стенке: – И кто это тут у нас? Я заглянула в лицо, густо заляпанное разноцветными солнечными зайчиками, и разочарованно выдохнула: – Светочка…