– Кастрировать, без вариантов, – буркнула Ирка, даже не обернувшись. Мы спустились к себе, заглянули в нашу квартиру, выяснили, что Вольки там нет, а количество еды и воды в его посудинах не уменьшилось, и снова вышли. Тогда мы спустились во двор, проследовали в тихий закуток под ивой и внимательно огляделись. Несмотря на то что Василий пытался очистить свой поруганный рай, котами там все-таки пахло. И чем-то еще, тоже ядреным. – Ты это чувствуешь? – Ирка чутко пошевелила носом. – Что-то знакомое. – Я тоже принюхалась. – И конкретно ассоциируется с кошками. – Ну, еще бы! – Подружка звонко шлепнула себя по лбу, полезла в сумку, извлекла маленький стеклянный пузырек и вручила его мне. – Вот же оно! Я присмотрелась к склянке: – Валерьянка? Точно, она самая! Ирка, кряхтя, опустилась на корточки, полезла под стол и заглянула под лавку. Повозившись там, она сообщила придушенным голосом: – Понятно, почему коты сбежались. – И вынырнула с таким же пузырьком, только уже лишенным пробки и пустым. – Кто-то разлил тут валерьянку! Зачем, интересно? – Чтобы напакостить Василию, – предположила я. – А может, это случайно вышло. Вон в той пристройке на первом этаже супруги-пенсионеры живут, она придурочная, а он припадочный… – Какой-то размытый диагноз. – Так и я не психиатр. – Я села на лавку, предварительно пытливо понюхав ее. – Но старички реально странные. Бабуся вроде как блаженная, то босиком по двору ходит, то эту иву обнимает – энергетически подпитывается. Причем когда без обуви гуляет, здоровается со всеми подряд, а если в башмаках – даже знакомых игнорирует. А дед у нее эпизодически буйный, ему как примерещится что-то, он давай в белый свет подручными предметами кидаться. Обычно сырой картошкой пуляет, а то консервными банками. Запросто мог и аптечный пузырек метнуть. – Вот она, жизнь петербургских кварталов, – хмыкнула подруга. – Жаль, Достоевский помер, какие характеры, какие типажи! Ты тут можешь с натуры писать. – Как Кружкин? – съязвила я и встала. – Все, двигаемся к тетушке, доставим ей ее пожитки. Только, чур, о том, что Волька пропал, а его ошейник, наоборот, странным образом нашелся, пока помалкиваем! Не будем раньше времени тревожить старую больную женщину. Надеюсь, к нашему возвращению кот уже будет дома. – А если нет? – На входе в арку Ирка притормозила и обшарила прощальным взглядом двор-колодец. – Если Волька сам не вернется, что тогда? – Тогда объявим его в розыск, – пообещала я и сразу же начала думать, как это сделать. Удачно, что у меня в телефоне есть прекрасное фото кота, можно будет распечатать листовки с его портретом и расклеить их по окрестностям… У Марфиньки нас ждал сюрприз, неприятный, но не сказать что неожиданный: хозяйка дома снова была слегка не в себе и меня не узнала, зато Ирку кинулась обнимать, как родную. Называла она ее при этом Верочкой, и тетушка, болезненно морщась, украдкой нашептала мне: – Даже я не знаю, кто это такая. Светочка у Марфиньки снова была Клавкой, зато тетя Ида – самой собой. – Как причудливо тасуется колода, – прокомментировала она это знаменитой фразой булгаковского Воланда, имея в виду, видимо, некую картотеку знакомых персон в голове у старинной подружки. Моей лучшей подруге не понравилось зваться чужим именем. Она хоть и не противилась, откликалась на эту загадочную Верочку, но очень хотела поскорее выйти из навязанной ей неясной роли, порывалась откланяться и удалиться. С большим трудом нам удалось убедить Марфиньку, что у Верочки есть очень, очень срочные дела, из-за которых она вынуждена сократить их радостную встречу. Ирке пришлось пообещать, что вскоре она непременно явится с более продолжительным визитом. – Например, завтра, – подсказала я подходящее время. У Марфиньки странности чередуются. Сегодня она не в себе, а завтра может оказаться вполне нормальной. Жаль, что у нее не имеется четкого расписания прибабахов, было бы очень удобно: по четным дням бабуля как огурчик, по нечетным – как перчик: жжет. Кое-как отделавшись от хозяйки, мы с Иркой с ускорением сбежали по невысокой лесенке и, оказавшись на улице, дружно выдохнули: – Фуххх! – Я как будто снова попала в школьный театральный кружок, – пожаловалась Ирка. – У нас там было странное упражнение – «Сыграй некий предмет». Мне как-то пришлось изображать рояль, и, я тебе скажу, это было легче, чем представлять какую-то Верочку. Рояль я хотя бы видела и знала, что это музыкальный инструмент. А кто такая Верочка? Как можно убедительно войти в образ без всяких вводных? – У тебя прекрасно получилось, детка, даже Станиславский не придрался бы, – прозвучало над нашими головами. Мы запрокинули лица – за москитной сеткой открытого окна, как под вуалью, пряталась тетушка. – Подойдите ближе, я должна вам кое-что сказать. – Она оглянулась, придвинулась к окну и зашептала, прикрываясь ладошкой: – Я тут осмотрелась и выяснила, что пропало не только платье! Ну, то, которое винтажное, из кинофильма… Мы с Иркой дружно кивнули – поняли, мол, о каком платье речь. – Еще нет столового серебра, фужеров муранского стекла и кружевной скатерти, но ими Марфинька сто лет не пользовалась, так что установить, когда они пропали, вряд ли получится. Я даже не стала ей пока говорить… Мы с Иркой снова кивнули – мол, какой смысл сообщать об этом бабуле, чья главная пропажа – память. – Возможно, это не все, я еще посмотрю потихоньку, откровенно проводить ревизию как-то неловко, – сказала тетушка. – Но уже можно с уверенностью заключить: Марфинька лишилась не только налички из сумочки. Она снова оглянулась и совсем другим голосом, громко и оживленно, заговорила с кем-то в глубине комнаты: – Смотрю, как герань поживает, тебе не кажется, что ее надо бы подкормить? При этом ладонью за спиной тетя сделала отмашку, и мы с Иркой шустро шмыгнули вдоль фасада, торопясь удалиться. – Нравится мне твоя тетка, – сказала подружка, когда мы отбежали на полквартала. – Наш человек! – Человек, да… А я все про нашего кота думаю: что с ним случилось? – Разберемся. – Ирка помрачнела. С Волькой у них почти любовь: коту очень нравится, что Ирка его нахваливает и балует, а подружка, мне кажется, воспринимает тетушкиного усатого-полосатого как близкого родственника своего собственного питомца. Иркин Макс, вывезенный нами из Антальи, такой же здоровенный мохнатый зверь с чрезвычайно выразительной кошачьей речью. Его «мо», «ма» и прочие мявы тоже понятны, как телепатические сигналы, при наличии должной чуткости и фантазии их несложно расшифровать, развернув в полноценные фразы. Мысли о пропавшем коте угнетали, и к условленному месту встречи с мистером Уорреном мы подошли не в лучшем настроении. И странным образом совпали с приятелем-интуристом: он нынче тоже был угрюм и взирал на Медного всадника с таким мрачным видом, словно имел какие-то претензии к Петру Первому. Или к его коню – точно проследить направление взгляда Наташика не представлялось возможным, ибо тот был расфокусирован. – Эй, да ты пьешь тут, что ли?! – возмутилась Ирка, заметив под боком у нашего заокеанского приятеля бумажный пакет с предательски выглядывающим из него бутылочным горлышком. – В одиночку, как последний алкаш?! – Почему же, он соображает на троих – с Петром и его лошадью. – Я попыталась пошутить, но никто даже не улыбнулся. Тогда я села рядом с Уорреном на травку и сменила ехидный тон на сочувствующий: – А что за повод? – Печальный, я так понимаю. – Ирка плюхнулась с другой стороны от американского товарища, бесцеремонно сунула нос в пакет и скривилась: – Фу, вискарь. – Манящим голосом она сообщила: – А у меня коньячок есть… – Мы разве не выпили его вчера? – машинально удивилась я. – Обижаешь! – Прости, прости! – Я вскинула руки, подумала секунду и осторожно опустила левую на плечо Уоррена, приобняв его по-дружески. – Так что у тебя случилось-то? Он дернулся, сбрасывая мою руку, схватил бутылку в пакете, побулькал и неохотно признался: – Плохой новость. Мужчина мертвый. Он откинулся назад и снова глотнул из бутылки, а мы с Иркой качнулись вперед и обменялись выразительными взглядами. В моем, я надеюсь, читалось: «Нужны нам чужие проблемы, своих, что ли, мало?», в подружкином разгоралось неуемное любопытство. – Что значит – мужчина мертвый? – Конечно же, Ирка не могла не уточнить. – Ты нашел труп? Сам кого-то убил? – Кино посмотрел, книжку прочел? – Я поспешила выдать менее пугающие варианты. Интурист вздрогнул и покосился на меня без приязни. – Кто мертвый-то? – спросила я его устало. Нам в нашей детективной истории только покойников не хватало! – Какой мужчина? – Хороший, – ответил он жалостливо. – Героиновый. Нет, героевый? – Героический? – подсказала я. – На войне погиб? – участливо спросила Ирка. – Ноу! От женщина. – Яснее не стало, – не одобрила подружка лаконичный сказ. – Как это понимать – он умер от женщины? Скончался от истощения в борделе? Или от какой-то нехорошей болезни, полученной половым путем? – Или самоубился из-за бабы? – вмешалась я, упростив и сюжет, и речевую конструкцию. Джонатан снова недобро зыркнул на меня и ответил Ирке, как более сочувствующей: – Его убить. – Ой, беда-а-а. – Подружка показательно пригорюнилась. – А он кто тебе был, тот мужик? Друг? – Он… Я родитель. Тут мы ахнули. – Твой сын?! – ужаснулась Ирка. – Ты его отец? – Не отец. – Интурист помотал головой, и бейсболка на ней перекосилась. – Родитель. Родимчик. – Родственник? – подсказала я правильное слово. – Близкий?