Постепенно она привыкала к расписанию Бруклинского колледжа – трехчасовые занятия с десятиминутными переменами, – к принятому там странному обыкновению объяснять все, начиная с азов; это относилось даже к такому простому делу, как записи в гроссбух сумм, поступающих в банк и выдаваемых им, с указанием даты и имени того, кто внес или забрал деньги или выписал чек. Ничего сложного тут не было, как и в видах банковских счетов или процентных ставок. А вот когда дело дошло до выставления годовых счетов, выяснилось, что принятая здесь система сильно отличается от уже освоенной Эйлиш, включает в себя намного больше дополнительных факторов и сложных подробностей – к примеру, клиенту полагалось указывать свой город, штат и выплаченные им федеральные налоги. Она жалела, что никак не научится отличать евреев от итальянцев. Кое-кто из евреев носил ермолки, а людей в очках среди них было гораздо больше, чем среди итальянцев. Но в большинстве своем студенты были смуглыми, кареглазыми, прилежными молодыми людьми с серьезными лицами. Женщин в ее группе насчитывалось очень мало, а ирландки так и вовсе ни одной, как, впрочем, и англичанки. Все студенты, казалось, знали друг друга и разгуливали стайками. Впрочем, с Эйлиш они были вежливы, уступали ей место в аудитории, старались, чтобы она чувствовала себя непринужденно, вот, правда, проводить ее до дома никто не предлагал. Никто не задавал ей личных вопросов, не садился рядом с ней больше одного раза. Аудитории в колледже были намного просторнее тех, к каким Эйлиш привыкла в родном городе; возможно, поэтому, думала она, обучение и происходит тут медленнее. Преподаватель коммерческого права, приходивший по средам после первой перемены, был явным евреем; она полагала, что фамилия Розенблюм – еврейская, однако он отпускал шутки насчет евреев, а с другой стороны – акцент его, по представлениям Эйлиш, ничего общего с итальянским не имел. Говорил он самоуверенно и постоянно предлагал студентам представить, что каждый из них – президент огромной корпорации, поогромнее даже, чем у Генри Форда, и судится с другой корпорацией или с федеральным правительством. Розенблюм брал реальные дела и на их примере разбирал спорные вопросы. Он знал имена и послужные списки юристов, которые их вели, знал особенности характера судей, выносивших решения по этим делам, а также тех, кто рассматривал их в апелляционных судах. Выговор мистера Розенблюма Эйлиш понимала без труда, даже когда он делал грамматические и синтаксические ошибки или использовал неверное слово. Подобно другим студентам, она записывала его рассказы, однако в учебнике по основам коммерческого права большинство дел, которые разбирал мистер Розенблюм, даже не упоминалось. В своих письмах домой она пересказывала иные из анекдотов мистера Розенблюма, персонажами которых неизменно являлись поляк или итальянец, – так легче было передать атмосферу на его занятиях, объяснить, почему большинство студентов ждет каждой среды, какими простыми и увлекательными выглядят в его изложении корпоративные тяжбы. Что ее беспокоило, так это экзаменационные вопросы мистера Розенблюма. Как-то после занятий она заговорила об этом с одним из студентов, молодым человеком в очках, курчавым, на вид дружелюбным и прилежным. – Может, надо спросить у него, по какому руководству он преподает, – сказал молодой человек, по лицу которого также пробежала тень беспокойства. – Не думаю, что такое существует. – Вы англичанка? – Нет, ирландка. – А, ирландка. – Он кивнул и улыбнулся. – Что же, увидимся на следующей неделе. Может, тогда у него и спросим. Становилось все холоднее, по утрам порой дул прямо-таки ледяной ветер. Эйлиш дважды проштудировала учебник по праву, делая из него выписки, купила еще один – порекомендованный мистером Розенблюмом, теперь эта книга лежала на прикроватной тумбочке рядом с будильником, который звонил каждое утро в семь пятьдесят пять, как раз когда Шейла Хеффернан вставала под душ по другую сторону коридора. Что мне больше всего нравится в Америке, думала по утрам Эйлиш, так это отопление, которое не выключают на ночь. Она написала об этом американском обыкновении маме, Роуз, Джеку и другим братьям. Даже зимними утрами, писала она, воздух похож на теплый гренок, и ты вылезаешь из постели, не боясь, что твои ступни примерзнут к полу А проснувшись ночью и услышав, как за окном воет ветер, можешь с удовольствием повернуться в теплой постели на другой бок. Мама написала, что ее удивляет, как это миссис Кео может позволить себе топить всю ночь, и Эйлиш ответила: дело вовсе не в миссис Кео, она никакой экстравагантностью не отличается, отопление работает по ночам у всех американцев. Уже пришло время покупать рождественские подарки, которые она собиралась послать маме, Роуз, Джеку, Пату и Мартину, – Эйлиш выяснила, когда их следует отправить, чтобы они пришли вовремя, и задумалась о том, как пройдет Рождество за кухонным столом миссис Кео, станут ли жилицы обмениваться подарками. В конце ноября она получила письмо от отца Флуда: он спрашивал, не сможет ли она оказать ему личную услугу – поработать в общественном зале прихода, подавая обед людям, которым некуда больше пойти. Он понимает, писал отец Флуд, что с ее стороны это будет большой жертвой. Эйлиш немедля ответила, что все рождественские выходные, включая и само Рождество, она в полном его распоряжении. И сообщила миссис Кео, что проведет день Рождества вне дома, будет работать у отца Флуда. – Хорошо бы вы и некоторых прочих с собой прихватили, – сказала миссис Кео. – Не стану называть имен или еще что, но это один из тех дней в году, когда мне хочется получить хоть капельку покоя. Может статься, и я заявлюсь к вам и отцу Флуду – как нуждающаяся. Просто покоя ради. – Уверена, вам будут очень рады, миссис Кео, – ответила Эйлиш и, сообразив, что ее хозяйка может счесть эти слова обидными, поспешила добавить (тем более что взгляд миссис Кео и вправду стал гневным): – Но разумеется, вы будете нужны здесь. И это так хорошо – встречать Рождество у себя дома. – Честно говоря, я его боюсь, – сказала миссис Кео. – И если бы не мои религиозные убеждения, я бы игнорировала Рождество, как делают евреи. В некоторых районах Бруклина оно ничем не отличается от любого другого дня. Я всегда думала, что рождественские холода как раз и придуманы для того, чтобы мы не забывали о нем. А вас, когда мы сядем за стол, нам будет не хватать. Я так надеялась увидеть за столом уэксфордское лицо. Как-то раз Эйлиш, направляясь на работу и переходя Стейт-стрит, увидела торговца часами. Времени у нее было достаточно, поэтому она остановилась у лотка. В часах она не разбиралась, однако цены показались ей низкими. А денег в ее сумочке хватало, чтобы купить по часам каждому из братьев. Даже если часы у них уже есть, – Эйлиш знала, что Мартин носит отцовские, – эти смогут послужить им, когда старые откажут или потребуют починки, к тому же часы американские, а в Бирмингеме это что-нибудь да значит; опять же, упаковать их будет легко, а переслать – недорого. А в обеденный перерыв она заглянула в «Лухманнс» и приметила там чудесные кардиганы из ангоры. Правда, стоили они больше, чем Эйлиш собиралась потратить, однако на следующий день она вернулась и купила – один для мамы, другой для Роуз, упаковала их вместе с купленными на распродаже нейлоновыми чулками и отправила в Ирландию. В бруклинских магазинах постепенно начинали появляться рождественские украшения. Как-то пятничным вечером, после ужина (миссис Кео покинула кухню), мисс Мак-Адам вопросила, а намерена ли их хозяйка как-то украсить дом. – В прошлом году она тянула до последней минуты, а потому удовольствия украшения никому не доставили, – сообщила мисс Мак-Адам. Патти с Дианой сказали, что собираются встречать Рождество неподалеку от Центрального парка, с сестрой Патти и ее детьми, – праздник будет настоящим, с подарками, с Санта-Клаусом. Мисс Киган заявила, что настоящее Рождество возможно только дома, в Ирландии, и чего уж тут притворяться – весь этот день она прогрустит. – А знаете что? – заговорила Шейла Хеффернан. – Американские индейки такие безвкусные, даже те, что подают на День благодарения, их как будто из опилок делают. Миссис Кео тут ни при чем, оно по всей Америке так. – По всей Америке? – переспросила Диана. – В любом ее углу? Она и Патти прыснули. – По крайней мере, праздник пройдет в тишине, – подчеркнуто объявила Шейла, глядя в их сторону. – Без всякой глупой болтовни. – Ну, за это я бы ручаться не стала, – ответила Патти. – Мы можем пролезть по печной трубе, когда вы нас ждать совсем и не будете, и набить подарками ваши, Шейла, чулки. И Патти с Дианой прыснули снова. Что она собирается делать на Рождество, Эйлиш говорить не стала, однако на следующей неделе, за завтраком, выяснилось – миссис Кео уже рассказала об этом всем. – О господи… – вздохнула Шейла. – Они принимают с улицы кого ни попадя. Никогда не знаешь, с кем ты там столкнешься. – Я об их празднике слышала, – подтвердила мисс Киган. – Они выдают каждому нищему побродяжке по смешной шляпе и бутылке портера. – Вы святая, Эйлиш, – добавила Патти. – Самая что ни на есть святая. Мисс Фортини спросила, не согласится ли Эйлиш работать в предрождественскую неделю допоздна, и она согласилась, благо колледж закрылся на двухнедельные каникулы. Согласилась она и проработать в канун Рождества до самой последней минуты, поскольку некоторые продавщицы хотели уехать к своим семьям ранним поездом или автобусом. Выйдя в тот вечер из «Барточчис», Эйлиш, как и было условлено, отправилась в приходской зал, чтобы получить инструкции на следующий день. У зала стоял фургон, из которого выгружали длинные столы и скамейки. Утром перед мессой Эйлиш слышала, как отец Флуд просил женщин одолжить ему скатерти, пообещав вернуть их после Рождества. А завершив службу, обратился к прихожанам с просьбой пожертвовать в дополнение к его запасам столовые приборы, стаканы, чашки, блюдца и тарелки. Он сообщил также, что в день Рождества зал будет открыт с одиннадцати утра до девяти вечера и всякого, кто зайдет туда, примут во имя Божие, независимо от вероисповедания и страны происхождения; даже тот, кто не нуждается в еде и питье, сможет заглянуть в зал и поучаствовать в общем веселье, но, прошу вас, прибавил он, не между половиной первого и тремя пополудни, когда подадут рождественский обед. Кроме того, отец Флуд объявил, что с середины января в зале каждый пятничный вечер будут устраиваться танцы с живым оркестром, однако без алкогольных напитков, – это поможет собирать необходимые приходу средства, и он хотел бы, чтобы каждый, кто его сейчас слышит, рассказал об этом своим знакомым. Пройдя мимо мужчин, расставлявших аккуратными рядами столы и скамьи, и женщин, которые подвешивали к потолку елочные игрушки, Эйлиш увидела отца Флуда. – Вы не могли бы пересчитать столовые приборы? – попросил он. – Нужно убедиться, что их хватит. Если нет, придется пройтись по улицам и закоулкам прихода. – Сколько людей вы ожидаете? – В прошлом году пришло две сотни. К нам идут даже из Куинса и Лонг-Айленда, по мостам. – И все – ирландцы? – Да, все ирландцы, это они построили здешние туннели, мосты и шоссе. Некоторых я вижу всего только раз в году. Бог знает, на что они живут. – Почему же они не возвращаются домой? – Многие провели здесь лет пятьдесят и потеряли связь с родными. Был год, когда я собрал у тех, кого считал более всех нуждавшимися в помощи, прежние адреса и написал от их имени в Ирландию. Ответов в большинстве случаев не получил, однако золовка одного несчастного старикана прислала подлейшее письмо, в котором говорилось, что ферма или дом, не помню уже, что именно, ему не принадлежит и пусть он не думает даже соваться туда. Она его на порог не пустит, так и написала. Это письмо мне запомнилось. Эйлиш сходила с миссис Кео и мисс Киган на полуночную мессу, а по дороге домой узнала, что миссис Кео принадлежит к числу прихожанок, которые жарят для отца Флуда индеек, запекают картошку и варят ветчину, все это должно быть передано его посланцам до завтрашнего полудня. – Совсем как в войну, – сказала миссис Кео. – Солдат положено кормить. Да еще и по часам. Я отрежу от индейки, от самой большой, какую найду, то, что удовлетворит наши скромные нужды, но перед тем как покинуть мой дом, птица должна провести в духовке шесть часов. А как только мы сбудем индейку с рук, то поедим вчетвером – я, мисс Мак-Адам, мисс Хеффернан и мисс Киган. Если что-то останется, приберегу для вас, Эйлиш. В девять утра Эйлиш уже чистила овощи в большой кухне за приходским залом. Бок о бок с ней трудились незнакомые женщины, все они были старше, говорили с легким американским акцентом, и все – ирландских кровей. Как узнала Эйлиш, им предстояло провести здесь лишь часть утра, а после разойтись по домам, чтобы покормить свои семьи. Вскоре стало ясно, что распоряжаются на кухне две дамы, которых отец Флуд, когда он пришел туда, и познакомил с Эйлиш. – Это мисс Мерфи. Они из Арклоу, но мы их за это не виним. Обе мисс Мерфи засмеялись. Они были рослые, веселые, лет пятидесяти с лишком. – Только мы трое и проведем здесь весь день, – сказала одна. – Остальные помощницы тут лишь на время. – У нас семей нет, идти нам некуда, – сообщила другая и улыбнулась. – Стало быть, кормить мы их будем компаниями по двадцать человек, – сказала ее сестра. – Каждая подаст по шестьдесят пять обедов, а может, и больше – в три смены. Я работаю на кухне отца Флуда, вы двое здесь, в зале. Как только принесут индеек или поспеют те, что жарятся наверху, отец Флуд нарежет и их, и ветчину. Здешняя печь нужна лишь для того, чтобы держать еду горячей. Через час начнут приносить индеек, запеченную картошку, а нам останется только сварить овощи да подавать их с пылу с жару. – По пятачку за пару, – вставила другая мисс Мерфи. – А пока они будут ждать настоящего угощения, мы нальем им супа и поднесем портера. Люди они очень милые, все. – И против ожидания ничего не имеют, а если имеют, так не говорят. – Все они – мужчины? – спросила Эйлиш. – Есть несколько семейных пар, они приходят потому, что женщины слишком стары, чтобы стряпать, или им просто очень одиноко, или еще что, но в основном – мужчины. Им нравится компания, которая здесь собирается, нравится ирландская еда, понимаете? Настоящий фарш, запеченная картошка и переваренная вусмерть брюссельская капуста. После десятичасовой службы в зале начали появляться люди. Отец Флуд уставил один из столов стаканами, бутылками лимонада и сладостями для детей. Каждого входившего, в том числе и женщин с совсем недавно сделанными прическами, он заставлял надеть бумажную шляпу. Мужчины, собиравшиеся провести здесь весь рождественский день, были пока неприметны в этой толпе. Лишь позже, после полудня, когда обычные визитеры начали расходиться, мужчины эти начали бросаться в глаза – некоторые одиноко сидели перед бутылкой портера, другие сбивались в кучки, многие так и остались в матерчатых кепках, отвергнув бумажные шляпы. Обе мисс Мерфи принялись рассаживать мужчин за длинными столами, пытаясь сбить их в компании, которым можно будет принести чашки с супом, чтобы потом, вымыв их, использовать для следующих компаний. Эйлиш велели пойти в зал и рассадить мужчин за ближайшим к кухне столом. Занимаясь этим, она обратила внимание на вошедшего в зал высокого сутуловатого человека в низко надвинутой на лоб фуражке, старом коричневом плаще и с шарфом, обмотанным вокруг шеи. И замерла, вглядываясь в него. Он закрыл за собой дверь, постоял, и то, как он оглядывал, застенчиво и со своего рода спокойным удовольствием, открывшуюся ему картину, на миг внушило Эйлиш уверенность, что это ее отец. Увидев, как вошедший нерешительно расстегивает плащ и разматывает шарф, она ощутила желание подойти к нему. Он все медлил, неторопливо осматривая зал, почти смущенно выбирая место поудобнее, выискивая знакомые лица. Эйлиш уже поняла, что не может он быть ее отцом, ей это причудилось, а когда мужчина снял фуражку, увидела, что он нисколько на отца не похож. Она смущенно огляделась, надеясь, что никто не обратил на нее внимания. Вот случай, подумала Эйлиш, о котором и рассказать никому нельзя, – надо же, вообразила вдруг, что видит отца, да еще и скончавшегося четыре года назад. Хотя за первым столом еще оставались свободные места, она вернулась на кухню и принялась пересчитывать тарелки для первой подачи угощения, хоть и знала – тарелок хватит, а потом подняла крышку огромной кастрюли – посмотреть, как там кипит брюссельская капуста, опять-таки зная, что вода еще и согреться как следует не успела. Когда же одна из мисс Мерфи спросила, заняты ли места за ближайшим к кухне столом и каждый ли из мужчин получил по бутылке портера, Эйлиш повернулась к ней и ответила, что постаралась усадить за стол всех, но, может быть, у мисс Мерфи это получится лучше. И попыталась улыбнуться, надеясь, что та не усмотрит в ее поведении ничего неподобающего. В следующие два часа Эйлиш хлопотала без перерыва – раскладывала по тарелкам еду, относила тарелки, по две сразу, на столы. Отец Флуд кромсал доставленных индеек и ветчину, раскладывал фарш и жареную картошку. На какое-то время одна из мисс Мерфи целиком посвятила себя мытью и вытиранию посуды, расчистке места на столах, а ее сестра и Эйлиш обслуживали едоков, разнося индейку, ветчину, картошку и брюссельскую капусту и следя за тем, чтобы в спешке не дать кому-то слишком много или слишком мало. – Еды предостаточно, не волнуйтесь, – сказал отец Флуд, – но каждому едоку причитается не больше трех картофелин. И будьте поэкономнее с фаршем. Когда мяса было нарезано достаточно, он вышел в зал и принялся открывать новые бутылки портера. Поначалу сидевшие за столами мужчины казались Эйлиш какими-то убогими, от многих попахивало немытым телом. Когда все расселись и в ожидании супа основательно налегли на портер, она никак не могла поверить, что людей собралось так много, некоторые выглядели совершенными бедняками, другие – глубокими стариками, впрочем, и у тех, что помоложе, зубы были плохими, а одежда изношенной. Многие продолжали курить, даже хлебая суп. Она изо всех сил старалась быть со всеми вежливой. Вскоре Эйлиш отметила, что атмосфера в зале изменилась: мужчины переговаривались, оглушительно приветствовали друг друга через стол или вели негромкие, но запальчивые беседы. Поначалу они напоминали ей людей, что вечно торчат на эннискортском мосту, или в «Кресте Арнольда», или во «Вшивом береге», что у Слэни, – мужчин из дома призрения или городских пьянчуг. Однако, когда она раздавала еду, мужчины оборачивались, чтобы поблагодарить ее, и их улыбки и говор напоминали Эйлиш отца и братьев, их грубые черты смягчалась стеснительностью, а то, что казалось суровостью и упрямством, вдруг обращалось в странную ласковость. Обслуживая мужчину, которого она приняла было за отца, Эйлиш пригляделась к нему и удивилась, насколько мало они схожи. По-видимому, освещение сыграло с ней шутку или у нее разгулялось воображение. Удивилась она и тому, что мужчина этот разговаривал со своим соседом по-ирландски. – Индейка и ветчина творят чудеса, – сказала мисс Мерфи отцу Флуду, когда на столы отправились большие блюда с добавкой. – В бруклинском духе, – отозвалась ее сестра и прибавила: – Хорошо, что в этом году у нас на десерт не изюмный пудинг, а трайфл[4], его хоть горячим держать не нужно. – Вам не кажется, что за едой им следовало бы снимать фуражки? – спросила ее сестра. – Разве они не знают, что здесь все-таки Америка? – Мы никаких правил не устанавливаем, – ответил отец Флуд. – Если им хочется, пусть даже курят и пьют. Главное, чтобы они до дому добрались живыми и здоровыми. Всегда набирается несколько человек, заложивших за галстук столько, что домой идти не в состоянии. – Нарезавшихся, – сказала одна из мисс Мерфи.