– Ну, они же понимают теперь, что им там и напрягаться особо не придется. На миг все примолкли. Разговор происходил в пятницу после ужина, Эйлиш захотелось, чтобы покинувшая кухню миссис Кео поскорее вернулась. – Похоже, все, что от них требуется, это сделать вот так, – мисс Мак-Адам щелкнула пальцами. – Остального я могу и не говорить. – Я думаю, нам следует быть очень осторожными с незнакомыми мужчинами, – сказала Шейла Хеффернан. – Возможно, Шейла, – сказала Эйлиш, – нам лучше было бы избавиться от «обойных» девушек с кислыми физиономиями. Диана визгливо засмеялась, а Шейла Хеффернан стремительно вышла. Неожиданно в дверях появилась миссис Кео. – Диана, если я еще раз услышу ваш визг, – сказала она, – то вызову пожарную команду, чтобы вас облили из шланга. Кто-то успел нагрубить мисс Хеффернан? – Мы всего лишь дали Эйлиш совет опасаться чужаков, – ответила мисс Мак-Адам. – Ну, мне ее поклонник показался очень симпатичным, – сказала миссис Кео. – Хорошие старомодные ирландские манеры. И больше мы о нем судачить в этом доме не будем. Вы слышите, мисс Мак-Адам? – Я всего лишь сказала… – Вы всего лишь отказываетесь не лезть не в свои дела, мисс Мак-Адам. Черта, как я заметила, распространенная в Северной Ирландии. Диана взвизгнула снова и с поддельным стыдом прикрыла ладонью рот. – И никаких больше разговоров о мужчинах за этим столом, – продолжала миссис Кео, – если не считать того, что я сейчас скажу вам, Диана. Мужчине, который получит вас, придется расстаться со многими надеждами. А удары судьбы, которые вам выпадут, быстро сотрут с вашего лица вот эту ухмылочку. Девушки одна за другой покинули кухню, оставив в ней миссис Кео и Долорес. Тони спросил у Эйлиш, не сходит ли она с ним в кино – в какой-нибудь из вечеров посреди недели. Она уже успела многое рассказать ему о себе, однако о занятиях в Бруклинском колледже не упомянула. Он не задавал ей вопросов о том, что она делает по вечерам, и Эйлиш почти умышленно утаила этот факт, поскольку не желала сокращать расстояние, которое отделяло ее от Тони. До сих пор ей очень нравилось, что он забирает ее пятничными вечерами из дома миссис Кео, она радостно предвкушала возможность провести с ним некоторое время – в особенности за предварявшим танцы ужином. Тони был умен и забавен, рассказывал ей о бейсболе, о братьях, о своей работе и о жизни в Бруклине. Он мигом запомнил имена жилиц миссис Кео и магазинных начальниц Эйлиш и время от времени поминал их, смеша этим Эйлиш. – Почему вы не сказали мне о колледже? – поинтересовался Тони, когда они уселись перед танцами в закусочной. – Вы не спрашивали. – А вот мне больше рассказать уже нечего. – И он в притворном сокрушении пожал плечами. – У вас нет никаких секретов? – Выдумать кое-какие я могу, но они не покажутся вам правдоподобными. – Миссис Кео уверена, что вы ирландец. И откуда мне знать, может быть, вы и вправду родились в Типперэри, а все остальное сочинили. Как получилось, что мы познакомились на ирландских танцах? – Ну ладно. Один секрет у меня все же есть. – Я так и знала. Вы родом из Брея. – Что? Где это? – Так в чем состоит ваш секрет? – Хотите знать, почему я пришел на ирландские танцы? – Хорошо. Спрашиваю: почему вы пришли на ирландские танцы? – Потому что мне нравятся ирландские девушки. – Вам, значит, любая сойдет? – Нет. Мне нравитесь вы. – Ну да, но если бы меня там не было? Вы подцепили бы другую? – Нет, если бы вас там не было, я грустный и понурый поплелся бы домой. Она рассказала ему о своей тоске по дому, о том, как отец Флуд записал ее на учебные курсы, чтобы ей было чем себя занять, о том, как вечерняя учеба сделала ее счастливой – во всяком случае, настолько, насколько ей удается быть счастливой после расставания с домом. – А я не делаю вас счастливой? – Теперь взгляд его был серьезным. – Делаете, – ответила она. И, чтобы избегнуть новых его вопросов, которые могли, как ей казалось, принудить ее заявить, что она знает Тони недостаточно хорошо и потому не готова оценивать его, Эйлиш заговорила о занятиях в колледже, о тамошних студентах, о бухгалтерском деле и о лекторе по правоведению мистере Розенблюме. Брови Тони сошлись, рассказ о том, как трудны и сложны лекции, похоже, обеспокоил его. Когда же Эйлиш передала ему слова книготорговца, сказанные ей, когда она ездила на Манхэттен за юридическими книгами, Тони примолк совершенно. Уже и кофе принесли, а он так и не произнес ни слова, только помешивал ложечкой в чашке и грустно кивал. Таким Эйлиш его еще не видела и вскоре поймала себя на том, что вглядывается в неярком свете закусочной в лицо Тони и пытается понять, как скоро он станет прежним и снова начнет улыбаться и посмеиваться. Однако и прося официантку принести счет, он оставался сумрачным, а из ресторанчика вышел, не произнеся ни слова. Позже, когда в приходском зале играла медленная музыка и они танцевали, прижавшись друг к дружке, Эйлиш, откинув назад голову, поймала взгляд Тони. Выражение его лица было по-прежнему серьезным, не таким шутливым и ребячливым, к какому она успела привыкнуть. Даже улыбаясь ей, он не обращал улыбку в шутку или в попытку развеселить ее. Улыбка Тони была просто теплой и искренней, говорившей, что человек он надежный, почти зрелый, и что бы с ними теперь ни случилось, он ко всему отнесется всерьез. Эйлиш улыбнулась в ответ, но затем опустила взгляд вниз и закрыла глаза. Она была напугана. В тот вечер Тони условился с ней, что в следующий четверг встретит ее у колледжа и отведет домой. Ничего сверх этого, пообещал он. Ему не хочется отвлекать ее от занятий. А когда на следующей неделе он попросил ее пойти с ним в субботу в кино, Эйлиш согласилась, поскольку все ее знакомые, за исключением Долорес и нескольких девушек с работы, намеревались побывать на первом показе «Поющих под дождем»[7]. Даже миссис Кео сказала, что собирается посмотреть этот фильм в обществе двух подруг, что и сделало его предметом длинного разговора за кухонным столом. Так сложился своего рода ритуал. Каждый четверг Тони стоял у дверей колледжа или, если лил дождь, в вестибюле, оттуда провожал ее до трамвая, а от трамвая до дома. Он был неизменно весел, рассказывал о том, что произошло со времени их последней встречи и в особенности с людьми, у которых ему случилось поработать, – рассказывал на разные голоса, в зависимости от возраста этих людей и страны, из которой они родом, изображал, как они описывают свои затруднения с кранами, трубами и прочим. Некоторые, говорил он, были так благодарны за его услуги, что выдавали ему хорошие, иногда чрезмерные чаевые; другие, даже те, что сами забивали свои водостоки всяким сором, норовили оспорить счет. Все домоуправы Бруклина, говорил Тони, скареды, а домоуправы-итальянцы, обнаружив, что он и сам итальянец, становились еще скареднее. Домоуправы-ирландцы, с сожалением должен сообщить он, жадны и прижимисты в любом случае. – Вот уж кто скуп по-настоящему и дьявольски жаден – это ирландцы, – говорил он, улыбаясь Эйлиш. По субботам Тони водил ее в кино; нередко они, чтобы посмотреть новый фильм, отправлялись подземкой на Манхэттен. При первом таком походе Эйлиш, встав с Тони в очередь за билетами на «Поющих под дождем», обнаружила, что боится мгновения, когда в зале погасят свет и начнется фильм. Ей нравилось танцевать с Тони, нравилось, как сближаются в медленном танце их тела, нравилось идти с ним домой, нравилось ждать мгновения, когда они окажутся вблизи дома миссис Кео, но не слишком вблизи, и тут он ее поцелует. Нравилось, что Тони никогда, ни разу не вынудил ее оттолкнуть его руку или отшатнуться от него. Однако в тот вечер, перед самым первым их фильмом, она не сомневалась: вот теперь что-то между ними изменится. И едва не поддалась, пока они стояли в очереди, искушению сказать ему об этом, чтобы оградить себя от неприятностей, которые могли возникнуть в темноте. Ей хотелось заметить, этак небрежно, что она предпочла бы и вправду посмотреть фильм, а не провести два часа, обнимаясь и целуясь. Когда же они вошли в кинотеатр, Тони купил попкорн и, к удивлению Эйлиш, не потащил ее в задний ряд зала, но спросил, где ей хочется сидеть, и, похоже, рад был усесться в среднем ряду, откуда экран виден лучше всего. Пока шел фильм, он обнимал ее рукой за плечи и несколько раз прошептал на ухо пару-тройку слов, но и не более того. А потом, когда они ждали поезда подземки, был так весел, фильм до того ему понравился, что Эйлиш ощутила огромную нежность к нему и спросила себя, удастся ли ей хоть когда-нибудь отыскать в нем что-либо неприятное. Вскоре, поскольку в кино они стали ходить довольно часто, она обнаружила, что фильм грустный или тяжелый способен погружать Тони в молчание, в какие-то раздумья, в подобие гнетущих грез и ему требуется время, чтобы освободиться от них. Точно так же, если она рассказывала ему о чем-либо печальном, его лицо менялось, он переставал шутить и стремился обсудить сказанное. Никогда еще не встречала она таких людей. Эйлиш написала о нем Роуз, отправив письмо в ее офис, но в письмах к матери и братьям о Тони не упоминала. Сестре она попыталась объяснить, как он внимателен и заботлив. И добавила, что, поскольку она учится, у нее нет времени на то, чтобы встречаться с друзьями Тони или навещать его семью, хоть он и приглашал ее позавтракать с его родителями и братьями. В ответном письме Роуз спросила, чем он зарабатывает на жизнь. Эйлиш намеренно не стала рассказывать об этом, зная: Роуз надеется, что ее сестра подружилась с человеком, который работает в офисе, в банке или в страховой конторе. Отвечая сестре, Эйлиш упомянула о том, что Тони – водопроводчик, лишь в середине одного из абзацев, понимая, впрочем, что Роуз все равно этих сведений не проглядит. Вскоре после этого, в одну из пятниц, она пришла с Тони в танцевальный зал. Настроение у обоих было приподнятое, поскольку холод на улицах стоял уже не такой лютый, Тони рассуждал о лете, о том, как они смогут поехать на Кони-Айленд, – и у входа им повстречался отец Флуд, тоже веселый. Эйлиш, впрочем, отметила одну странность: уж больно долго он с ними разговаривал и даже настоял, чтобы они втроем выпили содовой. И поняла – Роуз написала ему и попросила выяснить, что представляет собой Тони. Эйлиш почти загордилась его непринужденно хорошими манерами, легкостью, с какой он отвечал на вопросы священника, оставаясь уважительным, предоставляя вести разговор отцу Флуду, не произнося ни одного неуместного слова. У Роуз, знала Эйлиш, имелись свои представления о том, на что похожи водопроводчики и как они разговаривают. Сестра наверняка вообразила, что Тони груб, неуклюж и не ладит с грамматикой. Эйлиш решила написать ей, что он совсем не такой, что в Бруклине характер человека угадывается по его работе не так легко, как в Эннискорти. Она наблюдала за Тони и отцом Флудом, говорившими о бейсболе. Тони забыл, что беседует со священником, его обуял пылкий энтузиазм, он забавно, по-приятельски перебивал отца Флуда, выражая страстное несогласие с ним по поводу матча, который оба они видели, и игрока, которого Тони, по его словам, никогда не простит. На какое-то время они, судя по всему, просто запамятовали о присутствии Эйлиш, а когда наконец вспомнили о ней, договорились сводить ее, как только начнется сезон, на игру – при условии, разумеется, что она заранее принесет клятву верности «Доджерсам». Роуз написала ей, что, по словам отца Флуда, Тони ему понравился, показался очень приличным, достойным и воспитанным и все же ее беспокоит, что Эйлиш в первый свой бруклинский год встречается только с ним и больше ни с кем. Эйлиш не сообщила сестре, что видится с Тони всего три раза в неделю, ни на что другое лекции ей времени не оставляют. С девушками из дома миссис Кео, к примеру, она ни разу никуда не ходила, что, впрочем, наполняло ее огромным облегчением. Другое дело, что, поскольку она смотрела почти все новые фильмы, ей было о чем поговорить с ними за столом. Они уже привыкли к мысли, что Эйлиш встречается с Тони, и больше не лезли к ней с предостережениями или советами на его счет. Перечитав пару раз письмо Роуз, она пожелала, чтобы и та поступила точно так же. Эйлиш уже почти жалела, что вообще рассказала Роуз о Тони. В письмах к матери она его по-прежнему не упоминала. На работе она стала замечать, что кое-кто из девушек уходит, появляются новые, и в конце концов в торговом зале осталось лишь несколько прежних продавщиц, наиболее опытных и доверенных. Теперь она два-три раза в неделю проводила обеденный перерыв с мисс Фортини, которую считала умной и интересной. Когда Эйлиш рассказала ей о Тони, мисс Фортини вздохнула и сообщила, что у нее тоже был поклонник-итальянец, ничего кроме лишних забот ей не доставивший, а сейчас он стал бы еще и хуже, потому что вот-вот начнется бейсбольный сезон, во время которого ему только одно и требуется – выпивать с друзьями и обсуждать матчи, а женщин чтобы рядом и духу не было. Эйлиш сказала, что Тони пригласил ее пойти с ним на матч, и мисс Фортини снова вздохнула и рассмеялась. – Да, Джованни как-то раз проделал то же самое, но за весь матч заговорил со мной только раз – потребовал, чтобы я принесла хотдогов ему и его друзьям. А когда я спросила, нужна ли им горчица, лишь огрызнулся. Я, видите ли, мешала ему следить за игрой. Эйлиш описала Тони поподробнее и сильно заинтересовала этим мисс Фортини. – Постойте-ка. Он приглашает вас выпить с его друзьями, а после оставляет в обществе их девушек? – Нет. – Не говорит все время только о себе, если, конечно, не рассказывает, какая замечательная у него мама? – Нет. – Ну тогда держитесь за него обеими руками, милочка. Второго такого вам не сыскать. Может быть, в Ирландии, но не здесь. Обе рассмеялись. – Так что же в нем самое худшее? – спросила мисс Фортини. Эйлиш немного подумала. – Хорошо бы он был дюйма на два повыше. – И больше ничего? Эйлиш подумала еще. – Ничего. После того как объявили дату начала экзаменов, Эйлиш договорилась на работе, что будет всю ту неделю свободна, и приступила к подготовке. До экзаменов оставалось полтора месяца, и все это время она с Тони по субботам в кино не ходила, а сидела у себя в комнате, просматривая конспекты, одолевая книги по праву, стараясь запомнить названия наиболее важных судебных дел и понять значение, которое приобрели вынесенные по ним решения. В порядке компенсации она пообещала Тони, что после экзаменов познакомится с его родителями и пообедает с ними в их квартире на 72-й улице в Бенсонхерсте. Тони сказал, что надеется добыть билеты на игру «Доджерсов» и пойти туда с ней и с братьями. – Знаешь, чего я действительно хочу? – спросил он. – Чтобы наши дети болели за «Доджерсов». Он так радовался этой идее, был так возбужден ею, что и не заметил, как застыло лицо Эйлиш. И ей сразу же захотелось поскорее остаться одной, без Тони, чтобы обдумать его слова. Немного погодя, лежа в постели и размышляя, она сообразила, что все сходится одно к одному В последнее время Тони составлял планы на лето, думал о том, сколько времени они смогут провести вместе, а недавно стал повторять, после поцелуев, что любит ее, и Эйлиш знала, он ждет от нее ответа – ответа, которого она пока не дала. К этому времени, поняла Эйлиш, он решил для себя, что женится на ней и она родит ему детей, которые будут болеть за «Доджерсов». План настолько нелепый, думала она, что о нем и не расскажешь никому, уж определенно не Роуз, да и мисс Фортини, наверное, не стоит. Но ведь Тони не с бухты-барахты его выдумал. Они встречались уже почти пять месяцев – и ни одной размолвки, ни одного взаимного недоразумения, если, конечно, не считать большим недоразумением само его намерение жениться на ней.