Он внимателен и заботлив, весел и красив. Эйлиш знала, что нравится ему, это следовало не только из признаний Тони в любви, но также из того, как он отзывался на ее слова, как слушал. Ведь все у них хорошо, вот закончатся экзамены, начнется долгое лето, которое они уже предвкушают. Несколько раз – в танцевальном зале, а то и на улице – Эйлиш попадался на глаза какой-нибудь мужчина, пробуждавший в ней интерес, но то было мимолетное ощущение, которого хватало всего на пару секунд. А мысль, что она снова будет сидеть у стены с девушками из дома миссис Кео, наполняла Эйлиш ужасом. И все же она понимала, что в мыслях своих Тони забегает вперед, оставляя ее далеко позади, его необходимо попридержать. Но как это сделать, не обидев его? Вечером следующей пятницы, когда они, прижавшись друг к дружке, возвращались с танцев, он снова прошептал ей слова любви. Она не ответила, и Тони стал целовать ее, повторяя их. И неожиданно для себя Эйлиш оттолкнула его. Он спросил, в чем дело, она смолчала. Признания Тони, его настойчивое ожидание ответа пугали ее, вызывали чувство, что она должна смириться с мыслью: только такая жизнь ей и предназначена, жизнь вдали от родины. Когда они молча дошли до дома миссис Кео, Эйлиш почти сухо поблагодарила Тони за приятный вечер и, стараясь не встретиться с ним глазами, пожелала спокойной ночи и укрылась в своей комнате. Она понимала, что поступила неправильно, что Тони будет мучиться до четверга. Может быть, он придет повидаться с ней в субботу, думала она, однако Тони не пришел. Придумать причину, чтобы объяснить свое желание встречаться с ним пореже, Эйлиш не удалось. Можно, конечно, сказать, что ей не нравятся разговоры о детях, ведь они с Тони так мало знают друг друга. Но тогда он, наверное, спросит, насколько серьезно она к нему относится, и придется что-то отвечать, произносить какие-то слова. И если эти слова не покажутся ему достаточно утешительными, она может его потерять. Тони не из тех, кому нравится возиться с подружкой, не уверенной, по душе ли он ей. Уж настолько-то она его знала. В четверг, выйдя из аудитории и начав спускаться по лестнице, Эйлиш заметила Тони еще до того, как он увидел ее, – студентов вокруг него толклось много. Она на секунду остановилась, сообразив, что еще не придумала, какие ему сказать слова. А затем осторожно вернулась на верхнюю площадку лестницы и обнаружила, что может наблюдать за ним оттуда. Если ей удастся как следует рассмотреть его, думала Эйлиш, увидеть, каков он, когда не пытается развеселить ее или произвести на нее впечатление, глядишь, что-то и придет к ней, какое-то новое понимание или способность принять решение. Она отыскала удобный наблюдательный пункт, где Тони мог увидеть ее, только взглянув вверх и налево. Вряд ли он станет смотреть в эту сторону, слишком уж занимают его студенты, которые спускаются в вестибюль и выходят на улицу. Приглядевшись, она отметила, что Тони не улыбается, но тем не менее чувствует себя совершенно непринужденно и полон любопытства. В нем ощущалась какая-то беспомощность; его готовность к счастью, его пылкость делали Тони странно уязвимым. Эйлиш разглядывала его, и в сознании возникло слово «упоенный». Тони был упоен происходящим, упоен ею и хотел только одного: чтобы она ясно поняла это. И все-таки его упоенность сопровождалась некой тенью, и Эйлиш, наблюдая за ним, задумалась: а что, если она с ее неуверенностью, с ее отчуждением и сама есть лишь тень, и ничего больше? Ей пришло в голову, что Тони именно таков, каким она его видит, и никакой другой стороны у него нет. Внезапно она задрожала от страха и быстро, как только могла, пошла вниз. По пути к трамваю Тони рассказывал о своей работе, о двух сестрах-еврейках, которые, когда он восстановил для них подачу горячей воды, пожелали покормить его, заранее наготовив неимоверную кучу снеди, даром что времени было всего-то три часа дня. Он даже акцент их изобразил. Слушая его, говорившего так, словно ничего между ними в прошлую пятницу не произошло, Эйлиш понимала, что этот быстрый веселый говор, эти сменяющие одна другую истории необычны для вечера четверга, так Тони пытается показать, что никаких неладов между ними не было и нет. Когда они подошли к ее улице, Эйлиш остановилась и повернулась к нему: – Мне нужно сказать тебе кое-что. – Я знаю. – Помнишь, ты говорил, что любишь меня? Он кивнул. Лицо его стало печальным. – Ну так вот, я правда не знала, что тебе ответить. Может быть, нужно было сказать, что я думаю о тебе, мне нравится встречаться с тобой, ты мне небезразличен и, возможно, я тоже тебя люблю. И в следующий раз, если ты скажешь, что любишь меня, я… Она примолкла. – Да? – Я отвечу, что тоже люблю тебя. – Ты в этом уверена? – Да. – Ни хрена себе! Прости мне такие слова, но я думал, ты объявишь, что не желаешь меня больше видеть. Эйлиш стояла и смотрела на него. И дрожала. – Знаешь, судя по твоему виду, ты вовсе так не думаешь, – сказал Тони. – Думаю. – Ладно, а почему же ты не улыбаешься? Она помолчала, потом улыбнулась, слабо. – Можно я пойду домой? – Нет. Я хочу немного попрыгать, вверх-вниз. Разрешаешь? – Только тихо, – сказала она и засмеялась. Тони взвился в воздух, размахивая руками. – Давай говорить напрямую, – подступив к ней, сказал он. – Ты любишь меня? – Люблю. Но не спрашивай больше ни о чем и не рассказывай, как тебе хочется иметь детей, которые болеют за «Доджерсов». – Что? Ты хочешь вырастить болельщиков «Янки»? Или «Гигантов»? – Он шутил. – Тони. – Что? – Не торопи меня. Он поцеловал ее, прошептал о любви, а когда они дошли до дома миссис Кео, стал целовать снова, и в конце концов Эйлиш пришлось приказать ему остановиться, пока они не собрали толпу зевак. Следующий вечер она собиралась посвятить занятиям, а танцы пропустить, но согласилась встретиться с Тони и прогуляться немного вокруг квартала. Экзамены оказались не такими сложными, как она опасалась, даже письменная работа по правоведению свелась к ответам на простые вопросы, которые требовали лишь самых элементарных знаний. Когда экзамены закончились, Эйлиш испытала облегчение, понимая, впрочем, что теперь Тони примется строить планы, и ей уже не отпереться. Первым делом он назначил день визита Эйлиш в дом его родителей, на обед. Этот визит беспокоил ее, поскольку она не сомневалась, что Тони успел наговорить о ней слишком много; к тому же Эйлиш понимала, что будет представлена не просто как подружка. В назначенный вечер он зашел за ней в настроении самом благостном. Было еще светло, воздух оставался теплым, детишки играли на улицах, взрослые сидели на крылечках. Зимой представить себе такую картину было невозможно, и Эйлиш чувствовала себя легко и счастливо. – Я должен предупредить тебя кое о чем, – сказал Тони. – У меня есть младший брат, Фрэнк. Ему восемь лет, хоть он и притворяется восемнадцатилетним. Хороший малый, но, познакомившись с моей подругой, он обязательно выложит все, что у него есть за душой. Болтун каких мало. Я попытался дать ему денег, чтобы он ушел играть в мяч с друзьями, и отец ему пригрозил, но он твердит, что никто из нас его не остановит. Однако он понравится тебе – после того, как облегчит душу. – И что же он скажет? – lope в том, что мы этого не знаем. Он может сказать все что угодно. – Звучит заманчиво, – сказала Эйлиш. – О да. И еще одно… – Не надо, не говори. У тебя есть старенькая бабушка, она все время сидит в углу, но поговорить тоже любит. – Нет, бабушка живет в Италии. Дело в том, что все они итальянцы и выглядят, как положено итальянцам. Все смуглые – кроме меня. – А ты почему другой? – Я похож на маминого отца, так, во всяком случае, говорят, я его никогда не видел, и мой папа тоже, да и мама отца не помнит, он погиб на Первой мировой. – И твой папа думает… – Эйлиш засмеялась. – Он доводит этим маму до белого каления, но на самом деле ничего такого не думает, просто говорит иногда, если я сделаю что-нибудь странное, что, видать, я других кровей. Но это шутка. Семья Тони жила на втором этаже трехэтажного дома. Эйлиш удивила моложавость его родителей. Увидев троих братьев, Эйлиш поняла, о чем он говорил, – каждый был черноволос, с темнокарими глазами. Двое старших были намного выше Тони. Фрэнк представился как самый младший. И у него, подумала Эйлиш, поразительно темные волосы и глаза. Двух других звали Лоренсом и Морисом. Она мгновенно уяснила, что не следует отпускать никаких замечаний относительно несходства Тони с остальным семейством, – наверняка у каждого, кто попадал в эту квартиру и впервые видел их вместе, уже нашлось что сказать на сей счет. И притворилась ничего не заметившей. Поначалу Эйлиш полагала, что кухня – это просто первая комната, в которую ее привели, а за нею находятся гостиная и столовая, но постепенно поняла, что одна дверь ведет отсюда в спальню братьев и еще одна в ванную. Других комнат в квартире не имелось. Небольшой стол на кухне был накрыт на семерых. Эйлиш думала, что за спальней мальчиков есть еще вторая, родительская, однако Фрэнк, едва открыв рот, мигом доложил ей, что родители проводят каждую ночь на кровати в углу кухни, и показал эту кровать, поставленную на бок, прислоненную к стене и благопристойно прикрытую. – Фрэнк, если не замолкнешь, останешься голодным, – сказал Тони. Пахло едой, пряностями. Двое средних братьев изучали Эйлиш – исподволь, молча, неловко. Оба, подумала она, похожи на кинозвезд. – Мы не любим ирландцев, – вдруг объявил Фрэнк. Мать повернулась от плиты: – Фрэнк! – Так не любим же, мам. Если начистоту говорить. Целая банда их напала на Маурицио, избила так, что пришлось швы накладывать. А все фараоны тоже ирландцы и делать ничего не стали. – Закрой рот, Франческо, – сказала мать. – Вот сами у него спросите. – И Фрэнк указал на Мориса. – Там не одни ирландцы были, – сказал Морис. – Ну да, все рыжие и с большими ногами, – возразил Фрэнк. – Не слушайте его, – сказал Морис. – Не все, только некоторые. Отец Фрэнка вывел его в прихожую, а когда они вернулись, Фрэнк оказался, к радости его братьев, должным образом вразумленным. Он уселся напротив Эйлиш и молчал, пока по столу расставлялась еда, а по бокалам разливалось вино. Эйлиш почувствовала жалость к нему, она только теперь заметила, как сильно он похож на Тони. В прошлый уик-энд Эйлиш получила от Дианы инструкции касательно правильного поедания спагетти с помощью одной только вилки, однако то, что она теперь получила, оказалось не столь тонким и скользким, как спагетти, что приготовила для нее Диана. Соус был таким же красным, но ничего подобного она еще не пробовала. Почти сладкий, думала Эйлиш. Пробуя его, она всякий раз задерживала соус во рту, пытаясь понять, из чего он состоит. А еще ей хотелось понять, трудно ли им, столь привычным к спагетти, не замечать ее стараний обойтись, подобно им, одной вилкой и не отпускать на ее счет замечаний. Мать Тони, в говоре которой проступал время от времени сильный итальянский акцент, расспрашивала Эйлиш об экзаменах, о том, собирается ли она провести в колледже еще один год. Эйлиш объяснила, что обучение там двухгодичное, что, закончив колледж, она сможет стать бухгалтером, оставить работу продавщицы. Пока женщины беседовали об этом, все прочие молчали, глядя в тарелки. Эйлиш попыталась поймать взгляд Фрэнка, улыбнуться ему, однако он не дал ей такой возможности. Она посмотрела на Тони – он тоже склонялся над едой. И Эйлиш вдруг захотелось выскочить из этой комнаты, сбежать по лестнице, домчаться до подземки, влететь в свою комнату и отгородиться от всего мира. Главным блюдом оказался плоский кусок жареного мяса, покрытого тонким слоем теста. Попробовав, Эйлиш поняла, что к тесту примешаны сыр и ветчина. Определить, что это за мясо, ей не удалось, а само тесто было хрустким и полным вкусовых оттенков, понять происхождение которых ей опять-таки не удалось. Гарнир из овощей либо картошки отсутствовал, но, поскольку Диана успела объяснить ей, что у итальянцев так принято, Эйлиш не удивилась. Она начала нахваливать еду, говорить, как все вкусно, стараясь дать понять, что и необычно тоже, но тут раздался стук в дверь. Отец Тони ушел, а вернулся, покачивая головой и посмеиваясь: – Ты нужен, Антонио. В восемнадцатом номере сток забился. – Так ведь обеденное же время, пап, – возразил Тони. – Это миссис Бруно. Она нам нравится, – сказал отец. – Только не мне, – подал голос Фрэнк. – Закрой рот, Франческо, – приказал отец.