– А как только и у нее появилась новость, она сама мне позвонила, – продолжала мисс Келли. – Вот такие дела. – И что же она рассказала вам, мисс Келли? – О, я думаю, вам это известно. – Что-нибудь интересное? Эйлиш постаралась, чтобы в ее вопросе прозвучало презрение, равное тому, какое изображала мисс Келли. – Не пытайтесь водить меня за нос, – сказала та. – С большинством людей вам это удается, но со мной не пройдет. – Я не любительница водить кого-либо за нос, – ответила Эйлиш. – Да что вы, мисс Лейси? Если вы все еще носите это имя. – Что это значит? – Она рассказала мне все. Мир, как говорится, тесен. По злорадству, написанному на физиономии мисс Келли, Эйлиш поняла – скрыть свою тревогу ей не удалось. Она затрепетала, представив себе, как Тони пришел к миссис Кео и рассказал ей об их женитьбе. Но тут же подумала: нет, невозможно. Скорее всего, кто-то из людей, ждавших с ними тогда в магистратуре своей очереди, узнал ее либо Тони или увидел в списке их имена и сообщил об этом если не миссис Кео, то одной из ее закадычных подруг. Эйлиш встала: – Это все, что вы мне хотели сказать, мисс Келли? – Все, но я позвоню Мадж еще раз и сообщу, что побеседовала с вами. Как ваша матушка? – Очень хорошо, мисс Келли. Эйлиш трясло. – Я видела, как после венчания этой Бирн вы обе садились в машину Джима Фаррелла. Выглядела ваша матушка неплохо. Я с ней давно уж не встречалась, но, по-моему, – неплохо. – Услышав об этом, она очень обрадуется, – сказала Эйлиш. – О, не сомневаюсь, – ответила мисс Келли. – Теперь все, мисс Келли? – Все, – подтвердила мисс Келли и, мрачно улыбаясь Эйлиш, встала. – Кроме одного: зонт не забудьте. Выйдя на улицу, Эйлиш порылась в сумочке и нашла письмо от судовой компании, где значился номер, по которому следовало позвонить, чтобы заказать место на лайнере. А дойдя до Рыночной площади, заглянула в «Годфрис» и купила немного писчей бумаги и конверты. Потом прошла по Кастл-стрит и спустилась по Кастл-Хилл к почтовой конторе. Сказала телефонистке номер, по которому ей нужно позвонить, и ее попросили подождать в будке в углу конторы. Когда телефон затренькал, Эйлиш сняла трубку и продиктовала клерку компании свое имя и прочие подробности, и тот нашел ее папку и сказал, что ближайшее судно отходит из Кова в Нью-Йорк в пятницу, послезавтра, – он может, если ее это устроит, забронировать для нее место в третьем классе, никаких доплат не потребуется. Эйлиш согласилась, и клерк назвал ей время отплытия и предполагаемую дату прихода в Нью-Йорк, после чего она положила трубку. Оплатив разговор, Эйлиш поинтересовалась марками для авиапочты. Таковые нашлись, она купила четыре, отошла к столику у окна и написала за ним четыре письма. Отцу Флуду, миссис Кео и мисс Фортини – перед ними она просто извинилась за опоздание и назвала день своего возвращения. Тони же написала, что любит его, соскучилась по нему и надеется увидеть его до конца следующей недели. Указала название лайнера и возможное время его прихода. Подписалась. А заклеив три письма, перечитала адресованное Тони, и ей захотелось порвать его, однако она все же уложила и это письмо в конверт и отдала вместе с остальными почтмейстеру. Уже поднимаясь по Фрайэри-Хилл, она обнаружила, что забыла на почте зонт, но возвращаться за ним не стала. Мать мыла на кухне посуду. Услышав шаги Эйлиш, она обернулась: – Когда ты уже ушла, я подумала, что надо было и мне пойти с тобой. Это такое одинокое место. – Кладбище? – спросила Эйлиш, присаживаясь за кухонный стол. – Ты разве не там была? – Там, мама. Она думала, что сможет спокойно поговорить с матерью, оказалось – нет; слова не шли из горла, только тяжелые вздохи. Мать снова обернулась, чтобы посмотреть на нее: – Что с тобой? Ты чем-то расстроена? – Мама, я должна была сказать тебе все, как только приехала, а приходится говорить сейчас. Перед возвращением я вышла в Бруклине замуж. Я – замужняя женщина. Надо было тебе сразу сказать. Мать взяла полотенце, вытерла руки. Потом аккуратно и неторопливо сложила его и подошла к столу. – Он американец? – Да, мама. Из Бруклина. Мать вздохнула, опустила, словно ей потребовалась опора, руку на стол. Медленно кивнула: – Если у тебя есть муж, Эйли, ты должна быть рядом с ним. – Я знаю. Эйлиш заплакала, положив голову на руки. А когда спустя какое-то время подняла ее, еще всхлипывая, то увидела, что мать так и стоит, даже не шелохнувшись. – Он хороший человек, Эйли? Эйлиш кивнула: – Хороший. – Впрочем, если ты вышла за него, он наверняка хороший, я так думаю, – сказала мать. Говорила она мягко, негромко, успокоительно, однако Эйлиш по глазам ее видела, какие усилия мать прилагает, чтобы не выдать своих настоящих чувств. – Я должна вернуться, – сказала Эйлиш. – Должна уехать завтра утром. – И ты столько времени скрывала это от меня? – спросила мать. – Прости, мама. Эйлиш снова заплакала. – Ты вышла за него не потому, что тебе пришлось? Не потому, что попала в беду? – Нет. – И еще скажи мне: не будь ты замужем, ты все равно вернулась бы туда? – Я не знаю, – ответила Эйлиш. – Значит, утром тебе нужно сесть в поезд, – сказала мать. – Да, доеду до Рослэра, а оттуда до Корка. – Я схожу к Джо Демпси, договорюсь, чтобы он подвез тебя поутру. Попрошу его приехать к восьми, так у тебя будет побольше времени до поезда. – Она замолчала, и Эйлиш увидела, что лицо матери стало вдруг страшно усталым. – А потом лягу, я что-то совсем обессилела, так что утром мы не увидимся. Поэтому я прощаюсь с тобой сейчас. – Но время еще такое раннее, – сказала Эйлиш. – Я предпочитаю попрощаться сейчас, и только один раз. – В голосе матери проступила непреклонность. Она подошла к Эйлиш, та встала, мать обняла ее: – Перестань плакать, Эйли. Если ты решила выйти за кого-то, значит, он человек очень хороший, добрый и ни на кого не похожий. Ведь он такой? – Такой, мама. – Ну, стало быть, он подходящая для тебя пара, потому что ты и сама такая. Я буду скучать по тебе. Однако и он по тебе наверняка скучает. Эйлиш ожидала, что мать, которая уже подошла к двери и остановилась на пороге, скажет что-то еще. Но та просто смотрела на нее и какое-то время молчала. Наконец спросила: – Ты напишешь мне о нем, когда вернешься туда? Будешь рассказывать обо всех новостях? – Я напишу о нем, как только приеду, – пообещала Эйлиш. – Если я скажу еще что-нибудь, то заплачу. Поэтому пойду к Демпси и договорюсь о машине, – сказала мать и вышла из кухни – с достоинством, медленным, размеренным шагом. Эйлиш посидела на кухне. Интересно, не знала ли мать все это время, что у нее в Бруклине есть мужчина? О письмах Эйлиш к Роуз так ни слова сказано и не было, но ведь должны же они были где-то обнаружиться. Мать столь тщательно перебрала все вещи Роуз. И Эйлиш спросила себя: может быть, мать давным-давно продумала слова, которые произнесет, если Эйлиш объявит, что возвращается в Америку, потому что там ее ждет возлюбленный? И ей почти захотелось, чтобы мать рассердилась на нее или выразила разочарование. А так ее реакция породила в Эйлиш чувство, что последнее, чем ей хочется сейчас заниматься, это укладывать в молчании чемодан, понимая – мать лежит в своей спальне и прислушивается к каждому звуку. Она подумала, что стоит пойти повидать Джима Фаррелла, но тут же сообразила – он же сейчас трудится за стойкой бара. Эйлиш попробовала представить себе, как она входит в бар, приближается к Джиму, заговаривает с ним, ждет, пока он отыщет себе на подмену отца либо мать, выходит с ним на улицу и говорит: я уезжаю. Обиду его она представить могла, однако совершенно не знала, как он себя поведет – скажет ли, что будет ждать ее развода, попробует ли уговорить ее остаться или потребует, чтобы она объяснила свой обман. Встреча эта, решила Эйлиш, ничего не даст. Лучше она сообщит ему о том, что должна вернуться в Бруклин, запиской, которую оставит у двери его дома. Джим обнаружит ее либо нынче поздно вечером, либо наутро. Да, но если он найдет записку этой ночью, то вмиг примчится к ней. Правильнее будет оставить ее завтра утром, по дороге на вокзал. И просто написать, что она должна вернуться, что ей очень жаль, что напишет ему из Бруклина и все объяснит. Эйлиш услышала, как вернулась и медленно поднялась к себе мать, и захотела пойти попросить, чтобы, пока она будет укладываться, мать посидела с ней, поговорила. Но, вспомнив, с какой непреклонностью, неумолимостью даже мать настояла на прощании, поняла, что просить ее о благословении или о чем-то еще бессмысленно.