Отходя от нее, Эйлиш повернулась к Джиму, прищурилась и покачала головой: – Представляешь себе – получить ее в тещи?! Нехорошо, конечно, так говорить, подумала Эйлиш, но как еще дать Джиму понять, что ничего общего с миссис Бирн в ее нынешнем состоянии она не имеет? Джиму удалось изобразить ледяную улыбку. – Уходим? – спросил он. – Да. Мама точно знает, кто подвезет ее до Эннискорти. Нам незачем здесь оставаться. – Она постаралась произнести это властно и уверенно. Они свернули от парковки отеля «Толбот» на набережную, потом проехали по мосту. Эйлиш велела себе не думать больше о том, что могла наговорить ее мать миссис Бирн, и уж тем более о болтовне самой миссис Бирн. Если Джиму охота думать о них, если этими мыслями и объясняются его молчание и окаменевшая нижняя челюсть, что же, пусть его. Она решила молчать, пока Джим не заговорит первым, не пытаться привлечь его внимание или развеселить. Заговорил он, когда машина повернула в сторону Карракло: – Мама просила передать тебе, что гольф-клуб собирается учредить приз памяти Роуз. Его будут вручать в «День капитана женской команды» новой участнице, набравшей больше очков. Роуз, говорит мама, всегда была очень добра к тем, кто недавно поселился в городе. – Да, – согласилась Эйлиш, – к новым людям она всегда относилась по-доброму, это правда. – На следующей неделе клуб устраивает прием, чтобы объявить о призе, и мама думает, что ты могла бы прийти к нам на чай, а после мы все отправимся туда. – Это было бы замечательно, – ответила Эйлиш. И едва не добавила, что такая новость очень обрадует ее мать, но решила, что о ней Джим сегодня услышал уже достаточно. Запарковав машину, они спустились на берег. Воздух еще хранил тепло, но над морем висела плотная дымка, почти туман. Они побрели на север, в сторону Балликоннигара. Здесь, вдали от свадебной суеты, Эйлиш было хорошо и покойно с Джимом, она радовалась, что он ничего не стал говорить о миссис Бирн, да, похоже, о ней и не думал. Миновав Балливалоо, они нашли в дюнах место, где можно было с удобством посидеть. Джим опустился на песок первым и немного подвинулся, чтобы и Эйлиш смогла сесть, прислонившись к нему спиной. А когда она села, обнял ее. Никого, кроме них, на берегу не было. Оба смотрели на волны, тихо опадавшие на мягкий песок, оба некоторое время молчали. – Понравилась тебе свадьба? – наконец спросил Джим. – Да, – ответила Эйлиш. – И мне, – сказал он. – Всегда приятно видеть чьих-то братьев и сестер, я ведь в семье единственный ребенок. Думаю, тебе было очень больно потерять сестру. Сегодня, пока я смотрел на братьев Джорджа и сестер Нэнси, меня почему-то одолело чувство неловкости. – Трудно быть единственным ребенком? – Думаю, теперь это приобретает большее значение, – ответил Джим. – Родители стареют, а, кроме меня, у них никого нет. Но возможно, мое одиночество привело и к определенным последствиям. Мне всегда было нелегко сходиться с людьми. Беседовать с посетителями паба и так далее я умел. Нет, я говорю о друзьях. Мне с трудом удавалось заводить их. Вечно казалось, что я не нравлюсь людям или не умею себя показать. – Но у тебя же наверняка много друзей. – Да нет, – сказал он. – А когда у них начали появляться подружки, все стало еще сложнее. Я не умею разговаривать с девушками. Ты помнишь наше знакомство? – В «Атенеуме»? – Ну да, – ответил он. – В тот вечер со мной порвала Элисон Прендергаст, за которой я вроде как ухаживал. Я понимал, что все идет к этому, но она порвала со мной по пути на танцы. А тут еще Джордж. Я знал, как ему нравится Нэнси, и она оказалась там. И Джордж занялся ею. Потом он подошел ко мне с тобой, я тебя уже видел в городе, ты нравилась мне, а тут я понял, какая ты дружелюбная, милая. И подумал: ну вот, снова-здорово. Если я приглашу ее танцевать, то двух слов связать не смогу. А пригласить следует. Так неприятно было стоять там в одиночку, и все же заставить себя заговорить с тобой я не смог. – А следовало, – сказала Эйлиш. – Потом я услышал, что ты уезжаешь, и подумал: такое уж мое везенье. – Я помню, каким ты был в тот вечер, – сказала она. – У меня сложилось впечатление, что мы обе тебе не нравимся, и я, и Нэнси. – И вот мне рассказали, что ты опять дома, – продолжал он, словно не услышав ее, – и я увидел тебя, выглядела ты фантастически, а мне еще не удалось прийти в себя после истории с сестрой Нэнси, и я решил, что пойду на все, лишь бы снова с тобой повстречаться. Джим прижал ее к себе, накрыл ладонями ее груди. Эйлиш услышала, как тяжело он задышал. – Мы можем поговорить о твоих планах? – спросил он. – Конечно, – ответила Эйлиш. – Я о том, что если ты должна вернуться, то давай обручимся до твоего отъезда? – Возможно, мы поговорим об этом в самом скором времени. – Понимаешь, если я опять тебя потеряю… не знаю, как это сказать, но… Эйлиш повернулась к нему, и они стали целоваться, и оставались на берегу, пока не сгустился туман и не появились первые признаки приближения ночи, и тогда они вернулись к машине и поехали в Эннискорти. Несколько дней спустя пришло короткое письмо от матери Джима, оно содержало официальное приглашение к чаю на следующий четверг и сообщение о приеме, который гольф-клуб устраивает в честь Роуз и на который они смогут отправиться после чаепития. Эйлиш показала письмо матери, спросила, не хочет ли и она пойти на прием как представительница их семьи, но мать сказала – нет, ей будет там слишком грустно и она только порадуется, если Эйлиш посетит прием вместе с Фарреллами и представит их семью. Следующий уик-энд выдался дождливым. В субботу Джим заехал за ней, и они направились в Рослэр, пообедали вечером в отеле «Странд». Ковыряя ложечкой десерт, Эйлиш почувствовала искушение рассказать Джиму все, попросить его помощи и совета. Он добр, думала она, благоразумен и даже умен – в некоторых отношениях, – но консервативен. Ему нравится положение, которое он занимает в городе, а то, что он управляет благопристойным пабом и происходит из почтенной семьи, имеет для него большое значение. За всю свою жизнь он не совершил ни одного необычного поступка, да и не совершит никогда, подумала Эйлиш. Его представления о себе и о жизни не допускают возможности встреч с замужней женщиной, хуже того, с женщиной, которая ни ему, и никому другому о своем замужестве не сказала. В неярком свете гостиничного ресторана она вгляделась в благодушное лицо Джима и решила ничего ему сейчас не говорить. Они вернулись в Эннискорти. А уже дома, посмотрев на письма Тони в ящике комода – некоторые так и остались нераспечатанными – Эйлиш поняла, что никогда и ничего Джиму не расскажет. Просто нельзя, а уж как он отреагирует на ее обман, она и вообразить не могла. Эйлиш уже не первый день не могла заставить себя написать отцу Флуду, или мисс Фортини, или миссис Кео, объяснить им свое затянувшееся отсутствие. Она дала себе слово сделать это в ближайшие дни. Постараться не откладывать на будущее то, что сделать следует. Однако и необходимость назвать матери дату своего отъезда, и предстоящее прощание с Джим Фарреллом – все это наполняло Эйлиш страхом достаточно сильным, чтобы она в который раз выбросила эти проблемы из головы. Она обдумает и то и другое, но не сейчас. За день до приема в гольф-клубе Эйлиш сразу после полудня пошла на кладбище, чтобы еще раз навестить могилу Роуз. Пошла одна. Моросил дождь, она взяла с собой зонт. На кладбище Эйлиш отметила, что ветер здесь дует почти холодный, хотя июль только-только начался. В этот серый ветреный день кладбище выглядело голым, заброшенным – ни деревьев, ни кустов, лишь тропинки, ряды надгробий да молчание мертвых под ними. Эйлиш читала на надгробных камнях знакомые имена – родителей или дедов и бабушек ее школьных подруг, мужчин и женщин, которых она хорошо знала, все они умерли и лежат здесь, на окраине города. Живые помнили почти каждого из них, но недолго, воспоминания эти угасали с очередной сменой времени года. Она стояла над могилой Роуз и пыталась помолиться или прошептать что-нибудь. Что же, думала Эйлиш, мной владеет печаль и, может быть, этого достаточно – прийти сюда, показать душе Роуз, как нам ее не хватает. Но ни заплакать, ни сказать что-либо ей не удавалось. Простояв у могилы сколько смогла, Эйлиш ушла, и лишь покинув кладбище и направившись по Саммерхилл к Сретенскому монастырю, вдруг испытала острое горе. На углу Мэйн-стрит она решила, что пройдет через центр города, а не по Бэк-роуд. Лица прохожих, открытые магазины, подумала она, смогут исцелить ее от гнетущей печали, едва ли не чувства вины перед Роуз, с которой она ни поговорить не сумела, ни помолиться за нее. Миновав собор и шагая к Рыночной площади, Эйлиш услышала, как кто-то окликнул ее по имени. А оглянувшись, увидела на другой стороне улицы работавшую у мисс Келли девушку, Мэри, – та звала ее. – Что-нибудь случилось? – спросила, подойдя, Эйлиш. – Вас хочет видеть мисс Келли, – сказала Мэри. Она сильно запыхалась и выглядела испуганной. – Говорит, я должна привести вас к ней, сейчас же. – Сейчас же? – усмехнулась Эйлиш. – Сейчас же, – повторила Мэри. Мисс Келли ожидала их у двери магазина. – Мэри, – сказала она, – мы на минутку поднимемся наверх, если меня будут спрашивать, скажи, что я, как освобожусь, так сразу и приду. – Да, мисс. Мисс Келли открыла дверь, что вела в ее жилище, прошла в нее перед Эйлиш. А когда та закрыла дверь за собой, мисс Келли провела ее по темной лестнице в гостиную, которая выходила окнами на улицу, но была почти такой же темной, как лестница, и слишком, подумала Эйлиш, заставленной мебелью. Мисс Келли указала на заваленное газетами кресло: – Переложите все на пол и садитесь. Сама же уселась в другое – потертое, кожаное. – Ну, как ваши дела? – спросила она. – Очень хорошо, спасибо, мисс Келли. – Да, я слышала. Вспомнила о вас вчера и подумала, не повидаться ли нам, я как раз с Америкой разговаривала, с Мадж Кео. – Мадж Кео? – переспросила Эйлиш. – Для вас она миссис Кео, а для меня сестра, троюродная. До замужества была Консидайн, как и моя мать, да упокоит Господь ее душу. А мать Мадж приходилась ей двоюродной сестрой. – Она ни разу об этом не упоминала, – сказала Эйлиш. – О, Коней дайны всегда были очень скрытными, – ответила мисс Келли. – Моя мать тоже. Говорила мис Келли тоном почти игривым; она словно изображает саму себя, подумала Эйлиш. И задала себе вопрос: такая ли уж правда, что мисс Келли и миссис Кео сестры? – Неужели? – сухо спросила она. – И разумеется, когда вы только появились у нее, она мне все про вас рассказала. Однако у меня тогда новостей не было, а у Мадж правило – поддерживать связь только с теми, кто поддерживает связь с ней. Поэтому я просто позваниваю ей раза два в год. Подолгу мы не разговариваем – дорого. Но звонки мои радуют ее, особенно когда у меня появляются новости. А ваше возвращение домой, что ж, оно и было новостью, к тому же я услышала, что вы в ваших красивых нарядах не вылезаете из Карракло и Кортауна, а потом одна маленькая птичка, покупатель мой, знаете ли, напела мне, как она фотографировала вашу компанию в Куш-Гэпе. Сказала, что выглядели вы очаровательно. Мисс Келли явно блаженствовала, а как ее остановить, Эйлиш не знала. – Ну я и позвонила Мадж, сообщила ей новости да заодно рассказала, как вы управились с зарплатами в «Дэвисе». – И что же, мисс Келли? Эйлиш понимала, что каждое слово мисс Келли наверняка заготовила заранее. Мысль же о том, что человек, который фотографировал их в Куше и которого она едва помнила, пришел в магазин мисс Келли и рассказал о ней, а потом эта новость полетела в Бруклин, к миссис Кео, вмиг испугала Эйлиш.