— У меня в голове не укладывается, — глаза Вии всё ещё были полны ужаса, — убить за магнитофон! Как такое возможно? — За магнитофон… За то, чтобы сохранить авторитет среди своих ублюдков… Чтобы посмотреть, как умирает человек… Виечка, нормальным людям этого не понять! — на скулах Олега играли желваки. — Господи, откуда же берутся такие звери? Что же у него за семья? — Рос с матерью, отца не помнит, тот ушёл из семьи, когда мать ходила ещё беременной. Особого достатка в семье нет, но и не бедствовали. Можно, конечно, всё списать на безотцовщину, но таких семей тысячи, а убийцами становятся единицы. Знать бы, как и откуда появляются такие звери у нормальных людей, можно было бы хоть что-то пытаться предпринять! А так… — Олег махнул рукой. — Но ведь через восемь-девять лет они вернутся. Будут ходить по одним с нами улицам… Где гарантия, что они снова кого-нибудь не убьют? — Вия была близка к истерике. Впервые за последние несколько дней у неё сдали нервы. Олег успокаивающе гладил девушку по голове и молчал. Ему нечего было ответить… Прошёл месяц. Олег сидел в своём кабинете и заканчивал печатать обвинительное заключение по делу об убийстве Гунара Целмса. Были уже проведены все следственные действия, получены все заключения экспертиз… Олег рассчитывал сегодня закончить «обвиниловку» и передать дело в суд. Раздался негромкий стук в дверь. В кабинет вошла миловидная хрупкая женщина с затаённой болью в глазах. Олег сразу же узнал в ней Анну — мать Гунара Целмса. Он вышел из-за стола и усадил женщину на стул. — Чаю! Может, кофе сварить? — участливо спросил Олег. Ему было несколько неловко перед этой женщиной, словно какая-то доля ответственности за гибель её сына лежала и на нём. Олег прекрасно понимал, что это не так, но поделать с собой ничего не мог. — Спасибо, не надо, — печально, только краешками губ, улыбнулась Анна. — Я просто хотела узнать: когда мне можно забрать вещи сына? — После суда. Все вещи приобщены к делу в качестве вещественных доказательств. Извините, Анна, такова процедура. — Да нет, я ничего, просто память… — глаза женщины наполнились слезами. Олег налил ей стакан воды. Анна выпила и немного успокоилась. — Я пойду, — женщина встала и пошла к двери. Там она повернулась и посмотрела на Олега благодарными глазами. — Олег Семёнович, — Анна прижала руки к груди, — большое спасибо, что нашли нашего сына! Теперь у него настоящая могилка, есть хоть куда прийти поклониться. Весь последний год такая тяжесть на душе была, теперь немного полегчало. Ещё раз — спасибо! — женщина неловко поклонилась и вышла. Олег вздохнул и подошёл к окну. Накрапывал серый мелкий дождь. «Да, товарищ майор, — невесело усмехнулся Островецкий, — за найденных покойников тебя ещё не благодарили». В кабинет вошёл Виктор Миллер. — Был в секретариате. Тебе пакет из СИЗО, — он протянул Островецкому серый казённый конверт. Олег вскрыл его. Крупными неровными буквами на листе бумаги было написано: Дарагой следватель Олек Семенавич! Выпустить миня с тюрмы, коли можите. Сдесь очен плоха. Злые все, миня в ж…у и…ут. Атпустите, христом-богам молюс, я всё понил и никаво в Жызни больше не буду убевать! Никлай Захоревски. Олег усмехнулся и протянул письмо Миллеру. — Тебе его не жалко? — спросил Виктор, пробежав глазами послание. — Нет, — отрезал Олег, — теперь мне его не жалко! — А что будешь делать с этим письмом? — Подошью к делу — лишняя улика никогда не помешает… Ещё раз о любви Хмурым августовским утром за стойкой грязноватой пивной, затерянной где-то в районе Павелецкого вокзала, стояли двое мужчин в полувоенной одежде. Один — коренастый, лет сорока, с выцветшими глазами на жёстком лице, был одет в штормовку и камуфляжные брюки. Его поредевшие русые волосы были обильно тронуты сединой. Второй, высокий худощавый шатен, был лет на десять моложе. Щегольские усики несколько диссонировали с жёстким взглядом карих глаз и нахмуренным лбом. Свою камуфляжную куртку он снял и положил на стойку, оставшись в клетчатой рубашке, заправленной в джинсы. Было нечто неуловимое, объединяющее этих столь разных по возрасту и внешнему виду людей: выправка и скупые, расчётливые движения выдавали в них бывших военных, а краешки тельняшек, выглядывающие из расстёгнутых воротов штормовок, недвусмысленно указывали на принадлежность к десантному братству. Наплыв страждущих «поправить здоровье» был уже весьма внушителен, но, несмотря на нехватку места, к стойке десантников никто не подходил. Нет, они никого не прогоняли и никого не ругали, но почему-то ни у кого не находилось желания попросить разрешение занять место рядом с ними. Мужчины потягивали пиво и вели неспешную беседу, словно прощупывая друг друга, изредка обмениваясь пристальными, испытующими взглядами. Они встретились здесь случайно, но за час общения уже многое узнали друг о друге. Коренастый, представившись как Старшой, рассказал, что прослужил в ВДВ двадцать лет, из которых два пришлись на Афганистан. Последние три года он оттрубил в Таджикистане, а полгода назад в звании капитана был внезапно уволен на пенсию, после чего, не имея ни кола ни двора, поселился у случайного знакомого в небольшом латвийском городке на берегу Балтийского моря. — Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз! — с недоброй ухмылкой закончил он своё повествование. Младший скупо рассказал о себе: что он коренной москвич, старший лейтенант, отслужил десять лет, включая год в Афгане, затем комфортная, с прицелом на будущее, служба в Германии. Но после поспешного, больше похожего на бегство, вывода войск из Восточной Европы, оказался не у дел, и вот уже год кантуется в Москве без работы, прозябая на нищенскую пенсию матери. — Слушай, Москвич, — Старшой достал из кармана штормовки початую бутылку водки и плеснул себе в кружку, — может, всё же и тебе покрепить? — Не стоит, — Москвич накрыл свою кружку ладонью, — я вообще практически не пью. Так, немного пивка, иногда… — Ну, как знаешь, — усмехнулся Старшой, — ты как будто и не был «за речкой»[65]. — И тем не менее не надо, — жёстко, лишь краешками губ, улыбнулся Москвич. — А всё же, что ты делаешь в Москве? — он коротко, но пристально взглянул на Старшого. Тот не стал спешить с ответом. Сделав большой глоток из кружки, он раздумывал: говорить или нет? «А впрочем, чем я рискую? — подумал он. — Если парень не подпишется[66], то разбежимся, как в море корабли — Москва большая, а если согласится, то такой кореш в деле — большая удача! Парень, видно, хлебнул лиха, и ручек замарать не побоится. Тем более — местный, москвич». — Спрашиваешь, что я делаю в Москве? — с недоброй усмешкой переспросил Старшой. — Видишь ли, я живу в Прибалтике, а сюда приезжаю подзаработать. — Ну, и где же ты здесь подзарабатываешь? Подсказал бы местечко! — усмехнулся Москвич, глядя прямо в глаза Старшому. Он уже всё понял. — Видишь ли, — Старшой выдержал взгляд, — у вас в Москве очень много довольно состоятельных людей — вот я и прошу некоторых из них поделиться. — А если кто-то не хочет? — Предъявляю аргументы, — застывшая на губах Старшого улыбочка резко контрастировала с ледяным выражением глаз. — Глупо! — ??? — сквозь лёд в глазах Старшого сквозило недоумение. — Видишь ли, — Москвич с еле уловимой издёвкой принял тон собеседника, — надо наоборот. В Москве надо жить, разворачивать дела — очень скоро здесь будет настоящий Клондайк. Но, чтобы раскручиваться, нужны деньги, первоначальный капитал. — Ну а я что делаю? — Не там делаешь. Ты не боишься, что те, кого ты просишь поделиться, могут в свою очередь начать охоту на тебя? Как я понимаю, возможности для этого у них имеются… — Но я же не идиот — я с такими не связываюсь. — Ну, во-первых, ты и сам можешь поначалу не понять, с кем связался, а во-вторых, в противном случае за тобой будет охотиться милиция. Люди, которые честно заработали свои деньги, просто обратятся в правоохранительные органы. Кстати, даже те, кто заработал свои деньги не совсем честно или совсем нечестно, тоже вполне могут по нынешним временам обратиться в милицию. Теперь ведь никто у потерпевшего не спросит: откуда деньжата? Так что вполне вероятно, что тебя уже ищут: или бандиты, или менты, а скорее всего, и те, и другие вместе. — И что же делать? — Поменять тактику, капитан! Вот ты живёшь в Прибалтике, а «подрабатываешь» в Москве, так? А надо делать наоборот. Вот ты думаешь: сделал «дело» в Москве — и на лёжку в провинцию. Ну, приехал ты туда с «бабками», растратил, затем опять на «дело» сюда. И так, пока не накроют, а накроют, как пить дать — не менты, так бандиты. А там пустить «бабки» в дело ты не сможешь — там ты чужой! Газеты читаешь? — А на хрена они мне? — Вот, коли б читал, знал бы, что скоро войска из Прибалтики выведут. И ты там даже свою вшивую пенсию получать не сможешь. А армия уйдёт, и такие, как ты, окажутся на виду, даже отлежаться не удастся. Не то место ты выбрал для лежбища, не то! — И что ты предлагаешь? — Ты сказал, что живёшь в городке на побережье Балтики… — Да. — И там, наверное, есть порт? — Ещё какой! Один из крупнейших в Союзе. — Ну! — Что ну? — Майн гот! Это же портовый город, порт! Это же валютчики, «деловые», проститутки, наконец, но не те шалавы, что у нас по вокзалам отираются, а холёные интердевочки… Смекаешь? Там же бешеные бабки крутятся! — Врубился! — Старшой с уважением глянул на собеседника. — Да, идиоты наши кадровики, что тебя из армии турнули! Небось, какого-нибудь безмозглого папиного сына оставили, а тебя вышибли… — Теперь это их проблемы! — глаза Москвича недобро прищурились. — Давай о деле. Возвращайся к себе и подыщи подходящий объект. Не торопись, чтобы не вытянуть пустышку. Как найдёшь — звони! Телефон я тебе записал, — он протянул Старшому салфетку с нацарапанным на ней номером. — Запомни его, а бумажку уничтожь! Зря не звони — только по делу! И ни в коем случае не из дома! Лучше всего с переговорного пункта, только постарайся быть там не очень приметным. Москвич пожал собеседнику руку, взял со стойки куртку и, не допив пиво, вышел из пивнушки. Старшой оценивающе глянул ему вслед. Сам того не замечая, он из ведущего в этом тандеме превратился в ведомого.