…Конец августа выдался, как обычно, ненастным. С моря дул холодный пронизывающий ветер. В такую погоду люди стараются без нужды из дома не выходить. Поэтому и без того тихая улочка на окраине города была совершенно пустынна. Редкие прохожие шли, подняв воротники, и не обращали внимания на припаркованный к обочине старенький «жигулёнок», в котором сидели трое мужчин в пятнистых военных куртках. И это тоже не выглядело чем-то необычным — в последнее время «камуфляжка» стала весьма популярна в народе, и предприимчивые прапорщики с вещевых складов, не покладая рук, удовлетворяли всё возрастающие потребности населения в этой одежде. — Тыква, ты точно знаешь, что до девяти она не уйдёт? — повернул голову к водителю крепкий мужчина средних лет. Водитель — рослый парень со странной формой головы, из-за чего, видимо, и получил свою кличку — шумно вздохнул и потянулся за сигаретой, лежащей на панели управления. — Старшой, — закурив, ответил он, — я тебе уже сто раз объяснял: интерклуб открывается в девять, а ходьбы ей отсюда — ровно пятнадцать минут. Значит, она уйдёт из дома не раньше, чем в восемь сорок пять. Не будет же она в такую погоду мёрзнуть у входа, — парень говорил по-русски с лёгким латышским акцентом. — Смотри, Тыква! Упустим — придётся ждать возвращения, а она, скорее всего, припрётся не одна, и тогда всё дело сорвётся. — Пойдём в восемь тридцать, — послышался спокойный голос с заднего сиденья. — К этому времени на улице никого не будет. В этом-то и прелесть всех западных городков — к восьми-девяти часам вечера их спальные районы словно вымирают. А пока суд да дело, то, когда выйдем из дома, и вовсе стемнеет. — Ты, Москвич, как будто выход в «зелёнку»[67] просчитываешь, — криво усмехнулся Старшой. Ему не нравилось, что приезжий берёт в свои руки бразды правления их маленькой группой, но не согласиться с его резонами он не мог. Всё, что предлагал Москвич, было чётко, обстоятельно и по делу. — Тыква, ты уверен, что машины не хватятся? — Москвич, казалось, не обращал внимания на недоброжелательность Старшого. — Уверен, это тачка соседа, а он сейчас в море и вернётся не раньше, чем через месяц. — Если только гаишники или пэпээсники нас в ней не прихватят, — недовольно пробурчал Старшой. — Не нравится мне в угнанной тачке сидеть. — Ну, это вряд ли, — усмехнулся Москвич. — Как я успел заметить, менты здесь без повода к людям не пристают, к мирно сидящим в машине мужикам цепляться не будут. А ехать нам в ней после «дела» всего пару кварталов. Потом бросим. Так что шанс попасться на ней — минимальный. — Ну-ну, — Старшой отвернулся к окну. Несколько минут сидели молча. — Пора, — негромко скомандовал Москвич. — Действуем, как договаривались. Напоминаю, в доме никаких имён или кличек. И вообще, старайтесь поменьше говорить. Все трое вышли из машины и направились к небольшому двухэтажному домику в глубине улицы. Возле невысокой калитки огляделись. Вокруг было тихо и безлюдно. Мужчины быстро вошли во двор и направились к входной двери. Там ещё раз огляделись. Не заметив ничего подозрительного, достали из карманов маски, переделанные из лыжных шапочек, и напялили их на себя… Хозяйка дома сидела в своём любимом кресле в спальне на втором этаже и смотрела по видику американский боевик. У неё была внушительная видеотека этих «стрелялок», а также «ужастиков» и музыкальных программ. А вот любовные мелодрамы Лиза на дух не переносила, что, впрочем, при её «профессии» было неудивительно: Елизавета Николишина была одной из самых дорогих элитных проституток города. В некоторых «нешироких» кругах общественности её знали, как Лиз. Впрочем, все девушки её круга имели броские прозвища: Кармен, Кэтти, Дайана, Линда… Оперативники, время от времени работающие с картотекой проституток, иногда спорили: кличка «Лиз» — это сокращённое имя или отражение незаурядного мастерства девицы на поприще орального секса? Все сходились на том, что истина, как всегда, находится где-то посередине. Сегодня Лиз решила взять себе выходной. Не то чтобы она так уж сильно замаялась на своём нелёгком «трудовом посту» — просто у неё начались периодические женские проблемы, в таком состоянии «работать» не рекомендуется — запросто можно растерять клиентуру. Поэтому Лиз, скрепя сердце, решилась на вынужденный простой. Скрепя сердце потому, что в порт зашёл филиппинский танкер. Филиппинцы, конечно, великие трудяги и за ночь измочалят так, что и пяти голландцам не снилось, но платят хорошо и дают щедрые чаевые. Лиза вздохнула, сожалея об утраченном заработке. Ей было двадцать восемь, и она уже начинала подумывать о завершении «карьеры». Одиннадцать лет в таком «бизнесе» — это, вообще-то, срок. Хотелось бы, конечно, отойти от дел достойно, как подруга Ритка, которая вышла замуж за капитана голландского сухогруза и переехала на жительство в славный город Амстердам. Но, как девушка практичная, Лиза прекрасно понимала, что такой шанс выпадает один на тысячу, поэтому в своих планах на будущее она так далеко не заглядывала. Кое-какой капиталец Лиза уже сколотила. В отличие от своих «коллег по цеху», заработанное она не транжирила, а бережно, цент к центу, накапливала до лучших времён. Лиз планировала ударно «потрудиться» ещё пару лет, нарастить капитал и вложить его в какое-нибудь дело, к примеру — ресторан или магазин модной одежды. Вот потому-то она и сокрушалась так об упущенной возможности подзаработать, проклиная своё женское естество, заставляющее её каждый месяц на три-четыре дня брать «отгул». Лизе не исполнилось ещё и семнадцати, когда в результате несчастного случая погиб её отец — бригадир на железной дороге. От него и остался домик на тихой окраинной улочке, в котором она теперь жила вместе с матерью и одиннадцатилетним братишкой, родившимся уже после смерти отца. Потеряв кормильца, мать с трудом тянула семью, поэтому свой выбор Лиза сделала осознанно. Едва окончив школу, она, надев коротенькую юбчонку и раскрасившись, насколько хватило умения, направилась в ресторан «Планета» — вотчину местного авторитета Каспарса, курировавшего помимо прочих «направлений» и местных «жриц любви». Нисколько не смущаясь, предстала пред грозны очи авторитета и заявила ему, что хотела бы «поработать» под его «чутким руководством». Каспарсу понравилась нахальная симпатичная пацанка, посмевшая обратиться к нему напрямую через голову сутенёров, а узнав, что она девственница, отказался от мысли «оприходовать» её самолично. Как всякий уважающий себя «бизнесмен», ставящий во главу угла только выгоду, он вскоре подложил девчонку под заезжего партийного босса, лично доставив её, наряженную в школьную форму, в охотничий домик. Получилось естественно и непринуждённо, как будто девочку только что забрали с урока. Довольны остались все: «партайгеноссе», отведавший свеженького нетронутого «мясца», местное партийное руководство, укрепившее свои позиции у вышестоящего начальства, Каспарс, укрепивший свои позиции у местного партийного руководства, и при этом неплохо подзаработавший, и Лиза, получившая за визит двухмесячную зарплату своей матери — авторитет скупостью не страдал. Несколько месяцев Лиза жила с Каспарсом, обучаясь всем тонкостям будущей «профессии», после чего тот отпустил её на «вольные хлеба», предоставив право заниматься «индивидуальной трудовой деятельностью». Местные сутенёры, конечно, не раз алчно поглядывали в её сторону, прикидывая, как бы поставить в «строй» перспективную «работницу», но ссориться с всесильным авторитетом никто желания не имел. С первых же заработков Лиза перестроила отчий дом: новая лестница теперь вела к ней на второй этаж прямо из прихожей, и с тех пор она могла спокойно принимать клиентов, не стесняя домочадцев. Её мать, рано состарившаяся женщина, недавно вышла на пенсию и обитала с сыном на первом этаже. Братишку Лиза очень любила, учитывая разницу в возрасте, — можно сказать, материнской любовью, старалась ни в чём ему не отказывать. Сквозь грохот «стрелялки» Лиза с трудом разобрала тяжёлый стук в дверь. «Кого это там чёрт несёт»? — подумала она, спускаясь по лестнице в прихожую. Из гостиной доносились дикие вопли на испанском языке — мать смотрела очередной латиноамериканский сериал. — Кто там? — крикнула Лиза через дверь, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в дверной глазок. Однако ничего не было видно — видимо, снаружи кто-то прикрыл окуляр. — Открывай, милиция! — услышала она. — Я милицию не вызывала! — Лиза безо всякого пиетета относилась к сотрудникам правоохранительных органов. Её нередко задерживали, но после непродолжительной нравоучительной беседы и копеечного штрафа, как правило, отпускали. Иногда, когда ментам попадала шлея под хвост, её направляли на обследование в кожно-венерологический диспансер. Процедура занимала несколько дней, и это была самая большая неприятность, которую ей могла доставить родная милиция, отлучая на некоторое время от работы. Выйдя из КВД[68], она исправно подавала жалобу в прокуратуру, после чего перед ней исправно извинялись. Инцидент исчерпывался — до следующего раза, когда, разъярённые очередной вздрючкой от начальства, менты в очередной раз имитировали борьбу с проституцией. К взаимоотношениям с милицией Лиза относилась спокойно, как к издержкам профессии. Каждый раз, когда её задерживали, она полушутя предлагала в начале каждой «рабочей ночи» приходить в отдел и платить причитающийся ей штраф, но только чтобы после этого её больше не беспокоили. Однако домой к ней милиция ещё ни разу не наведывалась. — Короче, мотайте отсюда! Если я вам понадобилась — вызывайте повесткой! — вновь крикнула она. — Лиз, открывай немедленно, а не то — вынесем дверь! — грохот снаружи усилился. «Вот козлы, а ведь и впрямь сломают — мать с малым напугают. Ну, ничего, завтра пойду в прокуратуру — они у меня месяц отписываться будут»! — думала она, ковыряясь ключом в дверном замке. — Какого хе..? — начала она, открыв, наконец, дверь, но договорить не успела. Трое в камуфляжных костюмах и масках ввалились в прихожую. К то-то схватил её за волосы, приставил к горлу нож и, смрадно дыша прямо в лицо смесью водочного перегара и дешёвых сигарет, прорычал: — Глохни, сука! Ещё слово — прирежу! Лизу втолкнули в гостиную. Мать и братишка, сидя на диване, смотрели телевизор. Увидев дочь в руках незнакомца в маске, мать схватилась за сердце. Мальчик впал в ступор, нервно моргая широко раскрытыми от ужаса глазами. Незнакомец толкнул Лизу на диван. — Всем сидеть и молчать! — заорал он. — Кто вякнет хоть слово — перережу глотку! Вслед за ним в комнату вошли ещё двое: один — высокий и худощавый, второй — среднего роста коренастый крепыш. — У вас есть ордер на обыск? — несмело спросила Лиза. — Падла, тебе кто говорить разрешил? — парень с ножом подошёл к ней. — Ты что, дура, и впрямь решила, что мы из ментовки? — он довольно захохотал. Лиза сидела на диване и затравленно смотрела на налётчиков. В своём стареньком застиранном халатике и вязаных шерстяных носках она никак не походила на ту эффектную красотку, какой её привыкли видеть в интерклубе. Высокий вопрошающе посмотрел на парня с ножом. — Да она это, она! Просто в нерабочем состоянии! — заржал тот. — Что вам от нас надо? — тихо спросила Лиза. — Отдай все бабки и цацки, и мы уйдём с миром! — хохотнул налётчик с ножом. — Там, наверху, в секретере, — Лиза попыталась придать своему голосу уверенности. — Забирайте и проваливайте! Коренастый вышел из комнаты и стал подниматься по лестнице на второй этаж. Какое-то время оттуда слышался звон разбитой посуды, грохот переворачиваемой мебели и приглушённый мат. Наконец всё стихло, и послышались шаги Коренастого, спускающегося по лестнице. — Вот, — он вошёл в гостиную и бросил на журнальный столик небольшую шкатулку с драгоценностями, три стодолларовые банкноты и тощую пачку советских руб лей. — Эта стерва нас за идиотов держит! — У меня больше ничего нет! — Лиза попыталась встать, но, получив звонкую оплеуху, рухнула на диван. Мать вновь схватилась за сердце, дыхание её стало прерывистым. — У неё больное сердце, ей нужен валидол! — заплакала Лиза. Парень с ножом вопрошающе уставился на Высокого. Тот отрицательно качнул головой. — Отдашь бабло — и можешь пичкать старуху валидолом, — налётчик присел рядом с Лизой, поигрывая ножом. Острием клинка он задирал ей халатик, утробно урча от удовольствия. Коренастый тем временем обыскивал комнату. Он выбрасывал ящики из стенки, рылся в шкафу, срывая вниз одежду. Высокий, засунув руки в карманы куртки, стоял посреди комнаты, покачиваясь на широко расставленных ногах. — Вот, ещё нашёл! — Коренастый отошёл от шкафа, держа в руках небольшую пачку руб лей. — Это мамина пенсия, и её сбережения на чёрный день! Больше у нас ничего нет! — всхлипнула Лиза. — Искать! У неё есть деньги! — негромко произнёс высокий. От этой короткой фразы, произнесённой спокойным бесстрастным тоном, Лизу бросило в дрожь. Она вдруг ясно ощутила, что этот просто так без добычи не уйдёт. Он изрежет их всех на куски, но своё получит… — Это наши последние деньги! — Лиза ещё пыталась противиться липкому страху, постепенно вползающему в её душу. — Послушай, Старшой, а может, употребим тёлку по назначению? Говорят, хорошо заглатывает… — хихикнул урод с ножом. Коренастый молча подошёл к нему и коротко ударил кулаком в челюсть. Парень обмяк на диване. Нож выпал из его руки. Старшой поднял нож и приставил к щеке Лизы. — Послушай, стерва! — хрипло начал он, невольно подражая интонациям Высокого. — Сейчас мы оттрахаем тебя, твою мамашу и твоего сопляка! Тебе-то ничего, но подумай: каково будет им? А если не поможет — я отрежу твоему щенку ухо! Лиза отшатнулась от него и вжалась в спинку дивана. — Нет, пожалуй, я сначала отрежу ему ухо, а уж потом займусь тобой! Старшой чётким расчётливым движением схватил ребёнка, прижал его голову к своей груди и коротким движением сделал надрез за ухом. Брызнула кровь, мальчик дико закричал, мать захрипела и сползла с дивана… — Отпусти его, я всё отдам! — взвизгнула Лиза. — Где? — прорычал Старшой. — В прихожей, в старом валенке… Старшой ринулся в прихожую и, спустя несколько секунд, вернулся с валенком в руках.