«Насчет Ксандера не беспокойтесь, – написала я. – Он обаятельный. Веселый. Фрэнк в нем души не чает». «Смотри в оба. Помни, твоя задача защищать Мими от проходимцев и жуликов». Тут мне пришло в голову, что вообще-то я ехала сюда следить за продвижением рукописи, которой пока что в глаза не видела. Задумавшись, что ответить мистеру Варгасу, я вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. На пороге стоял Фрэнк: в войлочной шапке охотника за оленями и твидовом плаще с пелериной, между зубами зажата трубочка от мыльных пузырей. Он так напряженно смотрел на мои коленные чашечки, что они лишь чудом не воспламенились. Я спрятала телефон в карман. – Что случилось, Шерлок? Сыщик вынул изо рта трубку и сказал: – Меня зовут Фрэнк. – Спасибо, я знаю. – Чего ты не знаешь – так это того, что Шерлок Холмс появлялся на экране сотни раз, вероятно, больше любого другого литературного героя. Мой любимый экранный образ создал Бэзил Рэтбоун, «кадаврический британец, который популяризировал шапку охотника за оленями, инвернесский плащ и трубку». Его фильмы вышли в период с тысяча девятьсот тридцать девятого по тысяча девятьсот сорок шестой год, когда измученный войной мир нашел утешение в идее одинокого джентльмена с выдающимся интеллектом, спасающего мир от злых демонов. Что значит кадаврический? Я бы посмотрел в словаре Уэбстера, да у меня слабовато с орфографией: могу найти там нужное слово только случайно. – Кадаврический – болезненно худой, как скелет, – сообщила я. – Кстати, ты знаешь, что сказал скелет, когда зашел в бар? – Нет, не знаю. – Дайте, пожалуйста, пиво и швабру. Ксандер подоспел как раз вовремя, чтобы вознаградить мою шутку веселым смехом. – Одна из моих любимых, – сказал он. – Кто? Что? – спросил Фрэнк. – Не понял. – Тук-тук, – подсказала я. – Аааа, она пошутила, – пояснил Ксандеру Фрэнк. – Я понял. Поэтому и засмеялся, Фрэнк. Понимаешь, шутка работает, когда она описывает ситуацию, которую твой мозг расценивает как невозможную, и ты смеешься над ее абсурдностью. Например, скелет не мог войти в бар. – Франклин Делано Рузвельт зашел в бар, – сказал Фрэнк. – Событие, которое можно считать невозможным из-за полиомиелита, которым он переболел в тысяча девятьсот двадцать первом году и остался на всю жизнь прикованным к инвалидной коляске. Фрэнк вознаградил свою собственную юмористическую жемчужину раскатистым смехом. – Почему вы не смеетесь? – спросил он, не дождавшись поддержки. Ксандер выдавил неубедительный смешок. – А Элис почему не смеется? – До меня медленно доходит. – Я есть хочу, – сказал Фрэнк. – Как раз вовремя, ланч готов. Можешь сказать маме? – Она вернулась к работе, – сказал Ксандер. – Ну, ладно. Ксандер стоял в дверном проеме, в пресловутой черной футболке, бессознательно поглаживая свое плечо. Я заметила, что хорошо сложенные мужчины всегда так делают, когда разговаривают с женщинами. У них такой пунктик – как у девушек с длинными светлыми волосами, которые откидывают их назад, разговаривая с мужчинами. – Давайте поедим вместе, – предложил Ксандер. – Можно. – А мы сядем за стол или будем стоять у раковины? – спросил он. А я-то думала, что ему меня не видно через окно. – Мне надо сначала отнести ланч Мими, – сказала я, с подчеркнуто деловым видом расставляя еду на подносе. – Начинайте без меня. Фрэнк уселся перед тарелкой. – Рузвельт мог заехать в бар на инвалидной коляске, – сказал он Ксандеру. Я наклонилась взять поднос. Моя коса упала на плечо, и я откинула ее назад. Когда я проходила мимо Ксандера, он повернулся ко мне, и наши руки на мгновение соприкоснулись. В тот момент я поняла: чтобы относиться к нему объективно, я должна держаться от него подальше. Через неделю, когда я вернулась домой, оставив Фрэнка в школе, Ксандер прыгал на скакалке перед гаражом, с яростью, наводившей на мысль скорее о боксерском ринге, чем о детской площадке. – И снова здравствуй, – прокомментировал он мое появление. Скакалка щелкала по дорожке, перебивая стук печатной машинки, доносившийся из окна. Я нырнула в машину, чтобы достать сумку, а потом долго искала в ней ключи. Я провозилась добрых полминуты и надеялась, что за это время Ксандер сосредоточится на своем занятии. Не тут-то было: он бросил скакалку, потянул за растянутую футболку и вытер вспотевшее лицо. Если верить надписи на футболке, в клубе «Ритц 21 Бар-Би-Кью», Лаббок, Техас, можно было пообедать и потанцевать в уютном прохладном помещении с кондиционером. Я внимательно прочла адрес, почтовый индекс и номер телефона «лучшего мясного ресторана по эту сторону Миссисипи, где подают самые вкусные жареные ребра», только бы не смотреть на ребра обладателя футболки, интересовавшие меня в тот момент значительно больше. Когда Ксандер прикрыл живот, я наконец обрела дар речи. – Привет. – Где ты пропадаешь? – Отвозила Фрэнка в школу. – Не сейчас, а вообще, – сказал он. – Тебя нигде не видно. – Занята, – соврала я и быстро пошла к дому. – Интересно, чем? Горькая правда заключалась в том, что, отвезя Фрэнка в школу, я не могла найти себе занятия, мало-мальски пригодного для человека с высшим образованием. – Работой, – сердито сказала я. – Между прочим, я здесь работаю. Собственный голос показался мне еще более враждебным, чем у Мими. – Погоди, Элис. Ксандер тронул меня за локоть, и я остановилась как вкопанная. – Ты на меня за что-то злишься? – Вот еще! За что? – Не знаю. Я вижу, что злишься. Или я тебе очень сильно не нравлюсь. – Ты действительно хочешь всем нравиться? – спросила я. – А кто не хочет? – Мими. – Мими тоже хочет, – засмеялся Ксандер. – Просто не подает виду. – Она перестала печатать, – сказала я. – Мне надо идти. – Почему? – спросил он. – Печатает она или нет, это не имеет к тебе никакого отношения. – Спасибо на добром слове, Ксандер. Теперь я чувствую себя еще бесполезнее, чем обычно. И тут мне показалось, что началось неизбежное землетрясение, которого постоянно боятся жители Лос-Анджелеса, хотя изо всех сил стараются о нем не думать. Я не сразу сообразила, что плачу. Трясусь и рыдаю, точно стою у могилы близкого человека, а не на залитой солнцем дорожке в Бель-Эйр, на вершине холма, с которого в ясные дни видно океан. Собственным слезам я удивилась не меньше Ксандера. – Ну-ну, успокойся, – проговорил он. – Извини. Я не хотел тебя обидеть. Эй, перестань. Ксандер взял мою сумку и спросил, есть ли у меня салфетки. Не получив ответа, он пошарил внутри и поставил ее на дорожку рядом с такой же бесполезной в качестве утешения скакалкой. – Поплачь, – сказал он, похлопав меня по спине. – Дай себе волю. Я всегда была послушной девочкой, поэтому заревела еще отчаяннее. В какой-то момент я обнаружила, что прижимаюсь лицом к его футболке, а он извиняется, что вспотел. – Прости, я не хотел тебя обидеть, – приговаривал он.