– Я не пил. – Я этого не говорила. – Все так думали, пока я не прошел проверку. Все не так просто. Ксандер потер ладонями колени, как будто хотел не то согреть руки, не то очистить их от грязи. – Я ненавижу об этом говорить, – сказал он. – Тем хуже для тебя. Продолжай. – Ну, и вот. Мы поехали в магазин купить газировку для вечеринки. Я решил, что пора сделать ей подарок. Я все лето тренировался на пустых парковках. В провинциальных городках Вермонта заняться особо нечем, если ты не пьешь и не сидишь на наркоте. Я не мог целыми днями играть на пианино, хотя теперь думаю, что лучше бы подарил ей дурацкую тему Вангелиса, которой она бредила. – Какую тему? Ты о чем вообще? – спросила я. – Я порой забываю, сколько тебе лет. Тебя, наверное, еще и на свете не было. В то лето она звучала из каждого утюга. Мелодия из «Огненных колесниц». «А, та самая…» – подумала я. – Забудь про Вангелиса. Я хочу знать, что случилось с Лизой. – Я хотел показать ей разворот на триста шестьдесят градусов в заносе. Мы с Лизой фанатели от низкопробных боевиков с сумасшедшими погонями. Она пришла бы в восторг, но я потерял управление и врезался в дерево. Родители так и не простили Ксандера. Штат Вермонт простил, после того как он отсидел в тюрьме восемнадцать месяцев из трех лет лишения свободы за убийство по неосторожности. Простила и Сара, когда выросла. Она даже назвала сына в его честь Александером. – Когда это случилось, Сара была совсем маленькой, – сказал он. – Думаю, сестра простила меня потому, что у нее никого больше не осталось. Теперь, когда у нее есть своя семья, она порой считает, что лучше бы я не появлялся на свет. Ее муж точно так думает. Я стараюсь поменьше с ней общаться, чтобы не подводить. «Он тебя только разочарует». – Если ты думаешь, что всегда подводишь людей, так и получается, – сказала я. – Ты говоришь, как моя мать, – сказал он. – Ты мне в отцы годишься. Мы выбрали очень романтичное место для разрыва отношений – терраса стеклянного особняка с видом на закат над океаном. Было даже не очень больно. Мы помолчали немного, глядя на розовеющее небо. – Мы часто здесь обедали, – сказал наконец Ксандер. – После того как построили стену, это крыльцо стало единственным местом, откуда видно океан. – Кто «мы»? – Рабочие, которые строили стену. К тому же Мими не было нас видно. – В каком смысле? – Когда мы работали, она часто стояла за стеклом и наблюдала за нами. Наверное, думала, что мы ее не видим. Все считали ее странной, а мне она казалась одинокой, и однажды я решил с ней поговорить. Очевидно, она думала о чем-то своем, потому что не заметила, как я подошел, пока я не постучал в стекло. Она чуть в обморок не упала, точно увидела привидение. Думаю, она посчитала меня безобидным, потому что с тех пор начала выходить поболтать со мной. У нас оказалось много общего. Мы говорили о том, что нам не хватает смены времен года. Восточного побережья. Нью-Йорка. Я помог ей выбрать рояль. Она попросила что-то починить. Остальное ты знаешь. Ксандер решил не заходить. Сказал, что его ждет сестра. – А как же Фрэнк? – спросила я. – Он тоже тебя ждет. – Мне надо поспать, – сказал он. – Передай, что я вернусь завтра утром и мы с ним все обсудим. – Скажи ему сам. – Нет уж, спасибо. С меня хватит. Если я зайду, то просижу до ночи. Фрэнк поймет. – Ну и проваливай, – сказала я. Фрэнк был прав. Грустная часть, о которой он меня предупреждал. Фрэнк поймет, почему Ксандер не пришел с ним поговорить. Или не поймет. А кому придется собирать осколки? Уж конечно, не Ксандеру. Хотя кто я такая, чтобы уговаривать его остаться? Нет смысла объяснять Ксандеру, что люди не любят, когда их бросают. Особенно дети. Когда в доме дети, ты круглосуточно на посту, нравится тебе это или нет. Ты не можешь позволить себе роскошь выспаться, даже если тебе это совершенно необходимо, чтобы не сорваться с катушек. Ксандеру пора это усвоить. Если бы он больше общался с сестрой, то давно бы понял. Его научил бы Алек. Или Фрэнк, который научил меня. Фрэнк в этом деле – мастер. Мистер Варгас уснул на диване, как человек, давным-давно научившийся засыпать хоть в лисьей норе. Фрэнк переоделся в костюм Робин Гуда и стоял над потерявшим бдительность гостем с луком и стрелой на присоске, пытаясь прилепить стрелу к глазу. – Фрэнк, – прошептала я. – Личное пространство. В этот момент мистер Варгас напугал нас, всхрапнув так громко, что разбудил самого себя. Мы с Фрэнком отвели его в кровать, хотя тот уверял, что совсем не устал. Я приготовила Фрэнку ужин и впервые за все время разрешила ему поесть на диване в общей комнате под «Двойную страховку» Билли Уайлдера. Я не хотела укладывать его спать, пока он не вымотается. Боялась, что он вернется к мистеру Варгасу и продолжит эксперимент по выниманию глаза с помощью стрелы на присоске. Когда мальчик наконец уснул, я взяла его на руки и понесла в гардеробную. Я сама удивилась, что смогла донести его до комнаты и даже не вспотела. Наверное, я стала сильнее, с тех пор как сюда приехала. Фрэнк точно не стал легче. Вернувшись в гостиную, я села на банкетку за роялем и посмотрела в окно. После приезда мистера Варгаса мы перестали закрывать на ночь шторы и могли беспрепятственно любоваться мерцающими огнями на далеких холмах. Теперь я могла представить, какой сногсшибательный вид открывался отсюда, когда не было стены. Я уже собиралась ложиться, как вдруг до моих ушей донесся неясный шорох, заставивший меня заподозрить, что ребенок проснулся. Я включила свет над роялем. Фрэнк замер в картинной позе, точно Глория Суонсон в ожидании крупного плана. – Ты что здесь делаешь? – спросил Фрэнк. – Почему не спишь? – А ты? Садись. О, я помню эту пижаму. – Я был в ней в тот день, когда мы встретились. – А помнишь, что мы слушали? – Конечно. «Голубую рапсодию». Мы говорили о Гершвине, Чарльзе Фостере Кейне и Фреде Астере. – А можешь поставить эту музыку, только тихонько, чтобы не разбудить мистера Варгаса? Я так и не научилась включать эту штуку. Возясь с настройками, Фрэнк сказал: – На самом деле в «Касабланке» никто не просит Дули Уилсона сыграть песню «Время проходит» еще раз. Все понимают это неправильно. Ингрид Бергман поняла. Она говорит: «Сыграй ее, Сэм». Заиграла музыка, он вновь сел рядом со мной и сказал: – Я скучаю по маме. – Знаю, Фрэнк. – Мне без нее плохо. – Ты отлично справляешься, Фрэнк. – Она скоро вернется. – Надеюсь. – А я точно знаю, – сказал Фрэнк. – Думаю, у нас с тобой будет мало времени на разговоры, когда она вернется. Ведь вы с мистером Варгасом уедете в Нью-Йорк. Я так крепко сжала кулаки, что ногти вонзились в ладони. – Да, – сказала я и, помолчав, добавила: – Я всегда буду любить тебя, Фрэнк. Что бы ни случилось. Где бы я ни была. – Я тебя тоже, – сказал Фрэнк. – У нас всегда будет Париж. Он уткнулся лицом мне в плечо, и мы сидели так, слушая музыку, целую вечность. – Можно у тебя кое-что спросить, Элис? – сказал наконец мальчик. – Конечно, Фрэнк. – Моя мама знает тебя совсем недавно, и назвала единственную героиню-женщину в своей книге Элис. Мужчин в книге полно, и хотя она знает меня десять лет, ни одного не назвала Фрэнком. Почему? 26 Фрэнк закатал коврик с восточным орнаментом у себя в гардеробной – если честно, единственный красивый ковер во всем доме – и показал мне люк с утопленными в пол петлями. Люк открывался с помощью медного кольца в квадратном корпусе, какие применялись в строительстве яхт и гардеробной Фрэнка, а может, и «Титаника». Тут вынуждена сделать признание: я ни разу не закатала этот коврик, чтобы под ним пропылесосить. – Здесь я храню особенные сокровища, – сказал Фрэнк. – Видимо, это помещение задумывали как бомбоубежище, а может, просто место для хранения не поместившихся в шкаф свитеров или семейных драгоценностей или чтобы прятаться от нацистов. Он открыл люк и защелкнул петли, чтобы крышка не обрушилась нам на головы. Лестница из пяти перекладин вела в небольшое помещение, отделанное кедровыми панелями. Вдоль стен тянулись полки с коробками, свертками и просто разными вещами, разложенными с тщательностью искусствоведа. – Дай, пожалуйста, фонарик, – попросила я.