– Да, – отвечает Дэн. Вновь не хвалится, просто излагает факты. – Этих троих я нарисовал после того, как увидел Эвери. Летом шестьдесят седьмого года. Потом сделал копии, но это – оригиналы. – Обратите внимание на временной период, Холли. Дедушка видел этих людей в телевизоре, до появления кассетных видеомагнитофонов, цифровой видеозаписи или Интернета. Обычные зрители видели то, что им показывали, а потом это исчезало. Ему приходилось полагаться на память. – А остальные? – Она просматривает еще три портрета, разложив их веером, как карты. Лица с разными линиями волос, разными глазами и ртами, разными морщинами, разного возраста. Разные модели одного шаблона. Все – Ондовски. Она это видит, потому что видела слона. Поразительно, что Дэн Белл увидел это в те далекие времена. Гений, что тут скажешь. Он указывает на портреты, которые она держит, один за другим: – Это Реджинальд Холдер. Вел репортаж из Уэстфилда, штат Нью-Джерси, после того, как Джон Лист убил всю свою семью. Брал интервью у рыдавших друзей и соседей. Следующий – Гарри Вейл, вел репортаж из Университета штата Калифорния в Фуллертоне после того, как уборщик по имени Эдвард Аллауэй застрелил шесть человек. Вейл прибыл на место преступления прежде, чем засохла кровь, и брал интервью у выживших. Последний, забыл, как его звали… – Фред Либерманенбах, – приходит на помощь Брэд. – Репортер Дабл-ю-кей-эс, Чикаго. Освещал отравления тайленолом в тысяча девятьсот восемьдесят втором. Умерло семь человек. Говорил со скорбевшими родственниками. У меня есть все эти видео, если хотите посмотреть. – У него много видео. Мы нашли семнадцать версий вашего Чета Ондовски, – говорит Дэн. – Семнадцать? – Холли потрясена. – Это только те, о ком мы знаем. Нет нужды смотреть их все. Сложите три первых портрета вместе перед телевизором и посмотрите на просвет, Холли. Негатоскоп, конечно, лучше, но и это сойдет. Холли смотрит, зная, что увидит. Одно лицо. Лицо Ондовски. Чужака. 12 Когда они возвращаются вниз, Дэн Белл не сидит на транспортировочном стуле, а почти вываливается из него. Уже не уставший – вымотанный донельзя. Холли не хочет и дальше мучить его, но должна. Дэн Белл тоже знает, что они не закончили. Он просит Брэда принести ему стаканчик виски. – Дедушка, доктор сказал… – На хрен доктора и лошадь, на которой он приехал, – обрывает его Дэн. – Меня это подбодрит. Мы закончим, ты покажешь Холли последнюю… вещь… а потом я прилягу. Я спал прошлую ночь и, готов спорить, буду спать следующую. С моих плеч свалился такой камень. И лег на мои, думает Холли. Я так хочу, чтобы здесь был Ральф. А еще лучше – Билл. Брэд приносит флинтстоунский десертный стакан. Виски едва покрывает донышко. Дэн мрачно смотрит на него, но берет без комментариев. Из бокового кармана инвалидного кресла он достает пузырек с удобной для пожилого человека свинчивающейся крышкой. Вытрясает из него одну таблетку, а еще полдюжины падают на пол. – Черт, – бурчит старик. – Подними их, Брэд. – Я подниму, – вызывается Холли и поднимает. Дэн тем временем отправляет таблетку в рот и запивает виски. – Теперь я знаю, что это плохая идея, дедушка, – чопорно произносит Брэд. – На моих похоронах никто не скажет, что я умер молодым и красивым, – отвечает Дэн. На его щеках появляется легкий румянец, он вновь садится прямо. – Холли, у меня есть минут двадцать, прежде чем этот почти бесполезный глоток виски перестанет действовать. Максимум полчаса. Я знаю, у вас много вопросов, и нам нужно еще кое-что вам показать, поэтому давайте постараемся не затягивать. – Джоэл Либерман, – говорит она. – Психотерапевт, к которому вы ездили начиная с две тысячи восемнадцатого года. – А что с ним? – Вы обратились к нему не потому, что засомневались в собственном здравомыслии. – Разумеется, нет. Я обратился к нему по тем же причинам, по каким вы, насколько я понимаю, обратились к Карлу Мортону, со всеми его книгами и лекциями о людях, страдающих странными неврозами. Я обратился к нему, чтобы рассказать все, что знал, человеку, который получает деньги, слушая. И найти кого-то еще, у кого есть причины верить в невероятное. Я искал вас, Холли. Так же, как вы искали меня. Да, это правда. И все-таки, думает Холли, наша встреча – чудо. Или судьба. Или Божья воля. – Хотя Мортон в своей статье изменил все имена и места действия, нам с Брэдом не составило труда вычислить вас. Между прочим, существо, которое называет себя Ондовски, не вело репортаж из той техасской пещеры. Мы с Брэдом просмотрели все, что там отсняли. – Моего чужака не было видно на пленке. Есть видеозаписи, когда он просто должен был попасть в кадр вместе с толпой, но не попал. – Она постукивает пальцем по папке с портретами Ондовски в его различных ипостасях. – Этот тип постоянно на экране. – Значит, он другой. – Старик пожимает плечами. – У домашней кошки и рыси есть сходства и различия. Один шаблон, разные модели. Что касается вас, Холли, в новостных репортажах вы упоминались крайне редко и никогда – по имени. Только как частное лицо, помогавшее в расследовании. – Я об этом просила, – бормочет Холли. – А потом я прочитал о Каролин Х. в статьях доктора Мортона. Попытался связаться с вами через доктора Либермана. Поехал в Бостон, хотя мне это далось нелегко. Я знал, что у вас, даже если вы не распознали в Ондовски чужака, будут веские основания поверить в мою историю, выслушав ее. Либерман позвонил Мортону, и вот вы здесь. Один нюанс волнует Холли, и очень. – Почему сейчас? – спрашивает она. – Вы знали об этом существе многие годы, охотились за ним… – Не охотился, – уточняет Дэн. – Следил – так будет правильнее. Примерно с две тысячи пятого года Брэд прочесывал Интернет. Мы искали его в каждой трагедии, в каждом массовом убийстве. Так, Брэд? – Да, – кивает Брэд. – Он показывался далеко не везде. Его не было в Сэнди-Хук или в Лас-Вегасе, когда Стивен Пэддок убил множество людей, пришедших на концерт. Но в две тысячи шестнадцатом году он работал в Орландо, на телестудии Дабл-ю-эф-ти-ви. На следующий день после бойни в ночном гей-клубе «Пульс» брал интервью у выживших. Выбирал самых расстроенных, тех, кто находился внутри или потерял там друзей. Естественно, думает Холли. Естественно. Их горе особенно вкусное. – Но мы узнали, что он был в ночном клубе, лишь после взрыва в школе на прошлой неделе, – говорит Брэд. – Правда, дедушка? – Да, – соглашается Дэн. – Хотя мы, разумеется, просматривали все новостные репортажи из Орландо после того расстрела. – Как же вы его упустили? – спрашивает Холли. – После трагедии в «Пульсе» прошло чуть больше четырех лет. Вы сказали, что никогда не забываете лица, а к тому времени вы уже знали лицо Ондовски, которое даже с изменениями остается прежним, свиным. Оба недоуменно хмурятся, и Холли излагает версию Билла, согласно которой у большинства людей лица свиные или лисьи. В каждой увиденной ею версии лицо у Ондовски округлое. Иногда больше, иногда меньше, но всегда свиное. На лице Брэда по-прежнему недоумение, но его дедушка улыбается. – Это хорошо. Мне нравится. Хотя есть исключения, у некоторых людей… – Лошадиные лица, – заканчивает за него Холли. – Именно это я и собирался сказать. А еще бывают лица, как у ласки, хотя их тоже можно отнести к лисьим, да? Конечно же, Филип Хэннигэн… – Он замолкает. – Да, в таком аспекте у него всегда лисье лицо. – Я вас не понимаю. – Сейчас поймете. Покажи ей видео из «Пульса», Брэд. Брэд включает видео и поворачивает айпад к Холли. Вновь репортер берет интервью на месте событий, на этот раз перед гигантской грудой цветов, воздушных шариков, плакатов с надписями вроде «БОЛЬШЕ ЛЮБВИ – МЕНЬШЕ НЕНАВИСТИ». Репортер выслушивает рыдающего молодого человека с потеками туши или грязи на щеках. Холли не слушает и на этот раз не кричит, потому что у нее перехватывает горло. Репортер – Филип Хэннигэн – молодой, светловолосый, худощавый. Выглядит так, словно поступил на работу, едва окончив школу, и да, у него, по терминологии Билла Ходжеса, лисье лицо. Он смотрит на интервьюируемого с заботой… пониманием… симпатией… или едва скрываемой жадностью. – Останови, – командует Дэн и поворачивается к Холли. – Вы в порядке? – Это не Ондовски, – шепчет она. – Это Джордж. Тот, кто привез бомбу в школу Макриди. – Нет, это Ондовски. – Голос у Дэна мягкий, даже добрый. – Я вам уже говорил. У этого существа не один шаблон. А два. Как минимум два. 13 Холли отключила мобильник, прежде чем постучаться в дверь дома Беллов, и вспомнила, что надо его включить, лишь вернувшись в свой номер в «Эмбасси сьютс». Мысли ее несутся, как опавшие листья на сильном ветру. Включив мобильник, чтобы продолжить наговаривать отчет Ральфу, она видит четыре текстовых сообщения, пять пропущенных вызовов и пять голосовых сообщений. Пропущенные звонки и голосовые сообщения – от матери. Шарлотта знает, как посылать текст, Холли ей показывала, но никогда не утруждает себя, во всяком случае, ради дочери. Холли думает, что ее мать считает текстовые сообщения недостаточными, если нужно вызвать реальное чувство вины. Сперва она просматривает эсэмэски. Пит: Все в порядке, Х? Я несу вахту в офисе, так что занимайся своими делами. Если что-то потребуется, проси. Холли улыбается. Барбара: Я взяла фильмы. Смотрятся неплохо. Спасибки, верну. ☺ Джером: Может, нашел ниточку к этому шоколадному лабу. В Парма-Хайтс. Проверю. Если что-то потребуется, мобильник всегда со мной. Сразу звони. Последнее тоже от Джерома: Холлиберри. ☺ Несмотря на все то, что она узнала на Лафайетт-стрит, Холли не может сдержать смех. И слезы. Они заботятся о ней, а она заботится о них. Это удивительно. И ей надо помнить об этом, разговаривая с матерью. Она уже знает, как заканчивается каждое из голосовых сообщений Шарлотты. «Холли, ты где? Позвони мне». Это первое. «Холли, мне надо обсудить с тобой твой визит к дяде в эти выходные». Второе. «Где ты? Почему твой телефон выключен? Это крайне неразумно. А если возникла чрезвычайная ситуация? Позвони мне». Третье. «Эта женщина из «Пологих холмов», миссис Брэддок, мне она не понравилась, слишком напыщенная, позвонила и сказала, что дядя Генри очень расстроен! Почему ты не отвечаешь на мои звонки? Позвони». Четвертое, большое-пребольшое.