Крыса так и лежала на коврике у порога. В ее шерсти запутались градины. Розовая лапка (до жути похожая на крошечную человеческую руку) продолжала скрести по воздуху, хотя уже медленнее и слабее. – Сейчас твои мучения закончатся, – сказал Дрю и замахнулся совком. Замахнулся повыше, чтобы ударить сильнее, и… опустил руку. Почему? Что его остановило? Эта розовая лапка? Черные глазки-бусинки? Дерево разрушило крысиный дом и чуть не убило саму миссис Крысу (вот опять «миссис» и с большой буквы), но она все же сумела доползти до крыльца, бог знает, каких усилий ей это стоило, – и какова будет награда? Удар каминным совком, который добьет ее окончательно? В последние дни Дрю сам себя чувствовал совершенно разбитым, и, как бы нелепо это ни звучало (а звучало и вправду нелепо), он даже сочувствовал этой крысе. Студеный ветер пробирал до костей, град летел прямо в лицо, и Дрю снова дрожал от озноба. Надо скорее закрыть дверь, но он просто не мог оставить раненое животное медленно умирать в темноте. У него на пороге, на коврике с надписью «Добро пожаловать». Отставив лампу в сторонку, Дрю зачерпнул крысу совком (хотя, наверное, лучше сказать «подцепил»: крыса все же не жидкость, чтобы ее черпать). Потом подошел к печке и аккуратно стряхнул крысу на пол. Розовая лапка продолжала бесшумно скрести по воздуху. Дрю наклонился, уперся руками в колени и долго кашлял, пока перед глазами не заплясали черные точки, а сам кашель не обернулся сухими позывами к рвоте. Когда приступ прошел, Дрю отнес лампу к креслу и сел. – Вот теперь умирай, – сказал он. – По крайней мере умрешь в тепле. Он погасил лампу. Теперь комнату освещало лишь слабое красное мерцание гаснущих угольков. Это мерцание напомнило Дрю, как скребла по воздуху крошечная розовая лапка… все скребла… и скребла. И скребла до сих пор, ему было видно. Надо подбросить дров в печку, прежде чем идти спать, подумал он. Если ее не разжечь, к утру в доме будет холодно, как в склепе. Но кашель, который временно унялся, наверняка начнется снова, если Дрю сейчас встанет и потревожит мокроту. А он так устал. К тому же ты положил крысу поближе к печке. Ты принес ее в дом для того, чтобы она умерла своей смертью. А не для того, чтобы сжечь ее заживо. Утром, как встанешь, растопишь печку. Снаружи выл ветер, то срываясь на пронзительный, почти женский визг, то стихая до глухого гула. Град стучал в окна. Звуки сливались в единый шумовой фон. Дрю закрыл глаза, потом снова открыл. Крыса уже умерла? Поначалу ему показалось, что да. Но потом ее лапка все-таки шевельнулась, слабо царапнув по воздуху. Значит, еще не совсем умерла. Дрю закрыл глаза. И уснул. 22 Он проснулся, вздрогнув от грохота, когда на крышу упала еще одна ветка. Он не знал, сколько проспал. Может быть, минут пятнадцать, а может, и два часа, но в одном он был уверен: рядом с печкой не было никакой крысы. Видимо, мадам Крыса была не так сильно ранена, как ему представлялось; она оклемалась в тепле и теперь где-то в доме. Соседство не из приятных, но он сам виноват. Он сам принес крысу в дом. Они не заходят в дом без приглашения, подумал Дрю. Вампиры. Варги. Дьявол в черных сапогах. Они войдут, только если ты сам пригласи… – Дрю. Услышав чей-то голос, Дрю подскочил от испуга и чуть не опрокинул лампу. Он огляделся и в тусклом свете почти догоревших углей увидел крысу. Она сидела на письменном столе в закутке под лестницей, сидела на задних лапах между ноутбуком и принтером. Прямо на рукописи «Биттер-Ривер». Дрю попытался заговорить, но поначалу издал только сдавленный хрип. Он кашлянул, прочищая горло – оно жутко болело, – и попытался еще раз: – Мне показалось, ты что-то сказала. – Не показалось. Рот у крысы не двигался, но голос шел от нее, это точно; голос звучал извне, а не в голове Дрю. – Это сон, – сказал Дрю. – Или бред. Или и то и другое. – Нет, все взаправду, – сказала крыса. – Ты не спишь и не бредишь. Температура проходит. Проверь сам. Дрю потрогал свой лоб. Вроде и вправду уже не такой горячий, но это еще ничего не доказывает. Все-таки он сейчас разговаривал с крысой. Он достал из кармана спички, зажег лампу и поднял ее повыше. Он думал, что крыса исчезнет, но она никуда не исчезла: так и сидела на задних лапах, аккуратно обернув их хвостом, а передние лапы (розовые и до жути похожие на человеческие руки) прижимала к груди. – Если ты настоящая, то слезь с моей рукописи, – сказал Дрю. – Я вложил в нее столько труда, и мне не хочется, чтобы титульная страница была испачкана крысиным дерьмом. – Ты хорошо потрудился, – согласилась с ним крыса, но с рукописи не слезла. Лишь почесала себя за ухом, вполне бодрая с виду. Ее, наверное, не ранило, а просто оглушило, подумал Дрю. Если она вообще есть. Если она была. – Ты хорошо потрудился, и поначалу все шло отлично. Ты, так сказать, встал на рельсы и мчался на всех парах. А потом все посыпалось, да? Как с предыдущими книгами. Не горюй, это обычное дело. Все начинающие романисты упираются в ту же стену. Знаешь, сколько незаконченных книг валяется по шкафам и по ящикам письменных столов? Миллионы. – Я заболел и поэтому не мог нормально работать. – Подумай как следует и будь честен с собой. Все началось раньше, еще до болезни. Дрю не хотелось об этом думать. – Ты утратил свое селективное восприятие, – сказала крыса. – С тобой так происходит каждый раз. По крайней мере когда дело касается больших романов. Происходит не сразу. Но по мере того как книга растет, начинает дышать, выбор приходится делать все чаще и чаще, и твое селективное восприятие дает сбой. Крыса встала на четыре лапы, подошла к краю стола и снова уселась на задние лапы, как собака, выпрашивающая угощение. – У каждого из писателей свои привычки, свои источники вдохновения, своя скорость работы, но чтобы написать большой, полноценный роман, непременно нужны продолжительные периоды сфокусированного изложения. Это я уже слышал, подумал Дрю. Почти слово в слово. Но где? От кого? – Буквально в каждый момент этих сфокусированных периодов – этих полетов воображения – писателю приходится делать выбор как минимум из семи слов, выражений и деталей. Талантливые писатели делают правильный выбор почти бессознательно; они, скажем так, баскетболисты-профессионалы от литературы и попадают в кольцо с любой точки игровой площадки. Где? От кого? – В основе того, что мы называем писательским мастерством, лежит непрестанный процесс отсеивания всего лишнего… – Франзен! – воскликнул Дрю и резко выпрямился в кресле, отчего в голове вспыхнула боль. – Это отрывок из лекции Франзена! Почти слово в слово! Крыса продолжала, пропустив его реплику мимо ушей: – Ты умеешь отсеивать лишнее, но лишь на коротких дистанциях. Когда ты пытаешься написать роман – это как разница между спринтером и марафонцем, – он всегда разваливается. Ты видишь все возможные варианты, но не можешь выбрать какой-то один. Ты не теряешь слова, ты теряешь способность выбирать верные слова. Они все кажутся подходящими, но ни одно не подходит. Это печально. Ты как машина с мощным мотором и неисправной трансмиссией. Дрю крепко зажмурился и резко открыл глаза. Крыса никуда не исчезла. – Я могла бы тебе помочь, – объявила она. – Если захочешь. – И ты мне поможешь, потому что?.. Крыса склонила голову набок, словно не веря, что ее собеседник, человек предположительно умный – университетский преподаватель, когда-то печатавшийся в «Нью-йоркере», – может быть таким глупым. – Ты собирался прибить меня этим совком, и почему нет? Я всего лишь безродная крыса. Но ты не стал меня убивать. Ты принес меня в дом. Ты меня спас. – И в награду ты исполнишь три моих желания. Дрю сказал это с улыбкой. Знакомая тема: Ханс Кристиан Андерсен, Мари-Катрин д’Онуа, братья Гримм. – Только одно, – сказала крыса. – И не любое желание, а только определенного свойства. Можешь пожелать закончить книгу. – Для большей выразительности она хлестнула хвостом по рукописи «Биттер-Ривер». – Но есть одно условие. – Какое условие? – Кто-то из тех, кто тебе дорог, умрет. Тоже знакомая тема. Все происходящее очень напоминало сон, в котором Дрю заново прокручивал в памяти свой спор с Люси. Он ей объяснил (может быть, объяснил не особенно хорошо, но уж как мог), что ему нужно написать книгу. Что это по-настоящему важно. Она спросила, так же ли для него важен роман, как она или дети. Он ответил, что нет. Разумеется, нет. И спросил, обязательно ли делать выбор. «Мне кажется, ты уже выбрал», – сказала она. – Это совсем не похоже на ситуацию с волшебным желанием, – сказал он. – Больше похоже на сделку. Или на договор Фауста с дьяволом. В сказках, которые я читал в детстве, все происходило иначе. Крыса опять почесала за ухом задней лапой, умудрившись при этом сохранить равновесие. Выдающееся достижение. – Все желания в сказках исполняются не просто так. За все надо платить. И тут еще можно вспомнить «Обезьянью лапку». Знаешь эту историю? – Даже во сне, – сказал Дрю, – я не променяю жену или кого-то из моих детей на книгу без особенных литературных претензий. Как только он произнес эти слова, ему стало понятно, почему он так вцепился в идею «Биттер-Ривер»; его вестерн, завязанный на сюжетных перипетиях, никогда не станут сравнивать с книгами Рушди, Этвуд или Шейбона. Не говоря уж о книгах Франзена. – Мне бы и в голову не пришло о таком попросить, – сказала крыса. – Вообще-то я думала об Эле Стэмпере. О бывшем заведующем вашей кафедрой. Дрю на мгновение утратил дар речи. Он просто молча смотрел на крысу, которая тоже таращилась на него своими черными глазками-бусинками. На улице завывал ветер, от особенно сильных его порывов стены сотрясались. Град по-прежнему стучал в окна. «Рак поджелудочной железы, – сказал Эл, когда Дрю отметил, как сильно он похудел. Но потом добавил: – Сочинять некролог еще рано. Его обнаружили на относительно ранней стадии. Главное, верить в победу». Но, глядя на Эла – на его восковое лицо, ввалившиеся глаза, тусклые волосы, – Дрю не верил в победу. Ключевое слово здесь «относительно». Рак поджелудочной железы – хитрая дрянь, он хорошо прячется. Диагноз почти равнозначен смертному приговору. И что будет, когда Эл умрет? По нему, безусловно, будут скорбеть, и сильнее всех будет скорбеть Надин Стэмпер – они с Элом были женаты почти сорок пять лет. Сотрудники кафедры английского языка в течение месяца будут носить траурные нарукавные повязки. Некролог будет длинным, с перечислением всех достижений и всех наград Эла. Там обязательно упомянут его монографии о Диккенсе и Харди. Но ему все-таки было семьдесят два года, может быть, даже семьдесят четыре, и никто не скажет, что он ушел молодым и очень многого не успел. Крыса по-прежнему смотрела на Дрю, сложив розовые лапки на мохнатой груди. Какого черта? – подумал он. Вопрос чисто гипотетический. Тем более что это всего лишь сон. – Наверное, я приму это условие и загадаю желание, – сказал Дрю. Сон или не сон, гипотетический вопрос или нет, ему все равно стало стыдно за эти слова. – Он все равно умирает. – Ты закончишь книгу, и Стэмпер умрет, – сказала крыса, словно чтобы убедиться, что Дрю понимает, о чем идет речь. Дрю хитро прищурился.