Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 14 из 40 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Вот, — Шор положил перед Японцем набитый портфель, — вся сумма плюс штраф за два месяца. Все заплатил, как миленький, и не пикнул даже. — Хорошо, — и Гарик, уловив едва заметный жест Японца, убрал портфель. — А изумрудное колье и серьги ваши я в лавке у этого Циммермана видел, — вдруг выпалил Моня в спину Мишки, — он снова их продает. — Что ты сказал? — Японец обернулся, и от молнии, сверкнувшей в его раскосых глазах, Шор попятился. — Колье с изумрудами… говорю, — голос Мони дрогнул от страха, — то самое… Шо вы вернули этой актриске… — Майорчик? — Японец вскинул глаза. — Вернула она его, — быстро выпалил Майорчик, — я давно хотел тебе сказать. Брать не захотела. Не возьму, говорит. И точка. Артистка. Что уж тут поделаешь? Вздорный характер. Все они такие. — Майорчик, заткнись, — Японец снова повернулся к сцене. Гарик и Моня переглянулись. Шор быстро зашептал: — Чего это он, а? Гарик ответил одним из характерных жестов (мол, кто ж его разберет, но лучше и не спрашивать), благодаря которым одесские бандиты отличались от бандитов всего остального мира. В этом жесте был и юмор, и объемность, и глубинный философский смысл. И актерская игра той степени уникальности, которая не встречалась ни на одной сцене мира. По окончании концерта публика аплодировала стоя. Все были в таком восторге, что мало кто заметил, как Японец исчез, и самая лучшая ложа зала вдруг быстро опустела. Под дверью гримерных артистов толпились поклонники. И когда Вера Холодная вышла из своей гримерной, уже полностью одетая, ее встретили восторженными аплодисментами. Но народ тут же расступился. Перед знаменитой артисткой возник щегольски одетый молодой человек с несколько раскосыми темными глазами, протягивая ей роскошный букет невероятных алых роз. Застигнутая врасплох, артистка взяла букет, но тут же нахмурилась, так как молодой человек насильно поцеловал ей руку. — Мадам, позвольте поблагодарить вас за прекрасный вечер! Восторг от вашего выступления ни с чем не сравним! Мы все получили море удовольствия! — Благодарю, — в голосе артистки зазвучал лед. — Позвольте представиться — Михаил Винницкий, ваш самый большой поклонник. — Или Мишка Япончик, как говорят в городе. Я знаю, кто вы такой. — Все верно. Михаил Японец к вашим услугам. — В голосе разочарованного Япончика также прозвучал металл — он не привык, чтобы его встречали подобным образом, и не мог совладать со своим гордым нравом, благодаря которому он и стал королем. — Я не нуждаюсь в ваших услугах, — актриса держалась крайне холодно, и все невольные свидетели этой сцены замерли, боясь самых опасных для себя последствий, — и благодарить вас за них не собираюсь. — Что вы имеете в виду? — Япончик смотрел на нее с удивлением. — Кольцо, — отрезала артистка, — вам не стоило его возвращать. Не к лицу вору возвращать награбленное. Вам следовало оставить его себе. Я все равно избавлюсь от него, как от колье и от того хлама, который вы посмели мне преподнести. — Я вас не понимаю! — Глаза Японца стали метать молнии, но на актрису они не действовали. — Так уж не понимаете? Это ведь вы украли у меня кольцо в павильоне кинофабрики! Зачем же понадобилось его возвращать? — Мадам, вы что-то перепутали, — Япончик надменно усмехнулся. — Я Михаил Японец, я не ворую кольца и кошельки. У меня нет в этом необходимости. Но вы очень бдительны, что делает вам честь. Хотя вы и приняли меня за дешевого карманника, я все равно восхищен вашим искусством. Я, Михаил Японец. С этими словами он приподнял свой котелок и вместе со свитой удалился на глазах перепуганной, замершей толпы. — Вера, вы с ума сошли? В этот раз вы перегнули палку! — За спиной возник Петр Инсаров, встревоженный не на шутку. — Так говорить с самим Японцем! Какая муха вас укусила? — Муха раздражения! Мне не по душе воры, которые строят из себя джентльменов, — усмехнулась артистка. — Но он не вор! Он король Одессы! Так с ним говорить нельзя! — Инсаров воздел очи горе. — Да, а что будет? Он уже второй раз, между прочим, ворует у меня драгоценности! Пусть скажет спасибо, что я не обратилась в полицию! — Вера, какая полиция? Очнитесь! Вы в Одессе! Здесь вся полиция работает на него! — Инсаров был перепуган и не мог это скрыть. — Если он захочет, нас в два счета выкинут из этого города, а это будет весьма обидно — не закончить фильм! Нельзя же так разговаривать! Вы никогда так ни на кого не нападали! Ну просто нельзя! — Мне стыдно за вас! Дрожите перед каким-то мелким жуликом, — артистка в раздражении передернула плечами, — он выкинет нас из города? Да что с вами, в самом деле? Вы себя слышите? Придите в чувство! Инсаров хотел возразить, но она развернулась и быстро ушла прочь в сопровождении своей неизменной горничной, помогавшей нести охапки цветов. — Вор! Она приняла меня за обычного вора! — Сидя в автомобиле, Японец сжал кулаки. — Она! Это сказала она! — Мойша, да что с тобой? Успокойся! — Майорчик был единственным человеком в Одессе, которому позволялось называть короля по имени. — Ты не понимаешь! Это сказала она! Она видит во мне простого вора!
— Но ты и есть вор. Ты начинал, как вор. Что в этом такого? — Майорчик пожал плечами. — Заткнись, Изя! Ты ничего не понимаешь! Это не так. Было, да, но сейчас не так. Я докажу это. Я скоро всем докажу это… — Японец снова сжал кулаки. Майорчик хотел возразить, но, увидев его лицо, вдруг промолчал. Он знал Мойшу с детства. Ему все было ясно. Ничего не говоря, Майорчик жестом велел шоферу трогаться. Сверкая фарами, автомобиль быстро полетел сквозь южную ночь. В кабаре почти никого не было. Такой пустоты не наблюдалось давно. Туча распустил всех артистов, оставив на сцене лишь двух скрипачей, которые играли грустные еврейские мелодии. Таня села за столик к Туче. Идти домой не хотелось, там было пусто и темно. На душе скреблись злые кошки с заскорузлыми и желтыми когтями. Эти когти царапали в ее душе по сокровенным струнам, и, как Таня ни пыталась, все равно не могла объяснить, почему все время была сама не своя. А жизнь стала раздражать до мельчайших деталей… И что плохо ей было не из-за тишины и пустоты, не из-за того, что в кабаре нет никого, а по какой-то необъяснимой причине, от которой хотелось забиться куда-то в угол и скулить, как потерявшийся маленький ребенок. — А шо ты хочешь? — Туча оторвался от своих цифр и живописно развел руками. — А шо ты хочешь за этот гембель на мои нервы, я за тебя спрашиваю? Народ валом валит на эту столичную цыпу, которая Вера Холодная, а сюда ни в зуб ногой! И я за них понимаю! Зачем за старый швицер, когда можно подцепить за молодую курицу? Вот и здесь за тут! — Хороший концерт, — сказала Таня, — я бы и сама пошла. — А шо не пошла? Бежи, еще есть за время! Сделай ноги там! — Нет, не хочу, — Таня печально покачала головой, — настроения нет. Не то… — А шо стряслось? — Туча посмотрел на нее с участием. — Беда или как? — Нет, не беда. Просто… — внезапно Таня решилась, — а вот скажи: бывает так, что ты воруешь одну вещь, а потом понимаешь, что неправильно, не у того взял, и возвращаешь назад? — Конечно, бывает, — Туча смотрел на нее серьезно, — бывает раз за сто. У одних надо брать, у других не надо брать. А шо? — Ничего, — Таня печально усмехнулась, — я вдруг поняла, что не создана быть воровкой. Не хочу я воровать. — Так многие не хотят. А шо делать? Уйти вздумаешь — свои же поставят на ножи. Нет, это гембель за тебе на всю жизнь — и жить с ним как с ярмом на шее. Так шо вытри сопли, смирись. Шею побереги. — Ладно, — Тане вдруг наскучил этот разговор, тем более, она вдруг почувствовала, что главного, того, что происходит в ее душе, все равно не имеет права сказать. — Ты мне лучше скажи, Туча, за Соньку Блюхер. Что с Сонькой? — А шо с Сонькой? — Туча с удивлением вытаращился на нее. — Так появилась Сонька? Она в прошлый раз ушла с этим артистом… Тот еще тип. Тревожусь за нее. — Ой, я тебя умоляю, — Туча поморщился, — за себя затревожься! Этот артист — тот еще шлепер! И швицер как за коня в пальте! По бабам скачет как бешеный котяра, здесь и в других кабаках баб почти всех перепробовал, я слышал, как за то люди базарят. И если пошла Сонька, так за один раз. Так, фуфло. С Сонькой теперь другое… К нам она ни в жисть не вернется. Зачем мы ей? — Как это? — Таня насторожилась. — А вот и за так! Хахаль у нее — богач! Соньку нашу взял на содержание. Теперь она на резинах ездит, как сыр за масло катается. В шелк одета. Да и молодой, говорят, красивый, не старпер какой болезненный, а фраер в самом соку! А ты говоришь: артист, артист! Холоймес этот твой артист, как за химины куры холоймес… Фуфло! — Да ты что! И как это Сонька успела так быстро? — А вот успела! Ты же знаешь — когда в одном месте за бабки горит, все за быстро делается! Так шо в шоколаде наша Сонька, да еще с мармеладом! — Кто же он такой? — Тане действительно было любопытно, ведь совсем не такого рассказа ожидала она о судьбе Соньки Блюхер. — Слухи разные ходят. В точности не знает никто. Но я кое-что кумекаю, — Туча заговорщически понизил голос, — и вот шо я тебе за это дело скажу. Хозяина она нового нашего окрутила. — Какого такого хозяина? — не поняла Таня. — А вот такого! Того самого, кому Тофик продал кабаре. — Да кто он такой? Ты хоть раз его видел? — Видел. И ты скоро увидишь. Он сегодня сюда придет. — Вот любопытно! И это он взял на содержание Соньку Блюхер? — Я так кумекаю, шо он. — Так Сонька же поганая… — Таня не особо верила в слова Тучи, но за свою бурную жизнь видела и не такое. — Может, и поганая. Да не для него. Вон он стоит. Явился, только вспомнили. Глядь — в дверях. Таня обернулась. Привстала с места, затем тяжело осела на стул. Все в душе ее помертвело, и на какое-то мгновение ей показалось, что она потеряет сознание. Но этого не произошло. В дверях стоял… Володя Сосновский. Новым владельцем кабаре был Володя Сосновский, и он смотрел на нее.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!