Часть 15 из 40 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Глава 10
Двор на Косвенной улице — прибежище Золотого Зуба. Встреча Володи и Тани
Двор на Косвенной улице был самым обычным двором на Молдаванке. Вместе с улицей он находился как бы под уклоном — предпоследний дом по улице, спускающейся к Балковской яме, был скошен вместе с лепившимися друг к другу двухэтажными хибарами из ракушняка.
Двухэтажными были только фасадные флигели, стоящие с улицы. Бывший владелец домов во дворе давно сбежал от разорения куда-то в Бессарабию. Но до того, как дела его, как и дом, пошли под откос, он очень старался соблюдать полную видимость внешних приличий. Он хотел придать хаотичным, скошенным курятникам видимость приличного доходного дома. А потому, не скупясь, побелил и отштукатурил фасад.
Но стоило зайти внутрь, собственно, в сам двор на Косвенной улице, как внешние приличия слетали, как листья осенью. Двор представлял собой хаотичную застройку из покосившихся, разломанных хибар, слепленных на скорую руку из глины, досок и осколков ракушняка.
Вместо настоящих стекол во многих окнах была вставлена фанера, крышу часто утепляли с помощью старых газет, а по двору невозможно было пройти, не зная проходов, в которых мог ориентироваться только местный житель, с Молдаванки. И в этом муравейнике (вернее клоповнике) продолжали жить люди, да еще и платить за это арендную плату, считая, что им повезло — жилье ведь с комфортом. И действительно — по сравнению с остальными домами Молдаванки и расположенной поблизости Бугаевки двор по Косвенной был еще хоть куда.
Как и во всех одесских дворах, находящихся недалеко от центра, здесь был вход в катакомбы, которые местные жители изрыли на подземные хранилища-мины, держа в них нехитрые припасы и вино. Владелец доходного двора на Косвенной вознамерился устроить обширный погреб, а потому влез в ход и так принялся рыться в катакомбах, что последствия не заставили себя долго ждать. Строительство погреба, затеянное владельцем, было как выстрел из пушки по сравнению с детским лепетом самовольных подкопов жильцов-бедняков. И пушка действительно бабахнула.
Произошел мощный обвал, который не только завалил самодельный погреб, но и снес несколько дворовых хибар. К счастью, это произошло днем, и обитатели хибар были на работе на фабрике, поэтому никто не пострадал.
Когда стало ясно, что восстановить катакомбы невозможно, владелец двора заколотил злополучный ход досками и запретил всем жильцам рыться под землей. На месте хибар построил новые, еще более тесные, в которые заселил еще больше жильцов. А заколоченный досками вход в катакомбы остался как бельмо на глазу у всех обитателей двора.
Поначалу только местные дети пытались заглядывать под доски и что-то различать в темноте. Затем и детям наскучило это занятие. И больше никто не обращал внимания на доски, вбитые в проходе между двумя хибарами в глубине двора. И даже когда владелец двора разорился и тайком бежал от долгов, а у хибар появился новый владелец, жители не вспомнили про злополучные доски. До катакомб им не было никакого дела, они давно привыкли жить над подземным городом и мириться с его существованием. Для одесситов катакомбы никогда не являлись диковинкой, как для жителей других городов.
Владельцы двора на Косвенной менялись один за другим. Каждый устанавливал свои порядки и расширял территорию хибар. Местные успели уже запутаться в этом хаосе. Так продолжалось долго. До тех пор, пока территорию почти всей Косвенной улицы не выкупил король Молдаванки по имени Зуб.
Вначале это был мелкий аферист непонятного происхождения. Воспитали его цыгане, но он не был цыганским ребенком. Чумазый беспризорник со светлыми волосами вырос в двухметрового блондина с голубыми глазами, и было ясно — ребенок то ли подкинут цыганам, то ли ими украден. Но, несмотря на внешние различия с ромским племенем, в цыганском таборе Зуб уживался очень хорошо.
Он с детства был участником всех самых отчаянных драк, и где-то лет в 14 в такой вот жуткой драке лишился двух передних зубов, отчего на долгие годы приобрел странное выражение лица и бешеную злобу в душе. Из-за этого изъяна он получил кличку Зуб, и так его и называли все последующие годы. Прозвище прилипло настолько, что скоро все забыли, как его настоящее имя. Отныне и навсегда он стал Зубом.
У цыган Зуб научился воровать и с детства промышлял как карманник на рынках. Несколько раз был пойман и жестоко бит на Привозе, но это не отучило его от воровства.
Достигнув отрочества, сбежал с бродячим цирком, но очень скоро обворовал его, забрав всю кассу. И принялся скитаться по городам. В Петербурге стал членом шайки медвежатников и научился вскрывать сейфы. В Москве за воровство год отсидел в тюрьме. В Орле ограбил богатого купца, приехавшего на ярмарку. А в Киеве грабанул налетом ювелирный магазин, после чего члены его же собственной шайки пытались его прирезать, так как не поделили украденное. Захватив всю добычу, Зуб сбежал и долго скитался по югу империи, промышляя то как карманник, то как налетчик.
Со временем он завел себе золотую цепь с крестом, яркую рубаху навыпуск. Вставил два золотых зуба, после чего автоматически был переименован в Золотой Зуб.
Вернувшись в Одессу, быстро сколотил шайку и стал заниматься грабежом. Он поселился на Молдаванке и стал одним из ее королей. Это было то время, когда местные короли сначала страшно воевали между собой, а затем все вместе — с Салом, который вознамерился захватить всю Молдаванку.
Но Золотой Зуб не вмешивался в общие дрязги. Он был в авторитете среди воров задолго до того, как Японец вышел из тюрьмы. Золотой Зуб работал тихо, делам его не способствовал «грандиозный шухер». Но все дела заканчивались добычей, его люди не сидели без денег, он умело уходил от полиции. И из-за этого не ослабевал поток тех, кто желал вступить в его банду.
Когда после долгих разборок и убийства Акулы Японец стал единственным королем, Золотой Зуб принял решение и вместе со своими людьми влился в банду Японца. Впрочем, он сотрудничал с Японцем еще до смерти Акулы, быстро раскусив, с кем следует водить дружбу.
К тому времени Золотой Зуб полностью порвал с цыганами. Он заматерел, и цыгане больше не принимали его за своего. Впрочем, Золотой Зуб не сильно и печалился, так как в нем не было ничего цыганского, а правду о своем происхождении он не желал знать. Он жил сам по себе, этот матерый волк лютой человеческой породы, дичащийся и зверей, и людей.
Именно в том самом дворе на Косвенной и стал жить Золотой Зуб. Он снес несколько хибар и выстроил себе небольшой дом. И почти сразу после того, как Золотой Зуб поселился, со входа в катакомбы исчезли доски, а появилась крепкая дубовая дверь, запертая на амбарный замок.
Впрочем, замок часто снимался, а вскоре местные узнали, что в катакомбах, в недостроенном складе Золотой Зуб устроил игорный дом для воров. Местным вход туда был заказан, так как все они сидели без денег. А в подпольном игорном доме за вход много брали, и очень высокими были ставки за игру.
Как только игорный дом стал функционировать, двор тут же наводнили вооруженные бандиты, которые не только играли в подземелье и охраняли заведение, но и бесцельно шлялись по двору. Местные сначала нервничали, затем смирились. Бандиты вели себя тихо и никого не трогали. И с ними было даже лучше, так как на улице прекратились грабежи. В своем районе бандиты не работали, и впервые за все время существования во дворе на Косвенной наступило спокойствие. Впрочем, длилось оно недолго.
Однажды утром, в тот ранний час, когда рабочие собирались идти на фабрику, обитатели двора увидели, как из-за дубовой двери подземного игорного дома валит густой белый дым. Он быстро заполонил все вокруг. Обитатели хибар высыпали во двор в страхе от происходящего. Кто-то закричал: «Пожар!» Тогда началась паника, ведь пожары на тесной Молдаванке всегда означали стихийное бедствие. Одной из самых страшных проблем Одессы было отсутствие воды. Люди в панике бегали по двору и кричали.
На крыльце появился Золотой Зуб. Был он в шелковом турецком халате, с явно заспанными глазами, и поначалу даже не понял, что произошло. Затем, уразумев, бросился к двери, отпер ее ключами, и кашляя скрылся в клубах белого дыма.
А минут через десять дым прекратился. Золотой Зуб вышел и велел всем прекратить панику — мол, никакого пожара нет, чего вопить. После этого появились бандиты, которые быстро разогнали всех по домам и тем прекратили инцидент.
Когда во дворе не осталось ни одного человека (в том числе исчез и сам Золотой Зуб), дверь тихонько отворилась, и из игорного дома вышли двое мужчин.
Первым был Петр Инсаров, актер, а вторым — невзрачный мужчина средних, с которым Инсаров сидел в кабаре «Ко всем чертям!». Они тихонько переговаривались между собой.
— Вам надо быть осторожнее, — попенял собеседнику Инсаров, — вон какой шухер устроили! Едва не явилась пожарная команда.
— Отвык, — мужчина засмеялся, — честное слово, отвык. Вот хотите верьте, хотите нет, делал это впервые, как сбежал из Тюремного замка! Жаль, что дым испортил весь эффект. Ведь мой конек — это дьявольские, горящие алым жуткие глаза тени.
— Все цирк устраиваете, — Инсаров покачал головой.
— Развлекаться необходимо, особенно в нашем деле. — Мужчина внимательно осмотрел пустой двор. — А что этот Зуб, к которому вы меня привели, надежный человек?
— Он называет себя Золотой Зуб, — Инсаров пожал плечами, — а насчет надежности… Кто сейчас надежен? Одно могу сказать: у него назревает конфликт с Японцем, и скоро это прорвется наружу.
— Хорошо, — невзрачный мужчина кивнул головой, — Японец мне не нравится. От него придется избавляться. А этот Зуб пусть будет на нашей стороне.
— Он будет, если почует в том свою выгоду, — Инсаров искоса посмотрел на собеседника, словно не понимая его слов.
— Вот и хорошо. А не поехать ли нам в оранжерею? Что-то я соскучился по моим синим орхидеям! Давайте поедем.
— Как изволите, — Инсаров почему-то нахмурился.
— Вот и отлично. Поедем. Что может быть лучше таких цветов?
И мужчины, продолжая тихонько переговариваться, быстро покинули двор по Косвенной, где из-под занавески им в спину внимательно глядел Золотой Зуб.
Таня застыла так, словно ее ударили в грудь, и на какое-то мгновение весь свет померк, все рухнуло в темноту. Это могло стать всплеском бешеной, бурлящей радости, но обернулось сполохом такой невыносимой боли, что из груди ее помимо воли вырвался мучительный стон.
Володя Сосновский выглядел прекрасно. Он чуть пополнел и повзрослел, стал более мужественным. Во всей его внешности появилось что-то кряжистое, мужицкое, и теперь он стал похож на богатого купца. Интеллигентность и аристократизм в осанке, в манерах все еще проскальзывали в мимолетных движениях и жестах. Но он стал более солидным, степенным, уверенным, словно знающим свою цену, словно заново обрел для себя новый мир и прочно остался в нем.
Эта перемена не могла не броситься в глаза Тане, причинив новую волну боли. Это был теперь не романтический юнец, не наивный мечтатель, но мужчина, прошедший огонь, воду и медные трубы, мужчина, сумевший разглядеть самое страшное и после этого остаться в живых.
В таком новом облике Володя Сосновский был больше похож на владельца модного кабаре, чем на газетного репортера. И было незаметно, чтобы эта перемена далась ему с трудом.
Тане вдруг подумалось, что такой мужчина вполне способен брать на содержание театральных девиц, всяких там актрисулек, певичек, танцовщиц, вертящихся с утра до ночи вокруг подобных личностей. Она вспомнила Соньку Блюхер — ее точеную фигурку, смазливенькое личико, и острая волна боли полоснула прямо по ее сердцу. И после этой боли Таня уже не могла ни думать, ни здраво рассуждать.
Глаза ее затянуло багровой пеленой, а пальцы сжались в кулаки. Ей вдруг страшно захотелось прыгнуть на него, исцарапать все щеки, вырвать глаза. Исполосованное болью сердце видело страшное: как его руки обнимают Соньку Блюхер, как ее головка клонится к нему на плечо. Смотрел ли он на Соньку с такой же нежностью, как когда-то смотрел на нее, Таню? Целовал ли ее так? Страшные картины их объятий и любовной близости проносились в мозгу Тани с невероятной скоростью, застывая на самых болезненных деталях, и ей вдруг показалось, что она умирает.
Это ее умирание было жестоким. Вся кровь разом отхлынула от лица, и Тане показалось, что сейчас она действительно упадет замертво. Слишком уж тяжела была эта ноша — ревность, разбитая надежда и терзающая по живому боль.
— Вы что, знакомы? — зашипел под самым ее ухом Туча, а Володя Сосновский уже шел к ней, не отрывая от Тани глаз.
И если бы мозг Тани не кипел в багровом мареве ревности, если б не испытывала она такую боль, словно сердце ее вываляли в острых осколках разбитого стекла, она могла бы заметить яркое, искреннее выражение радости, застывшее на лице Володи. И еще то, как вдруг засветились, словно засверкали его глаза.
Но Таня не могла этого увидеть, потому что в тот момент вспоминала все самое плохое — как он бросил ее, как отрекся, как, исчезнув в неизвестном направлении, бросил еще раз… Она не хотела ничего замечать, потому что очень старалась припомнить все самые мерзкие, отталкивающие детали, и делала это с успехом. В ее душе заклокотала черная, слепящая ненависть. Таня не могла рассуждать здраво. И не могла понять, что эта ненависть является всего лишь оборотной стороной огромной любви.
Володя Сосновский решительно подошел к ним, поздоровался за руку с Тучей (тот не мучился от ревности и разбитых надежд, а потому не мог не заметить, как смотрел Володя на Таню), затем обернулся к ней.
— Таня! Добрый вечер…
— Что ты здесь забыл, урод? — Голос Тани был резкий, вульгарный, грубый, он отчетливо прозвучал в зале, и не мог не покоробить Володю, который все же оставался аристократом и не выносил грубых слов. Он отшатнулся, и на лице его появилось выражение брезгливости, что Таня заметила с какой-то злобной радостью. И оттого стала вести себя еще более вульгарно.
— Шо вылупился, полудурок? Здесь тебе не базар! Здесь за тут тебя никто не ждал, швицер задрипанный! Думал, на шею твою вшивую вскочу за счастье видеть такую рожу? Да пошел ты!..
— Отвянь! Ну шо ты ртом шевелишь… — попытался урезонить Таню Туча, но не тут-то было. Ослепленная ревностью и яростью, она больше не была собой, она потеряла лицо. За какое-то короткое мгновение она вдруг превратилась в воровку и бандитку, и эта ужасающая перемена задела даже толстокожего Тучу, зацепив его сердце тем, что он ничего не понимал.
— Шо ты вылупился, швицер задрипанный? Знать тебя не знаю, шоб ты сдох на всю голову! Иди проветривайся там, куда шел!
— Вижу, ты изменилась, — глаза Володи стали ледяными, — хотя от девушки с Молдаванки чего ожидать?
— Да, я с Молдаванки, в отличие от тебя, фраера расфуфыренного! Чем и горжусь! А ты кто такой? Тебя на самом деле никогда не было — ты ни полицейский, ни выродок князьков, ни писатель, никто. Я-то с Молдаванки, а тебя вообще на свете нет!
— Нужно поговорить, — Володя повернулся к Туче, — пройдемся.
— Без меня поговорить, да? Не нравлюсь? А ты смотри, шоб глаза твои лопнули! — Таня вела себя так, словно крепко выпила, хотя не пригубила ни капли спиртного, — Туча, не ходи с ним! Он полицейский шпик!
Страшные слова мгновенно разнеслись по залу, заглушив все звуки. В таком месте, как кабаре, сказать что-то страшнее было просто нельзя. Тишина стала такой плотной, как будто весь мир провалился за долю секунды.
А потом вдруг раздался какой-то шум — это несколько человек в ответ на Танины слова спешно покинули зал.
— Да заткнись ты!.. — Туча не выдержал. — Захлопни рот! Ушами замотай! Какая муха тебя укусила! Засохни, как под оглоблей, кому говорю!
Вмиг став равнодушным, холодным, чужим, Володя Сосновский изящно развернулся на каблуках и, бросив через плечо Туче, что будет ждать его в кабинете, быстро вышел из общего зала, не обращая никакого внимания на Таню, как будто ее не было на свете. Она поняла, что вызвала у него отвращение. И это даже доставило ей какую-то злобную радость.
Туча, между тем, взбесился не на шутку. Схватив Таню под локоть, он почти выволок ее из зала и затащил в одно из служебных помещений, где иногда переодевались артистки. В этот раз там не было никого.
— Ты с ума сошла? Чего ты напилась? — бесился он.
— Да не пила я, — Таня вырвалась из его рук.