– Смерть или безумие… Интересно, что? Он бросил окурок, когда Хью поднялся. – В то время как мы размышляем здесь о судьбах мира, поднимайтесь наверх, а мы решим вашу судьбу. Вижу, Лэкингтон уже не находит места в предвкушении. Ни одна мышца на лице солдата не дернулась. Ни жестом, ни взглядом он не показал, что предвидит опасность. Он вел себя как обычный гость, словно и был обычным гостем, готовящимся ложиться спать; и на лице Петерсона промелькнуло на мгновение невольное восхищение. Только Лэкингтон был беспощаден, и когда его взгляд и взгляд Хью встретились, между ними разве что не проскочила молния. – Тогда я пожелаю всем спокойной ночи, – заметил Хью небрежно. – Та же комната, что и в прошлый раз? – Нет. Особая – для вас. Если вы доберетесь до вершины лестницы, то слуга покажет вам, где это. Он открыл дверь и изобразил улыбку. И в этот момент весь свет погас. Темноту можно было почувствовать, она была плотной и осязаемой. Нигде не мерцало ни огонька, и Хью оставался неподвижным, задавшись вопросом, что делать дальше. Теперь, когда испытания ночи начались, он ощутил некий озноб. Он почувствовал холод. Когда же его руки начали рефлекторно сжиматься и разжиматься, он усмехнулся. За спиной в комнате кто-то заерзал на одном из стульев, и из холла снаружи донесся шепот. Капитан чувствовал, что окружен людьми со всех сторон, и внезапно коротко рассмеялся. Немедленно все шорохи прекратились. Тишина стала почти абсолютной. Тогда, очень осторожно, он начал нащупывать путь к двери. По улице промчался автомобиль, и со своего рода циничным любопытством Драммонд задался вопросом, что подумали бы водитель и пассажиры, знай они, что происходит в этом доме. И в этот момент кто-то пронесся мимо него. Хью молниеносно перехватил руку противника. Человек извивался и крутился, но был бессилен как ребенок, и с коротким смехом Хью нащупал его горло другой рукой. И снова тишина наполнила комнату… Все еще держа неизвестного человека перед собой, он достиг лестницы и там остановился. Он внезапно вспомнил таинственную штуковину, которая просвистела мимо его головы в прошлый раз. Он поднялся на пять ступеней, когда это произошло, и теперь, ступив на первую, начал всматриваться в темноту. Если, как Петерсон любезно уверил его, они хотят свести его с ума, то маловероятно, что они убьют его на лестнице. В то же время, очевидно, у них имелось орудие, способное к точному регулированию, и поэтому было более чем вероятно, что они станут использовать его, чтобы напугать. И если они сделают это… Неизвестный извивался в его руках, и внезапно странная идея осенила капитана. «Это единственный возможный шанс, – сказал он себе. – И если вопрос – вы или я, то предполагаю, что это должны быть вы!» С усилием он поднял неизвестного над головой. С этой ношей он и начал подниматься вверх, ощущая, как ноги человека колотят воздух. Вот наконец он достиг четвертой ступени и окончательно отрегулировал положение своего живого щита. Он чувствовал, что зал ниже полон мужчин, и внезапно голос Петерсона донесся из темноты: – Четвертая ступень, капитан Драммонд. Что насчет пятой? – Очень красиво, насколько я помню. Я направляюсь как раз туда. – Это должно оказаться интересным, – заметил Петерсон. – Я просто собираюсь включить ток. Хью пригнулся и поднял живой щит еще на три дюйма. – Как ужасно! Надеюсь, что результат понравится вам, – прошептал он. – Я стоял бы на месте на вашем месте, – заметил Петерсон учтиво. Драммонд считал, что его собираются напугать. Вместо этого что-то поразило человека, выбив его из рук Хью. Тело покатилось по лестнице вниз. – Идиот! – гремел голос Лэкингтона. – Вы убили его. Включите свет… Но прежде чем приказ был выполнен, Хью исчез, как кошка, метнувшись в темноту прохода наверх. По счастливому стечению обстоятельств, первая комната, в которую он вбежал, была пуста, и он открыл окно и всмотрелся. Слабая, водянистая луна осветила землю в паре десятков футов. Ниже разъяренный гвалт продолжался. Шаги уже грохотали вверх по лестнице. Он слышал спокойный голос Петерсона и крик Лэкингтон, хриплый от гнева. И в тот момент что-то побудило его посмотреть вверх. Этого было достаточно. Он всегда был достаточно безумен, он всегда будет таким. Забраться на крышу через слуховое окно показалось вполне естественным. Без колебания он оставил все мысли об отступлении; и когда двое разъяренных мужчин ворвались в комнату, он уже удобно восседал на коньке крыши у них над головами. Надежно скрытый в тени, он следил за последующим разбором с приветливой терпимостью. Хриплый рев этих двух мужчин объявил о том, что они обнаружили его путь спасения; и через минуту сад был полон мечущихся фигур. Лишь один, спокойный и безразличный, с неизбежной сигарой, стоял у дверей сада, по-видимому, не приняв участия в игре. Лэкингтон, слепой от ярости, нарезал круги, проклиная всех и вся. – Автомобиль все еще там! – человек подошел к Петерсону, и Хью слышал слова отчетливо. – Тогда он, вероятно, в доме Бентона. Я навещу их. Хью наблюдал, как Петерсон уходит, с ухмылкой. Затем стал снова серьезным. С хмурым взглядом он вытащил свои часы и всмотрелся в них. Два с половиной часа до рассвета. И за эти два часа он хотел исследовать дом. Особенно он хотел взглянуть на таинственную центральную комнату, о которой Филлис говорила ему, – комнату, где Лэкингтон хранил свои сокровища. Но пока взволнованная толпа ниже не вернулась под крышу, было опасно двигаться. В лунном свете он выдал бы себя немедленно. Время от времени мысль о беспомощном человеке, который погиб по его вине, беспокоила Драммонда. Но эта жертва была необходима. Он знал: выбора ему не оставили… И затем он задался вопросом, кто это был. Это был один из мужчин, которые вели переговоры. Но который?.. Был ли это напуганный кролик, или русский, или джентльмен с налитыми кровью глазами? Единственным утешением было то, что, кто бы это ни был, мир не обеднеет от его внезапной смерти. Жаль только, что это не был дорогой Генри… У Хью отвращение к Генри превышало даже его неприязнь к Петерсону. – Он не там… – прозвучал снизу голос Петерсона. – И мы напрасно тратили время… Все сбились в кучу, ожидая разъяснений и приказов. – Вы хотите сказать, что мы снова потеряли молодую свинью? – спросил Лэкингтон сердито. – Не просто потеряли, а потеряли без следа! Чем больше я вижу его, тем сильнее восхищаюсь им! Лэкингтон фыркнул. – Это была ошибка дурака Ивольского. Почему он не сидел тихо, как ему сказали? – Да, действительно? Боюсь, что мы никогда не узнаем. Он мертв. – Сигара Петерсона горела в ночи багровым огоньком. Он повернулся к дому. – Шоу на сегодня окончено, господа. Я думаю, что всем пора спать. – Кто охраняет машину? – спросил Лэкингтон. – Росситер и Ле Гранж, – ответил голос из темноты. Петерсон остановился у двери. – Мой дорогой Генри, это лишнее. Вы недооцениваете молодого человека… Он исчез в доме, и другие медленно последовали за ним. Хью был в безопасности, и со вздохом облегчения он вытянул затекшие конечности и откинулся на скате крыши. Если бы только еще закурить сигарету… Прошло полчаса, прежде чем Драммонд решил, что безопасно начать исследовать логово врага. Луна все еще сияла из-за деревьев, но так как те двое, охранявшие автомобиль, расположились около дороги с другой стороны дома, опасность быть замеченным ими стремилась к нулю. Сначала Драммонд снял ботинки и связал шнурки, потом повесил ботинки на шею. Затем так тихо, как мог, он начал взбираться на конек. Это было нелегко; любая ошибка могла привести к падению с крыши. Кроме того, в этом доме все спали, держа один глаз открытым, и не стоило пренебрегать осторожностью. Но наконец он перебрался на противоположную сторону крыши. Дом, как он обнаружил, был построен по особому проекту. Конек образовывал квадрат в середине дома, крыша опускалась вниз, к плоскому пространству, крытому стеклом. Вокруг него было пространство, достаточно большое, чтобы ходить. На самом деле это было место для шезлонгов. Все это невозможно было увидеть со стороны, кроме как с самолета. И еще больше удивляло то, что на внутренней стороне крыши не было никаких окон. На самом деле это было абсолютно скрытое и приватное место. Дом изначально был построен джентльменом сомнительного здравомыслия, который потратил жизнь, наблюдая пятна на Юпитере в телескоп, и полностью разорился, настолько, что дом и обсерваторию пришлось продать. Лэкингтон, оценив удобство такого дизайна для своих целей, купил дом сразу; и с того времени Юпитер был избавлен от назойливого внимания… С предельной осторожностью Хью опустился на всю длину рук; и только тогда он позволил себе преодолеть последние два или три фута к «козырьку» вокруг стеклянной крыши. Он не сомневался, что находится над секретной комнатой, и на цыпочках он начал искать возможность заглянуть туда. К сожалению, стекло оказалось плотно закрыто изнутри при помощи жалюзи. Внезапный скрежет заставил его дернуться, выругаться, подползти поближе. Одни из жалюзи были открыты, и бледный, рассеянный свет пробился из комнаты наружу. Затем открылось и само стекло – поднявшись вместе с частью рамы. Тогда Хью наклонился вперед осторожно и всмотрелся внутрь… Вся комната была видна, и его челюсти сжались. В кресле, куря так же беззаботно, как всегда, сидел Петерсон. Он читал каку-то бумагу, иногда делая пометки карандашом. Около него на столе лежала большая бухгалтерская книга, и время от времени он переворачивал несколько страниц и делал запись. Но не Петерсон привлек внимание Драммонда; это был Лэкингтон и то, что он делал. Лэкингтон склонялся над длинной ванной, наполненной светло-коричневой жидкостью, над которой поднимался бледный пар. На руки Генри были надеты своего рода резиновые перчатки до локтей. Через некоторое время он опустил пробирку в жидкость и, перейдя к полке, добавил содержимое пробирки в одну из колб. По-видимому, удовлетворенный результатом, он возвратился к ванне и добавил небольшое количество белого порошка. Немедленно жидкость начала закипать и пузыриться, и одновременно Петерсон встал. – Вы готовы? – спросил он, снимая пиджак и надевая перчатки, такие же, как у его приятеля. – Вполне! Принесем его, – ответил Лэкингтон резко. Они приблизились к дивану, и Хью, словно зачарованный мрачным колдовством, продолжал наблюдать, со смесью любопытства и отвращения. На диване лежало тело мертвого русского, Ивольского. Злоумышленники подняли его и бросили в кипящую жидкость. Затем, как будто это было самым обычным и повседневным делом, они сняли перчатки и стали наблюдать. В течение примерно одной минуты ничего не происходило, затем постепенно тело начинало исчезать. Слабый неприятный запах проник через открытое окно, и Хью вытер пот со лба. Это было слишком ужасно, отвратительно. И несмотря на пытки и казни, которыми погибший большевик промышлял в России, все же было что-то чертовски неправильное в том, чтобы избавляться от его тела вот так… Лэкингтон закурил и направился к камину. – Пяти минут должно быть достаточно. Но где этот проклятый солдат! Петерсон усмехнулся, без отрыва от изучения гроссбуха. – Выйти из себя из-за какого-то человечишки, дорогой мой Генри, – признак неполноценности. Но, конечно, неприятно, что Ивольский мертв. Он мог нести околесицу так долго и так зажигательно, как никто иной… Я действительно не знаю, кого теперь посылать в Мидлэнд. Откинувшись в кресле, он выпустил облако дыма. Его спокойное, безразличное лицо было прекрасно освещено. И с чувством удивления Хью отметил высокий, умный лоб, твердо сформированные нос и подбородок, чувственные губы. Это был человек, сама внешность которого выражала аристократизм, избранность, гениальность и власть. Эта власть сквозила в каждой линии его фигуры, в каждом движении его рук. Он, безусловно, достиг бы вершины в любой профессии, которую избрал… Так же, как он достиг вершины в мире криминала… Сбой в мозгу, перекошенный маленький винтик в замечательном механизме сделал великого человека великим преступником. Труп злосчастного большевика растворился, жидкость в ванне была почти прозрачна. – Вы знаете мои чувства по этому поводу, – заметил Лэкингтон, вынув коробку, обшитую красным бархатом из ящика в столе. Он открыл ее любовно, и Хью увидел сверкание алмазов. Лэкингтон позволял камням течь сквозь свои руки, блестя тысячей огней, пока Петерсон наблюдал за ним высокомерно. – Безделушки, – сказал он презрительно. – Симпатичные безделушки. Что вы нашли в них? – Десять, возможно, пятнадцать тысяч. Но не в деньгах дело; меня возбуждает сам процесс их получения, возможность проявить свои умения и таланты. Петерсон пожал плечами. – Умения, которые дали бы вам сотни тысяч, если бы вы направили их в надлежащие каналы. Лэкингтон отложил камни и затушил сигару. – Возможно, Карл, вполне возможно. Но дело сводится к тому, мой друг, что вам нравится большой холст с широкой перспективой; а мне нравятся миниатюра и гравюра со множеством мелких деталей! – Что делает наш тандем еще более эффективным, – заметил Петерсон, направляясь к ванне. – Жемчуг, не забывайте, ваша работа. Большое дело, – в его голосе послышались нотки волнения, – это моя работа.