– Покончим с этим! – крикнул он. – Ради Бога, покончим с этим! Раздался щелчок: фон Талрейн выстрелил. Его револьвер оказался не заряжен. Какое-то мгновение он стоял неподвижно, пока полностью не осознал, что все это значит. А затем он издал сдавленный крик страха, и его рука прижалась к сердцу. И внезапно его колени подогнулись. Он упал и остался лежать неподвижно. – Что с ним? – пробормотал Барстоу. – Я не стрелял. – Он мертв, – с глупым видом сказал дель Витторе. – У него сердце… очень слабое. Джордж Барстоу отшвырнул револьвер. – Слава Богу! Я не стрелял, – хрипло повторил он. И вокруг нас воцарилась тишина, нарушаемая лишь нестройным криком чаек. – Результат напряженного восхождения на гору, – подал голос дель Витторе через некоторое время. – Именно это мы должны сказать. И мы должны разрядить тот револьвер. – В этом нет необходимости, – медленно произнес я. – Он никогда не был заряжен. Ни один из них не был. Тайный свидетель Не знаю точно, когда впервые понял, что Майлз Стэндиш влюблен в Мэри Сомервиль. Как правило, мужчины очень ненаблюдательны в таких делах, и я полагаю, что не являюсь исключением. Однако все, что мне известно, так это то, что когда я осторожно упомянул об этом Филлис Данкертон, она звонким голосом заметила, что следующим великим открытием, которое я сделаю, будет то, что Земля круглая. Так что я предполагаю, что это должно было быть весьма очевидно. Так или иначе, это было не настолько важно, за исключением того, что я хотел бы точно об этом узнать. Домашняя вечеринка у Сомервилей была в разгаре, когда я приехал. Для того, чтобы принять гостей по всем правилам, прежде всего появились наши хозяин и хозяйка – Джон Сомервиль и его жена. Джон был состоятельным человеком – что-то из области торговли хлопком, – который в сравнительно раннем возрасте достиг такого уровня достатка, что мог бы, если бы захотел, совсем отказаться от бизнеса. Но он предпочитал иметь какое-нибудь занятие и теперь, в свои сорок пять лет, все еще ездил в Лондон пять дней в неделю. Это был невысокий мужчина, худой и даже тощий, с проницательными задумчивыми глазами, от которых могло укрыться лишь немногое из того, что происходило вокруг. Я познакомился с ним через Мэри, его жену. Она была моложе его на пятнадцать лет, и если когда-нибудь и возникал вопрос, почему эти двое поженились, то именно сейчас. Эта женщина была одним из самых очаровательных созданий, которых я когда-либо видел, – тот сорт девушек, которые могли бы выйти замуж буквально за любого, кого бы они ни выбрали. И пять лет назад она довольно неожиданно вышла замуж за Джона. Лично я всегда считал, что немалую роль в этом сыграли деньги. Не то чтобы Джон был недостаточно приличным парнем, но сказав эти слова, можно было больше ничего не говорить. С невозможной натяжкой его можно было бы рассматривать как человека, способного вызвать романтические чувства в девичьем сердце. Он был чересчур эгоцентричным и чересчур деловым человеком, не говоря уже обо всем остальном. И все же Мэри, несмотря на многочисленных мужчин у ее ног, выбрала его. Теперь же у меня создалось впечатление, что она начала жалеть об этом. Они с мужем очень хорошо ладили друг с другом, но это были очень сдержанные отношения. Мэри испытывала к Джону симпатию, а он невероятно гордился ею – вот и все. Этого уже было много для хозяев дома, где мы гостили. Была среди гостей еще одна супружеская пара – Питер Данкертон и его жена. Питера можно было назвать самым настоящим троллем с языком гадюки, но он определенно был симпатичным и очень забавным собеседником. Молодежь была представлена Тони Мерриком, младшим офицером артиллерии, и веселой миниатюрной девушкой по имени Марджори Стэнвей, которая проводила основную часть времени, отрабатывая новые танцевальные па в зале под музыку граммофона. И, наконец, среди нас был человек по имени Майлз Стэндиш, единственный, кого я никогда раньше не встречал. Он был своего рода плантатором в FMS. Ему было около тридцати лет, и он, казалось, был везде и делал все, что угодно. У него был весьма ленивый, приятный голос и привычка поднимать брови, когда он говорил, что делало забавными самые обычные его замечания, а юная Марджори, к ярости молодого Меррика, открыто обожала его. А вот самая выдающаяся личность этого вечера, Мэри, в те дни все время отсутствовала. Она представила меня Стэндишу, как только я приехал. – Единственный, кого вы не знаете, Билл, – сказала она. – Майлз, это Билл Кэнфорд, который является почти неотъемлемой частью нашего дома. – Очень приятное занятие, – небрежно заметил мой новый знакомый, и у меня сложилось впечатление, что у него были очень наблюдательные глаза. – Если бы я мог позволить себе стать частью дома, то выбрал бы для этого английский загородный дом. Некоторое время мы вели непринужденную беседу, и он, разумеется, был очень интересным человеком. И очень рациональным. Его знания, касающиеся каучука и будущего этой отрасли, очевидно, приобретенные там, где он жил и работал, выдавали в нем человека, способного наблюдать и мыслить самостоятельно. – А где же, – спросил я через некоторое время, – наш достойный хозяин? – Мой дорогой Билл, – засмеялась Мэри, поднимая глаза от чайного столика, – у Джона теперь новая игрушка. Его теперешняя секретарша так страшна на лицо, что он не может находиться с ней в одной комнате. Поэтому у него есть что-то вроде фонографа, кажется, Джон называет его супердиктофоном, и он диктует свои письма в него. В этом приборе не нужно говорить в трубку, как делается в большинстве из них. Он стоит в углу и выглядит просто как обычная коробка. Ну и каждое утро секретарша приходит, снимает пластинки и записывает то, что он сказал. – Может быть, ему стоило бы сменить секретаршу, – лениво заметил Стэндиш. – И все же он, без сомнения, очень счастлив. Он наклонился к Мэри, чтобы зажечь ей сигарету, и я был потрясен ощущением физической подготовки, которое, казалось, излучал этот человек. Твердый, как гвоздь: без единой унции лишней плоти. Поистине это был довольно крутой посетитель в суровом доме. Я предполагаю, что женщина заметила бы скрытую ложь в тот вечер после ужина. Теперь, в свете последующих событий, я осознаю, что напряжение уже тогда сгустилось среди нас, хотя сам я не чувствовал его. Это была просто мелочь – случайный обрывок разговора между двумя каучуковыми бизнесменами. Стэндиш тасовал карты, а его партнерша Филлис Данкертон сделала какое-то замечание о его превосходных способностях играть в бридж, которые не ухудшились из-за того, что он жил на краю света. Он в ответ ухмыльнулся: – Мы не все дикари, миссис Данкертон. Даже если у нас нет десяти заповедей, а человек может вызвать жажду. – В данный момент, – тихо заметил Джон Сомервиль, – мы не находимся к востоку от Суэца. На мгновение на губах Филлис Данкертон промелькнула слабая улыбка. А затем… – Как чудесно Киплинг понимает человеческую натуру, не правда ли? – пробормотала она. – Мы с тобой, Билл… и оригинальный беструбочный фонограф… Для меня это повод для самых серьезных подозрений. Да, напряжение начало нарастать. До какой степени оно выросло, я не знаю, но оно точно имело место. Как я уже сказал, я понял это впоследствии. Джон Сомервиль подозревал свою жену и Стэндиша. Не то чтобы он что– то сказал или даже намекнул на что-то в тот вечер, если только не считать одного замечания. Как всегда, Джон был превосходным учтивым хозяином, по крайней мере, мне так казалось. Хотя, когда пару дней спустя я обсуждал это с Филлис Данкертон, она посмотрела на меня с жалостью, услышав мои слова. – Дорогой мой дружище, – сказала она, – вы, должно быть, отчасти нуждаетесь в разъяснении. В этом доме такая густая атмосфера, что ее можно резать ножом. Наш достойный Джон наблюдает за этими двумя, как кошка, следящая за мышью. Все это крайне забавно. – Вы думаете, Мэри влюблена в Стэндиша? – уточнил я. – Это ведь Моэм сказал в одной из своих пьес, что вокруг слова «любовь» всегда много ненужной суеты? Достаточно очевидно, что она безмерно увлечена Майлзом, – а кто бы им не увлекся? Я сама от него без ума. И, мой дорогой Билл, мне могло бы быть восемьдесят один год, я могла бы иметь вставные зубы, и он все равно оказывал бы мне внимание. Это крайне тяжело для достойной девушки. Вот есть у меня бедный Питер, который не заметил бы Альп, если бы они не были покрыты биржевыми котировками, и я все же напрасно набрасываюсь в своем тщеславии на этого грубияна Стэндиша. – Интересно, как Мэри с ним познакомилась, – сказал я. – В самом деле, Билл, – нетерпеливо воскликнула моя собеседница, – ты сегодня невыносимо глуп! Она познакомилась с ним, скорее всего, так же, как все люди знакомятся с другими людьми. Да и так ли это важно? Начало тут не имеет значения, что меня интересует, так это конец. – Вы действительно думаете, что это серьезно, – заявил я. Филлис пожала плечами. – С такой женщиной, как Мэри, никогда точно не знаешь. Я не верю, что у нее мог бы быть настоящий роман с мужчиной, если бы она при этом продолжала жить в доме своего мужа. Но она вполне была бы способна сбежать навсегда, если бы достаточно сильно полюбила другого мужчину. Не унывай, Билл! – рассмеялась она. – Это не твоя забота. А то по выражению твоего лица можно подумать, что Мэри – твоя жена. – Я очень хорошо отношусь к Мэри, – сказал я натянуто. – Мы знаем друг друга с тех пор, как были детьми. В этот момент вошел молодой Меррик, и наш разговор прервался. Но я не мог выбросить услышанное из головы. То, что могла существовать хотя бы крошечная возможность, что Мэри сбежит с другим мужчиной, казалось, выбивало почву у меня из-под ног. И вскоре я обнаружил, что тоже наблюдаю за ней и Майлзом и пытаюсь измерить, насколько серьезен их роман. Была ли Мэри влюблена в него? Этот вопрос я задавал себе по дюжине раз на дню. То, что он влюбился в нее, было совершенно естественно. Но было ли верно обратное? Я изучал выражение ее лица, когда она не знала, что я смотрю на нее, и вынужден был признать, что она изменилась. Порой Мэри несколько мгновений сидела, погрузившись в свои мысли, а потом делала над собой усилие, чтобы взять себя в руки и быть веселой и жизнерадостной, какой она всегда была. Но это было вынужденное веселье, и я знал это: она не могла меня обмануть. А порой, когда она выходила из своего мечтательного состояния, если Стэндиш при этом был в комнате, ее взгляд на секунду останавливался на нем, как если бы она пыталась найти ответ на какой-то невысказанный вопрос. Потом я стал наблюдать за Майлзом Стэндишем. Но по его лицу мало что можно было понять. Годы игры в покер превратили его в лишенную эмоций маску, которую Майлз надевал, когда хотел. И все же мне удалось застать его врасплох раз или два. Однажды после обеда, например. Он держал зажженную спичку, давая Мэри прикурить, и их глаза встретились над пламенем. И в его взгляде были такие сосредоточенная любовь и страсть, каких я никогда раньше не видел. Затем, через мгновение, все это улетучилось, и Стэндиш сделал какое-то банальное замечание. Но мне казалось, что правду об их любви только что провозгласили через мегафон. А в другой раз это было еще более очевидно. Как– то я, не раздумывая, вошел в бильярдную, и они были там одни. Они стояли очень близко друг к другу у камина, разговаривая о чем-то с серьезным видом, и когда я открыл дверь, быстро отодвинулись в разные стороны. Поистине, это было настолько очевидно, что я чуть не совершил ужасную бестактность, извинившись за вторжение. А Стэндиш уже взял газету, после чего Мэри улыбнулась и сказала: «Почему бы вам двоим не сыграть?» Но правда снова как будто бы прозвучала с небес: эти двое были влюблены друг в друга. Чем же все это кончится? Собиралась ли Мэри сбежать с Майлзом или все это умрет естественной смертью, когда он снова отправится на Восток? Я считаю, что более вероятен был второй вариант, если бы Джон Сомервиль не довел дело до конца. Это произошло после обеда, в тот самый день, когда я с удивлением застал влюбленных в бильярдной. – Кстати, Стэндиш, – поинтересовался Джон, когда мы начали собираться для игры в бридж, – когда вы возвращаетесь назад? – Я еще не решил окончательно, – сказал Майлз, закуривая сигарету. – Не в ближайшее время, я думаю. – Хотите нанести визиты, я полагаю, и повидать всех своих друзей. А я вот только что вспомнил, дорогая, – повернулся Сомервиль к жене, – Генри Лонгстафф очень озабочен тем, чтобы приехать на несколько дней, так скоро, как мы сможем принять его. Нам с ним нужно обсудить довольно важную сделку. Я взглянул на Филлис Данкертон: на ее губах играла улыбка. Я взглянул на Майлза Стэндиша: его лицо ничего не выражало. Я взглянул на Мэри: она уставилась на мужа. Потому что все трое, как и я, знали, что в доме нет еще одной свободной комнаты. Если Генри Лонгстафф, приедет погостить, кто-то должен будет уйти. – Боюсь, мне придется свернуть свою палатку и очень скоро исчезнуть, – просто сказал Стэндиш. – Послезавтрашний день подойдет для мистера Лонгстаффа или лучше ему приехать завтра? – Послезавтрашний день подойдет идеально, – сказал Сомервиль. – Жаль, что вы не можете задержаться подольше. А потом мы сели за бридж в атмосфере, которая, как впоследствии описала ее Филлис Данкертон, заморозила бы печь. Больше, конечно, ничего сказано не было, но слова были не нужны. Маски были сняты, и все это знали. Майлза Стэндиша выпихнули из дома таким же вопиющим образом, как если бы ему указали на дверь. И мало того, это еще и было сделано в присутствии всех нас, что еще сильнее усугубило ситуацию. – Я думаю, Джон – дурак, – сказала мне Филлис Данкертон перед тем, как мы пошли спать. – И притом вульгарный дурак. Никто не делает вещи такого рода перед другими людьми. На месте Мэри я бы устроила ему такой скандал, какой он бы никогда не забыл. – Он очень злой человек, – заметил я. – Этим все объясняется. – Значит, он должен был сдержать свою злость, – возразила моя собеседница. – Ну просто нельзя так делать. Сказать Майлзу это наедине было бы совсем другим делом. И запомни мои слова, Билл. Если я не сильно ошибаюсь, наш друг Джон добьется прямо противоположного тому, что он намеревался сделать. Он просто принудил их к этому. – Вы думаете, она сбежит с Майлзом? – спросил я. – Я думаю, сейчас для нее это гораздо более вероятно, чем было раньше. И если она сделает это, Джон будет очень сильно виноват. Завтра, пока он в Лондоне, будет ключевой день. Тогда будет принято великое решение. Филлис горько усмехнулась, и ее глаза стали очень грустными. – Боже! Как глупы женщины, – сказала она себе под нос. – Что за чертовы дуры! Потом она ушла спать, оставив меня выпить последнюю рюмку перед сном. И когда я, последовав ее примеру, лежал в кровати и ворочался, будучи не в силах заснуть, мне никак не удавалось выбросить из головы одну картину: стоящих рядом Мэри и Майлза Стэндиша, склонившихся над кормой идущего на восток лайнера. И вот, наконец, они поворачиваются друг к другу и встречаются глазами – так мужчина и женщина смотрят друг на друга, когда любят. А затем они спускаются вниз… Я должен привести в порядок свои воспоминания о событиях следующего дня. Филлис Данкертон была права: это был ключевой день. Но так или иначе, все кажется немного расплывчатым в моей голове. Я не уверен, в каком порядке все происходило. Прежде всего речь шла о разговоре Мэри и Майлза Стэндиша. Я подслушал часть его – умышленно. Они снова были в бильярдной, а я случайно прогуливался мимо маленького окошка в одном конце комнаты, которое находилось высоко в стене. Оно было открыто, и я отчетливо слышал их разговор, хотя они и не могли меня видеть. – Дорогая моя, – говорил Стэндиш, – это серьезное решение, которое полностью и бесповоротно изменит твою жизнь. Это решение, которое не может быть принято вот так запросто. Развод и тому подобные вещи кажутся сравнительно незначительным делом, когда речь идет о других людях. Но когда речь заходит о тебе самом, это дело уже не кажется таким ничтожным. Подожди, моя дорогая, подожди, дай мне сперва сказать свое слово. Ты собираешься стать тем, кому придется принести большую жертву. Это не повредит мне, это никогда не вредит мужчине. А в моем случае проблема будет даже меньше, чем обычно. Мой дом на Востоке: развод там не важнее моего щелчка пальцами. Но с тобой все иначе. Ты бросаешь все это: сбегаешь с человеком, который значительно беднее твоего супруга. Тебя ждет странная жизнь, среди странного окружения, – жизнь, которая может тебе не понравиться. Но это будет жизнь, которой тебе придется придерживаться, если ты все-таки уйдешь от мужа. Да, он высказался очень справедливо, этот Майлз Стэндиш. Не было и следа мольбы или эмоций в его голосе: казалось, он старается изо всех сил сохранить все как есть. И из-за этого сила его призыва удваивалась.