– Мы оба не дети, Мэри. – Его тихие, размеренные слова не смолкали. – Мы знаем достаточно, чтобы не обращать внимания на крылатые фразы вроде той, что говорит, будто бы весь мир можно потерять ради любви. Это не так, и никто, кроме дурака, не подумал бы, что это так. И если ты пойдешь со мной, этого не будет – просто все изменится, вот и все. Но это будет большая перемена: вот что я хочу донести до тебя. А затем, наконец, заговорила Мэри: – Я понимаю, что это будет большая перемена, Майлз. Ты действительно думаешь, что это имеет значение? Я понимаю, что жизнь там будет отличаться от всего этого. Ты действительно думаешь, что меня это беспокоит? Дорогой, меня заставили колебаться не какие-то материальные изменения в окружающей обстановке – это было что-то гораздо более важное и фундаментальное. Я не собираюсь смягчать свои слова: ты привлек меня с первой нашей встречи. Но моей самой большой проблемой были попытки понять, было ли это только влечением. Если так, то я была бы дурой, если бы пошла за тобой. Это важное решение, как ты и сказал, безвозвратное, и принимать его из-за мимолетной прихоти было бы безумием. Но вчера вечером, когда Джон сказал, как он поступил с тобой, я знала, что это не прихоть, с абсолютной уверенностью. Все мои инстинкты и мысли потянулись на твою сторону. Я никогда не любила Джона, а теперь он мне определенно неприятен. – Этого недостаточно, Мэри, – серьезно сказал Стэндиш. – Я не хочу, чтобы ты ехала со мной, потому что тебе не нравится Джон, я хочу, чтобы ты ехала со мной, потому что ты любишь меня. – Майзл, дорогой… Я едва расслышал эти последние слова, так тихо они были произнесены. А потом наступило молчание. Я мог представить себе, как они смотрят друг другу в глаза: смотрят на неведомый путь, по которому им предстояло идти вместе. И слегка ослепленный этим зрелищем, я повернулся и ушел. Дело было решено: выбор был сделан. Хорошо это или плохо, но Мэри собиралась уехать с Майлзом Стэндишем. – Билл, что с тобой? Ты болен? Я с усилием взял себя в руки: Филлис Данкертон смотрела на меня с изумлением на лице. – Ничуть, – ответил я. – С чего бы мне быть больным? – Дружище, – беспечно произнесла она, – я отчасти ответственна за пузо Питера, но о вашем речь не веду. Я не знаю, почему вы должны быть больны, но вы выглядите именно так. Между прочим, я видела, как два наших пестрых голубка держали путь в бильярдную. Интересно, важное решение уже принято? Я ничего не сказал: чувствовал, что больше не могу выносить этого беспокойства. Филлис Данкертон хороша в малых дозах, но бывают моменты, когда она просто сводит с ума. Поэтому я сделал какое-то дурацкое замечание и покинул ее, смутно сознавая, что на ее лицо вернулся удивленный вид. Хотя какое, черт возьми, все это имело значение? Разве что-нибудь имело значение, кроме того, что Мэри уезжает с Майлзом Стэндишем? Теперь уже ничто не могло изменить этого факта: они оба были не из тех людей, кто меняет свое решение после того, как оно принято. И в тот вечер за обедом я поймал себя на том, что с любопытством наблюдаю за ними. Оба были более молчаливее, чем обычно, чему едва ли стоило удивляться. А Джон Сомервиль, которому, очевидно, еще ничего не сказали, переводил взгляд с одного из них на другого. В том, что ему скажут, я был уверен. Идея сбежать тайком не привлекла бы ни Мэри, ни Стэндиша: это были люди не такого сорта. Но будет ли это сделано после обеда или отложено на следующий день? Или Майлз пойдет обычным ходом событий, предоставив Мэри сообщать новости Джону? Точка была поставлена после обеда. Джон Сомервиль ушел в свою комнату писать письма, и внезапно я заметил, как Стэндиш многозначительно взглянул на Мэри. А затем он с быстрым кивком вышел из комнаты. – Как насчет прогулки, Кэнфорд? – предложил молодой Меррик, и я машинально встал. Почему бы и нет? – Меня поражает, – заметил мой спутник доверительно, когда мы оказались вне пределов слышимости, – эта слегка мрачная и унылая атмосфера в старом родовом поместье. Лица Сомервиля за обедом было достаточно, чтобы масло прогоркло. И Стэндиш, кажется, довольно сильно изменился в эти последние дни. – Когда мужчина, – заметил я, – влюблен в чужую жену, а ее муж узнает об этом, это не способствует праздничной атмосфере в доме. Меррик остановился как вкопанный и уставился на меня. – Господи! – пробормотал он. – Так вот в чем проблема, да? Что ж, будь я проклят. Я этого совсем не замечал. Но прекрасно знаю, кого из этих двоих я бы выбрал. Наш хозяин, хоть я и пользуюсь его гостеприимством, мне не очень нравится. – Может быть, и нет, – коротко ответил я. – Но так случилось, что именно он – муж нашей хозяйки. – Вы хотите сказать… – начал Меррик и вдруг схватил меня за руку. – Боже мой! Кэнфорд, посмотрите туда! Мы были примерно в ста ярдах от дома. Из открытых французских окон одной из комнат на нижнем этаже лился свет. А комната эта была кабинетом Джона Сомервиля. Сам он стоял спиной к письменному столу и лицом к Майлзу Стэндишу, и было очевидно, что между ними нарастает серьезная ссора. Мы не могли расслышать ни слова, но поза тех двух мужчин говорила сама за себя. – Черт возьми, давайте выметаться отсюда, – пробормотал Меррик. – Это весьма отвратительно, как думаете? Выглядит так, будто мы шпионим за ними. Я в любом случае возвращаюсь в дом. Он побрел прочь, а я стал смотреть, как огонек его сигареты угасает в темноте. Затем мой взгляд снова прилип к окну кабинета: к этой мрачной, свирепой, вековой борьбе двух мужчин за женщину, борьбе, которая приносит в мир убийство. И когда через десять минут я вернулся в гостиную, атмосфера там была не намного лучше. Мэри быстро подняла глаза, когда я вошел во французское окно, и ее лицо поникло, когда она увидела, кто это. Меррик скорчил мне гримасу, а Филлис Данкертон продолжала с набожным видом раскладывать пасьянс. Даже маленькая Марджори Стэнвей, казалось, почувствовала, что что-то не так, и суетливо возилась в комнате. И внезапно это случилось. Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась секретарша Сомервиля. Ее лицо было пепельно-белым, и она задыхалась. – Миссис Сомервиль, – почти закричала она, – он мертв! У него в спине нож. Его ударили ножом! Пару секунд никто не произносил ни слова. А затем Данкертон немного ошеломленно спросил: – Кто мертв? – Мистер Сомервиль, – всхлипнула женщина. – За столом. И опять воцарилась тишина – как мне показалось, на целую вечность. Мэри с белым, как простыня, лицом смотрела на секретаршу, словно не осознавая, что произошло. – Боже мой! – снова и снова бормотал себе под нос молодой Меррик, глядя на меня. А потом, наконец, я услышал еще один голос: – Мы должны вызвать полицию. Этот голос был моим собственным. – А тебе не кажется, что мы должны пойти и во всем убедиться? – пробормотал Данкертон. – Возможно, он еще жив. Но женщины не пойдут, конечно. А потом, наконец, подала голос Мэри: – Где Майлз? Это был не более чем шепот, но звучал он так, словно его прокричали в мегафон в мертвой тишине. И в этот момент Стэндиш появился в окне. Секунду или две он стоял, переводя взгляд с одного из нас на другого, а потом заговорил: – Что здесь происходит? – Сомервиль получил удар ножом в спину, – серьезно сказал Данкертон. – Его секретарь говорит, что он мертв. Мы просто шли посмотреть. – Удар ножом в спину! – воскликнул Майлз в изумлении. – Но кто же это его?.. – Мы не знаем, – ответил я, и взгляд Тони Меррика снова встретился с моим. – Пойдем посмотрим, можно ли еще что-нибудь сделать. Но сделать ничего было нельзя: это было очевидно с первого взгляда. Джон лежал, скорчившись над столом, а его глаза остекленели и смотрели остановившимся взглядом. В спину ему по самую рукоять был воткнут нож, который я часто видел лежащим на каминной полке. Долгое время все молчали, а потом Данкертон взял себя в руки. – Послушайте, парни, это довольно страшное дело. Мы должны немедленно вызвать полицию. Я скажу дворецкому, чтобы он позвонил. – Да, – тихо согласился Стэндиш. – Мы должны вызвать полицию. Некоторое время его взгляд был прикован к ножу, а затем он с усилием повернулся и посмотрел по очереди на каждого из нас. – У нас с ним была ужасная ссора сегодня вечером. – Он говорил с напряженным раздумьем, и Меррик снова посмотрел на меня. – Ужасная ссора. – Ребята, дорогие мои, – неловко пробормотал Данкертон. – Побудьте здесь, а я пойду гляну, что там с полицией. Он торопливо вышел из комнаты, и тут Меррик неожиданно взял быка за рога: – Это довольно мрачное дело, Стэндиш. Видите ли, мы с Кэнфордом были там снаружи и видели, как вы разговаривали с… с ним. – Значит, вы должны были видеть, кто это сделал, – нетерпеливо сказал Майлз. – Я, к сожалению, не видел, – ответил Тони. – Мне показалось, что это ваше личное дело, и я вернулся в гостиную. – И я вскоре после этого последовал за ним, – заметил я. Снова воцарилось молчание, а Стэндиш уставился на мертвеца. – У нас была ужасная ссора, – машинально повторил он, – а потом я вышел в сад через окно. Черт побери, – внезапно взорвался он, – вы же не думаете, что это сделал я?! – Конечно, нет, дружище! – воскликнул я. – Конечно, нет. Майлз с немного напряженным видом вышел из комнаты, а я повернулся к Меррику. – А каково ваше мнение? – спросил я в конце концов. – А ваше? – отозвался Тони. – Черт побери, Кэнфорд, если это сделал не он, значит, это был кто-то другой. Но если бы в саду кто-нибудь был, мы бы его увидели. – Мы могли и не увидеть, – возразил я. – Если он прятался. – В том числе за домом, – пробормотал Меррик. – Грязное это дело. Боже! Хоть бы полиция уже приехала! И примерно через полчаса они приехали – инспектор и сержант, а с ними еще и врач. Причина смерти была ясна: нож пронзил сердце, и Сомервиль умер мгновенно. Затем настала очередь полиции, и вскоре стало очевидно, в каком направлении развиваются их подозрения. Стэндиш не пытался скрыть факт своей ссоры с покойным – впрочем, это было бы бесполезно, поскольку мы с Мерриком ее видели. Но он решительно отказался говорить, что было причиной ссоры, и полностью отрицал, что это он был убийцей. – Никто не говорил, что это были вы, – строго сказал инспектор. – Вы слишком торопитесь. – Чушь, – коротко ответил Майлз. – Я не чертов дурак. Если я жестоко ссорюсь с мужчиной, а через несколько минут его находят мертвым, не стоит говорить мне, что подозрение не падает на меня. Разумеется, падает. А на следующий день подозрение стало уверенностью. Из Скотленд-Ярда прибыл эксперт по отпечаткам пальцев, и следы пальцев Стэндиша были найдены на рукоятке ножа. Это было неопровержимое доказательство, и единственное объяснение, которое Майлз мог дать, состояло в том, что в пылу спора он схватил нож с каминной полки. Но он все еще отрицал, что это он нанес удар. – Как тогда получилось, что только ваши отпечатки остались на ноже? – тихо спросил инспектор. Я думаю, что единственным человеком, который в последующие дни верил в невиновность Майлза, была Мэри. Для нас же здесь все было мучительно, жутко ясно. Как я сказал Меррику в ночь перед судом, сложно было представить себе более очевидное дело – разве что имелся бы видевший все собственными глазами свидетель, которого можно было бы представить присяжным. И Тони согласился с этим. Мы с ним, конечно, стали двумя главными свидетелями обвинения, но наши показания были полностью излишними. Стэндиш совершенно не отрицал того факта, что они с убитым серьезно поссорились. И это, и отпечатки пальцев на ноже стали уликами против него. Он так и отказывался говорить, из-за чего у них с Сомервилем случилась ссора, хотя мы все знали, что она касается Мэри. Но с точки зрения его невиновности или вины это было совсем не важно. Они с убитым из-за чего-то разругались, и Майлз схватил нож и ударил его в припадке неуправляемой ярости. Вот и все. И все закончилось, когда обвинитель замолчал, сказав свою заключительную речь. Присяжные, очевидно, уже приняли решение: трудно было представить, как еще они могли поступить. А адвокат Стэндиша, сэр Джон Гордон, как раз поднимался, чтобы приступить к своей безнадежной задаче, когда его вдруг самым удивительным образом прервали. Странная, безумная на вид женщина с большой коричневой коробкой в руках ворвалась в зал суда и крикнула: «Стойте! Подождите! Ни слова больше!» Ее лицо показалось мне смутно знакомым, а потом я внезапно узнал ее. Это была секретарша Джона Сомервиля. Все были настолько изумлены, что она сумела добраться до сэра Джона прежде, чем кто-нибудь успел остановить ее. И к тому времени, как к ней подбежали судебные приставы и служащие, она успела сказать адвокату достаточно, чтобы тот отмахнулся от них. – Милорд, – сказал Гордон судье, – эта женщина только что сообщила мне самую важную информацию. Несмотря на нарушение порядка, я предлагаю поместить ее на свидетельскую скамью.