Открыв дверь, Луве обнаружил Миккельсена и Олунда, молча стоявших перед мониторами и громадной стеклянной стеной. Каспар в допросной делал именно то, на что рассчитывал Луве. Мальчик сам – может быть, из любопытства – расстегнул портфель и теперь изучал его содержимое. Луве отметил, что он рассматривает пейзажи Херьедалена – Луве заранее распечатал фотографии северных гор, бескрайних лесов, болот. Еще Каспар достал изображение старой железнодорожной станции в Свеге – красивой серо-голубой деревянной постройки с красными уголками, а также фотографию товарного поезда, на котором прибыл в Стокгольм. Каспар рассматривал снимки, широко раскрыв глаза, и Луве в душе поблагодарил всех граждан Швеции, влюбленных в поезда. Очень многие фотографии из тех, что он вчера нашел и распечатал, запечатлели места, мимо которых следовал товарный состав. Луве оказался среди океана фотографий, и все благодаря тому, что любители поездов фотографировали объекты своего интереса и делились снимками в интернете. – Умно, – согласился Лассе. – Но что это даст? – Пока не знаю, – ответил Луве. Ему уже случалось прибегать к помощи фотографий, чтобы найти общий язык с пациентом, и едва он прочитал о Каспаре, как решил испробовать тот же метод. Сейчас перед мальчиком лежали в общей сложности семьдесят четыре снимка: разные места и здания Швеции, несколько фотографий знаменитых шведов и пара снимков людей не таких знаменитых, но известных Каспару. На одной был Лассе, на другой – Олунд. Это, конечно, выстрел в никуда, но теперь Луве, по крайней мере, убедился, что Каспар способен соотносить изображения с реальными объектами. Если он человек творческой складки, следующим шагом вполне могла бы стать арт-терапия. Пусть рисует – карандашом, красками. Сам Луве не практиковал арт-терапию, но знал пару опытных коллег. – А какой в этом всем смысл? – спросил по видеосвязи адвокат, который сидел за столом, сцепив пальцы под подбородком. – Я хочу понять, куда двигаться дальше в работе с этим мальчиком. Фотографии – часть ассоциативного теста. – Теста? – Адвокат взглянул на часы. – У меня через час встреча. – Понятно. “А что тут еще ответишь?”, – подумал Луве и стал смотреть на мальчика за стеклом. Каспар почти с жадностью продолжал вытаскивать фотографии из портфеля. Некоторые он откладывал в сторону, в стопку, где распечатки были повернуты изображением вниз; другие он раскладывал на столе картинкой вверх. На столе появились еще несколько стопок. Первоначальное любопытство сменилось подобием глубокой сосредоточенности. – Он их сортирует, – подтвердил Олунд. – По какой-то своей системе. – Черт… Да это же я, – заметил Лассе. На экране – камера снимала Каспара сзади и наискосок – появилась фотография, которую мальчик держал в руках. Луве скачал ее с сайта полицейского управления, где были фотографии двадцати руководителей разных полицейских отделов. На одной улыбался Ларс Миккельсен, одетый в форму. Каспар несколько минут рассматривал снимок, после чего положил его на стол изображением вниз. – Это в каком смысле? – спросил Лассе. – Я ему неинтересен? – Посмотрим. Через несколько минут фотографий в портфеле не осталось. Фотография Олунда отправилась в ту же стопку, что и фотография Лассе. Там же оказались разнообразные пляжи и рапсовые поля Сконе, а также снимки людей, знаменитых на весь мир. Все, кроме одного. Фотографию шведской королевской четы Каспар рассматривал долго, а потом положил ее на стол изображением вверх. – Я возвращаюсь, – сказал Луве. Когда он выглянул в коридор, охранники стояли спиной к нему у кофейного автомата и о чем-то говорили. Луве показалось, что он различил слова “мозгоправ” и “беженец-нелегал”. Он тихонько закрыл за собой дверь, остановился и стал слушать. – …педик этот. Что он понимает? А парень… Посмотри, какие у него глаза – и какие волосы, они же неестественно светлые, почти желтые. – Э… – Второй охранник похлопал коллегу по плечу и кивнул в сторону Луве. – Педик вернулся, – сказал Луве. – Откроете? Вообще надзиратели в изоляторах и тюрьмах были не такими дураками, как принято думать, но паршивые овцы найдутся в любом стаде. В конце девяностых Луве работал в отделении судебной психиатрии в Худдинге. Может быть, в наше время садисты, расисты и быковатые “деды” всех мастей встречаются не так часто, но до конца еще не вымерли. Разговорчивый охранник хохотнул, после чего на его лице снова появилось презрительное выражение. – Предоставляю в ваше распоряжение, – сказал он и открыл дверь. Едва войдя в допросную, Луве услышал, что Каспар как будто что-то напевает сквозь зубы. Звук внезапно прервался, и мальчик повернул голову. Луве был встречен взглядом, удивленным и изучающим одновременно. Вот бы остановить время, отмотать несколько секунд назад, пережить все заново. Неужели мальчик что-то напевал? Какую-то песенку? И если так, то Луве в эту секунду-две только что впервые услышал от мальчика что-то, хоть отчасти похожее на слова. Ну и взгляд. Как будто Каспар никогда его, Луве, не видел. – Еще раз здравствуй, – осторожно сказал Луве. Может, не стоит его сейчас тревожить? Мальчик продолжал смотреть на него. Луве казалось, что он воочию видит, как отчаянно у того работает мозг. Секунды через две что-то как будто встало на место, мальчик расслабился и перевел взгляд на пустой стул по ту сторону стола. Он приглашал Луве сесть, и Луве сел. Взглянув на разложенные на столе фотографии, он определил систему, по которой действовал Каспар. В одну стопку мальчик сложил фотографии, которые описывали путь товарного состава: первым лежал снимок станции в Свеге, потом шли фотографии других станций и прочих мест, и так вплоть до пункта назначения – сортировочной в Томтебуде. В стопке поменьше содержались фотографии беседки из Васапаркена, где произошло столкновение с подростками, а также перрон станции “Медборгарплатсен”. В другой стопке были пейзажи Даларны и Херьедалена; именно сюда попала фотография с сороковой годовщины бракосочетания Карла XVI Густава и королевы Сильвии. Король в орденах, Сильвия в диадеме и колье из драгоценных камней. На снимке значилась переливчатая дата – “19 июня 2016 года”. Почему эта фотография попала сюда, к изображениям северных гор и лесов? Луве подтолкнул портрет королевской четы к Каспару; тот взглянул на фотографию. На лишенном выражения лице блеснули глаза, обозначилось подобие чувства, но Каспар не стал брать снимок в руки. – Узнаешь короля и Сильвию? – спросил Луве. Никакой реакции. Луве лишний раз убедился, что задавать вопросы – провальная тактика. Может, стоит поговорить о чем-нибудь, что, как и фотографии, может возбудить в Каспаре любопытство, вызовет желание задавать вопросы у него самого? Луве повернулся к зеркальной стене и посмотрел на свое отражение. Женоподобный Луве Мартинсон, ты вынужден принимать особые препараты, чтобы не лишиться тех крупиц тестостерона, которые у тебя есть. Он вспомнил, как в Скутшере девчонки во время отвальной смеялись над “Тестогелем”. Шутка как бы намекала, что он скрытничает, мало что рассказывает им о себе. Луве стоило бы намекнуть, что “Тестогель” – не более чем добавка, что пару лет назад он принимал куда более серьезные препараты. Ему следовало рассказать о своем истинном “я”. О человеке, которым он был, и о человеке, которым он стал. Но Луве так и не решился открыться перед обитательницами “Ведьмина котла”. Сейчас перед ним сидел мальчик, имени которого никто не знал и который, помимо немоты, мог страдать какой-нибудь разновидностью амнезии. И этот мальчик, может быть, знал, что чувствуешь, когда другие смотрят на тебя как на андрогина. Что, если он, Луве, расскажет Каспару всю правду о себе? Если подставить брюшко, открыть самые сокровенные тайны, мальчик, может быть, приоткроет дверь к своим секретам? Да, его сейчас слушают, но какая разница. За зеркальной стеной сидят люди, которых он едва знает. По видеосвязи на него смотрят двое незнакомых ему людей. Плюс Лассе, которому и так все про него известно. Лассе знает даже, почему он взял фамилию Мартинсон и относительно нейтральное имя Луве – Love. Луве взял в руки снимок из серии “Маршрут товарного поезда”: изображение железнодорожных путей на станции Лудвика, где поезд простоял больше часа, прежде чем его направили в Стокгольм. – Я много раз бывал здесь, – сказал Луве. – У родителей был участок в нескольких милях севернее Лудвики. Станция почти не изменилась. Воспоминания о детстве могли не только причинять боль. Как хорошо было сбежать из дому, добраться до самой Лудвики или Бурлэнге… – Однажды я автостопом доехал до Лудвики и сел на поезд до Стокгольма… Отец чуть не лопнул от злости. Затем Луве снова взял в руки портрет королевской четы. – Когда я был в твоем возрасте, я купил открытку с портретом короля и королевы Сильвии. Примерно такую же, как эта. Написал пару слов и отправил открытку родителям. Открытку он отправил с Центрального вокзала Стокгольма. Луве тогда ощутил невероятную свободу. Он как будто выздоровел после долгой болезни. “Вы для меня умерли”, – написал он. – Мне казалось, что мама – она как Сильвия, – продолжал Луве. – Я вбил себе в голову, что его величество – садист: ходили слухи, что он, когда ему скучно, бросает в Сильвию спички и щелкает ее резинкой. Примерно так же обстояло с моими родителями. Мама молча, с застывшей улыбкой сносила отцовские выходки и предпочитала отворачиваться, когда отец издевался надо мной. Луве проглотил комок в горле, надеясь, что зашел не слишком далеко, однако Каспар теперь смотрел на него с явным интересом. – Я могу тебе кое-что рассказать, – продолжал Луве. – Обещаю: как только я замечу, что ты больше не хочешь слушать, я тут же прекращу. “Интересно, – подумал Луве, – какая история скрывается за этим загадочным взглядом. Если Каспар недавно сбежал – значит, он сбежал в том же возрасте, когда сам Луве порвал со своей семьей. Когда он, подросток, понял наконец, что такое нормальное взросление, а что таковым не является. И из какой семьи надо уносить ноги”. В детстве Луве казалось, что его семья ничем не отличается от остальных. В то же время он всегда знал, что с его семьей что-то не так. Одно противоречило другому, но такой уж была тогда его жизнь. Луве подумал и начал: – Жил-был один ребенок. Одна очень несчастливая девочка.