Видар кивает и уходит, но приносит мне не домашние боты, а уличные башмаки и кожух. – Я покажу, – говорит он. Я надеваю кожух, и мы выходим в короткий день. Снегопад, наверное, прекратился вскоре после того, как Пе уложил меня спать: кровь на снегу у курятника еще видна. В снегу за курятником протянулась цепочка следов. Какое-то животное бежало по насту – Ненасытный так и бегает, а еще есть следы Пе и Ингарова отца; они люди тяжелые, насту их не выдержать. Кое-где на снегу красные пятна. Следы ведут в тень под елками. Мы пересекаем поле, по колено в снегу, и по утоптанной тропинке спускаемся к дому Старейшин. Чуть левее, метров на десять в лес, много следов. Они беспорядочно пересекают лесную опушку. Похоже, тут прошли три разных существа. Странно, но звериных следов я больше не вижу. – Ниже, в ущелье, – говорит Видар. Снегу под елками намело меньше, и этот участок пути мы проходим быстрее. До меня доносится журчание горного ручья, который со дня на день скует лед. Земля здесь каменистая, дорога идет под уклон, лес не такой густой. Я редко когда ухожу так далеко от дома. Ходила только к озерцу и заброшенному хутору, а так у нас смотреть особо не на что. Одни скалы и опасные расселины, подлесок и густые кусты – расцарапаешься да и одежду порвешь. А еще дальше – болота, где можно утонуть. – Смотри. – Видар указывает на высокий валун в ущелье – там, где горный ручей делает небольшой крюк. Мы спускаемся. Да, брат прав. Крови много – и на камнях, и на земле. Крови чуть ли не больше, чем снега. – Зачем ты так далеко ходил, Видар? – Я стараюсь говорить строго, но сама слышу, что голос у меня встревоженно дрожит. – Тебе сюда нельзя. Здесь опасно. – Прости… – Видар смотрит на меня. – Я просто пошел за ним. – За кем? – За… Валле. Он очень спешил. Видар рассказывает, что у отца Ингара были с собой веревка и мешок. Видар увязался за ним – хотел посмотреть большого зверя, которого Валле хочет посадить в мешок. Выслушав его рассказ, я сажусь на камень. – Почему ты сказал, что Ингар на небесах? Видар берет меня за руку. – Мне Эм так сказала. Я смотрю перед собой пустым взглядом. Серые камни, красноватый снег, на земле одни камни и такая же серая грязь. Четких очертаний нет, только размазанные краски. “Зачем она так сказала?”, – думаю я и сжимаю кулак. У меня только один ответ. Мама злая и любит бояться. Получает от этого удовольствие. Я-то уже вижу ее насквозь, но Видар еще мал и не понимает. И все же именно он, младший брат, утешает меня, старшую сестру. Откуда-то из далека доносится уханье. Похоже на полярную сову, но в это время года они молчат. Их крики бывают слышны весной. Обычно это две птицы, самка и самец, желающие обозначить, что здесь они хозяева, но сейчас кричит только одна птица. Я слушаю одинокое уханье и думаю: “Должно быть, эта птица очень несчастна. А может быть, сошла с ума”. – Вы что там делаете? Мы смотрим вверх, на край ущелья. На фоне низкого солнца вырисовывается худощавый силуэт. Сквозь растрепанные волосы и бороду просвечивают лучи, из-за плеча торчит ствол ружья. – Стина? – Отец Ингара повышает голос. – Что вы там делаете? – Ищем росомаху, – отвечаю я. – Поднимайтесь-ка… Не то поскользнетесь, вниз свалитесь. Мы выбираемся из ущелья, осторожно, чтобы Валле не разозлился на нас. Возвращаемся мы все втроем. На полпути через лес Валле внезапно останавливается, поворачивается к нам и вскидывает руку. – Слышите? С вершины горы доносится гул. – Если этот ветер кого застигнет наверху – беда, – объясняет Валле. – Он приносит метели с северо-запада. Миг – и вокруг тебя уже буран, собственной руки не видно. Можно сбиться с дороги, упасть в расселину и замерзнуть насмерть. Держитесь от тех мест подальше. Вы поняли? Светло-голубые глаза пристально смотрят на меня, напоминают, что мне следовало быть поумнее и не лазать в каменистое ущелье, да еще с маленьким Видаром. Это Предательство и Пагуба. – Поняли, – отвечаю я, потому что меня не в первый раз предостерегают от ветра, несущего бурю. Иногда он гудит как шмель, иногда как пчела, а когда он совсем близко, то грохочет, как обвал в горах. Глава 33 Тюрьма предварительного заключения Крунуберг Невролог пошелестел рентгеновскими снимками, лежавшими на столе. – Итак. Я полагаю, что мальчика били на протяжении всего его детства, в том числе и по голове, что послужило причиной аномальной деятельности гиппокампа. И судя по некоторым закономерностям в деятельности мозга, мальчик мог пострадать от недостатка кислорода. – Как будто задыхался или тонул? – спросил Луве. – Еще он мог чем-то отравиться. Отравление объяснило бы результаты компьютерной томографии. – То есть что у него нарушена функция почек? Невролог кивнул. – Для выздоровления ему нужен диализ, а то и трансплантация. * * * В отделение нейрохирургии Новой Каролинской больницы Каспара отвез Олунд. Но пока врач прикреплял к его голове двадцать два металлических электрода, мальчик смотрел на Луве, а когда Каспару делали рентген, Луве сидел рядом с койкой, одетый в зеленый свинцовый фартук, защищавший его от радиации. В целом поездка в Каролинскую больницу заняла два с половиной часа. Когда Каспара вернули в камеру, он заснул и проспал остаток дня. По словам надзирателей, спал он по-прежнему беспокойно и при этом сильно потел. В шесть часов Каспар снова сидел в комнате для допросов и ждал Луве, который вместе с Миккельсеном и Олундом наблюдал за ним через стеклянную стену. Адвокат и соцработница тоже были на связи. – Он на меня так посмотрел, будто никогда раньше не видел, – сказал Олунд. Лассе кивнул, подтверждая его слова, и заметил: – А с вами, Луве, дело явно обстоит по-другому. Что это за амнезия такая? – Пока еще рано судить. По мнению врача из неврологического отделения, низкая активность гиппокампа указывала на проблемы с переходом информации из кратковременной памяти в долговременную. – В худшем случае у него может быть антероградная амнезия, – прибавил Луве. – Это значит, что он полностью или частично утратил способность запоминать новое. Чаще всего такое бывает из-за черепно-мозговой травмы или кислородного голодания мозга. “Наверное, когда его били, один из ударов оказался по-настоящему опасным”, – подумал Луве. Ему вспомнилось рентгеновское изображение головы Каспара. Одиннадцать сросшихся повреждений на одном только черепе. На предплечьях тоже были следы переломов, причем врач объяснял их тем, что мальчик пытался прикрыться от побоев. – В речевом центре мозга отклонения есть? – спросил Олунд. Луве покачал головой. – Речевой центр не так изолирован, как раньше думали, его деятельность распространяется на весь мозг. Разные типы слов связаны с разными областями: например, когда мы слышим слова, которые описывают вещи или людей, у нас активируются области рядом со зрительным центром. Каспару дали послушать запись рассказа, которая шла семь минут. Врач, который отслеживал сигналы мозга в режиме реального времени, не увидел ничего необычного. Но чтобы разобраться подробнее, нужна, конечно, более серьезная проверка, с томографом. – Может, в следующий раз стоит прокрутить ему какую-нибудь мелодию? – как бы вскользь заметил Олунд. “Хорошая мысль”, – подумал Луве. То, что Каспар напевал в допросной, на записи звучало невнятно, но напоминало отрывок из одной мелодии. – Вы точно хотите отнести ему это? – Олунд поморщился, глядя на картонную тарелку, которую Луве поставил на стол. После обеда у Луве было достаточно времени на подготовку. Первым делом он наведался в магазин рядом с полицейским управлением и купил стеклянную баночку. Баночка продавалась исключительно как элемент декора, хотя, по словам продавца, содержимым, которое в настоящий момент лежало на картонной тарелке, можно было и перекусить. – Мне сказали, что для выращивания сверчков требуется на полторы тысячи литров воды меньше, чем для такого же количества крупного скота, – сказал Луве. – Углеродный след в пятьдесят пять раз меньше, а белок не хуже говяжьего. – Но это же гадость, – возразил Олунд. Лассе улыбнулся, протянул руку, взял сверчка длиной с сантиметр и сунул в рот. – Подсолить бы, – сказал он, хрустя сверчком. – На семечки похоже или на орехи. Сойдет, чтобы подкупить.