– Спасибо… Ну, тогда… тогда… Олунд мельком глянул в зеркало заднего вида и увидел, что она улыбается. – Ну ты и зануда, – сказала Оливия. Жанетт уже бежала к машине. Когда дверца открылась, рука, лежавшая на плече Олунда, исчезла. * * * Уже в подъезде было слышно, что на втором этаже праздник в разгаре. Гремел хард-рок семидесятых. Когда следователи постучали, в квартире чем-то брякнули. Наверное, пустые банки со стола убирают, подумал Олунд. У человека, открывшего дверь, мусорный мешок словно был набит крупными шишками, и Олунд понял, что угадал насчет банок. – Томми в душе, – сообщил мужик со скучающим лицом. – Можете подождать на кухне. – Он поставил мешок с банками в прихожей и сунулся в гостиную: – Легавые пришли… Да выключи ты. В гостиной висел застоявшийся запах сигаретного дыма и пива. Такая вечеринка может продолжаться по несколько дней кряду с одной-единственной целью: отсрочить похмелье. Когда музыка стихла, Жанетт попросила двух оставшихся участников празднества пойти прогуляться. Пока мужчины разбирали с испачканного чайного столика телефоны и сигареты, дверь ванной открылась. Бывший муж Лолы Юнгстранд вышел в коридор в одном полотенце, обмотанном вокруг бедер. – Оденьтесь, – попросила Жанетт. Двое парней неуклюже протиснулись мимо Оливии, которая так и стояла в прихожей, уперев руки в бока. Судя по позе, Оливия держалась спокойно, без малейшего напряжения; пока мужчины выходили из квартиры, Олунду вдруг пришло в голову, что он даже не подумал о возможной опасности. Трое полицейских, из них две женщины, против четверых пьяных, которые пьют уже не первый день. И все же именно в компании этих двух женщин Олунд чувствовал себя в безопасности. Жанетт, конечно, никого не могла напугать, но держалась так, что в ее присутствии быковатые мужики мгновенно превращались в послушных мальчиков. Жанетт и Оливия прошли на кухню; Олунд последовал за ними. Утром Оливия расхаживала по своей маленькой двушке, а Олунд лежал в кровати, делая вид, что дремлет. Оливия запустила кофеварку, достала одежду и отправилась чистить зубы; одета она при этом была в одну майку, которая заканчивалась чуть ниже пупка. Именно эта маечка почему-то подчеркивала ее наготу, и Олунд старался не смотреть, пока Оливия, нагнувшись, искала трусы и носки в ящике комода, стоявшего в изножье кровати. Ее, казалось, вовсе не заботило его присутствие, хотя Олунд был уверен: она отлично знает, что он не спит и тайком наблюдает за ней. Оливия, а за ней и Жанетт выдвинули по стулу с реечной спинкой, стоявших у кухонного стола, и уселись друг против друга. Олунду вспомнилось, как трудно было сохранить невозмутимый вид, когда они с Жанетт обыскивали жилище Лолы Юнгстранд и обнаружили вибратор. Его грела мысль, что благодаря ему Жанетт избежала неловкой необходимости брать вибратор в руки. Олунд сел в торце стола, спиной к окну. Не быть ему героем в глазах двух этих женщин. Их, в отличие от него, мелочи не смущали и не пугали. – Сядь лучше с другой стороны, – тихо попросила Жанетт. – Пусть у Томми за спиной будет свободно. Хочу, чтобы он вел себя понаглее. Олунд послушался. Вошел Томми, и Жанетт попросила его закрыть дверь кухни. – Когда вы узнали об исчезновении Мелиссы? – начала она, когда Томми сел на свободный стул у окна. – Утром пятнадцатого декабря две тысячи четвертого года, – быстро ответил он. – Где вы находились, когда Лола позвонила вам? Томми вздохнул. – В аэропорту Гардермуэн. Отработал на месторождении Тролль двадцать одну двенадцатичасовую смену и летел домой. Устал как собака. – Что вы почувствовали, когда узнали, что ваша дочь пропала? Томми подозрительно взглянул на нее. – К чему вы клоните? – Вам стало стыдно? Олунд уловил секундную растерянность в налитых кровью глазах Томми. – С чего это я должен стыдиться? – спросил он, явно раздраженный. – Вам стало стыдно, что вас не было дома и вы не смогли защитить Мелиссу? – Я… – Томми не закончил. Он закрыл глаза и беззвучно побарабанил пальцами по столу. Мускулы на могучих предплечьях напряглись, и Олунд понял, что Томми сдерживает злость. Томми снова открыл глаза. – Я нормальный отец, мне нечего стыдиться, – подчеркнуто спокойно объяснил он. – Был бы дома – конечно, смог бы защитить. Но меня дома не было. – Вы могли бы быть дома, если бы захотели, – сказала Жанетт. – Потому что находились вы не в Гардермуэне, а меньше чем в семи километрах от своей квартиры. За столом ненадолго воцарилась тишина. У Олунда подскочил пульс, ребра ощутили вес пистолета под курткой. Серые утомленные глаза Томми Юнгстранда в упор смотрели на Жанетт. – Вы были в Стокгольме, в гостинице, – продолжала Жанетт. – Отнюдь не пятизвездочной, по моему мнению. Вечером вы сняли там номер в компании с шестью другими мужчинами и одной женщиной. Жанетт достала из внутреннего кармана телефон, нашла снимок и дала Томми посмотреть; выражение глаз и рта у него так и не изменилось. – Что ваша исключительная память на лица говорит об этой девушке? И она показала снимок Олунду и Оливии. С экрана на них смотрела бритая наголо женщина с пирсингом в губах. Ей было лет сорок, а может, и тридцать, просто она выглядела старше, и не от хорошей жизни. – С тем случаем полиция давно разобралась, – сказал Томми – При чем тут Мелисса? – Ну, я бы сказала, что тот давний случай вписывается в механизм лжи, который очень даже может иметь отношение к Мелиссе. У вас еще будет возможность все объяснить, но сейчас я хочу, чтобы вы послушали. – Жанетт нажала кнопку, и фотография исчезла, после чего Жанетт повернула телефон экраном к себе. – Я поговорила со следователем из отделения “Север”. Он рассказал, что эта женщина была под следствием по делу о сутенерстве. Когда вы и те шестеро встречались с ней в гостинице, за ней как раз наблюдала полиция. Сейчас я буду читать отрывки из рапорта – вы тоже там фигурируете. – И Жанетт, с безнадежным выражением взглянув на Томми, стала читать вслух отчет, составленный отделом по борьбе с проституцией. * * * Пелена скорби всегда монохромна. Шкала от бесцветности до неспособности различать цвета, на которой самая глубокая боль – черная, полное отсутствие цвета, а самая старая печаль, с которой ты уже смирился, окрашена белым. Последняя стадия, когда цветов уже не различить, хотя они все здесь. Жанетт смотрела в потухшие глаза Томми. Он потерял дочь, и Жанетт казалось, что глаза у него подернуты той же пеленой, какую она часто видела в глазах людей, чьи близкие стали жертвой убийцы. Жанетт видела в серых глазах Томми белую скорбь. – Итак, ваша дочь исчезла, пока вы участвовали в групповухе, – подытожила Жанетт. – Железное алиби, потому что полиция вела наблюдение в гостинице и видела вас весь вечер и ночь. В компании с той женщиной и шестерыми мужчинами. – И что? Вы же сами понимаете, что это ни черта не меняет. После звонка следователю из отделения “Север” Жанетт узнала, что следователи решили не сообщать родственникам, где был и чем занимался Томми. Все-таки алиби есть алиби, а трагедия семьи и без того велика. – Насколько я понимаю, вы убедили следователей закрыть глаза на тот факт, что ваше первоначальное алиби – нефтяное месторождение – оказалось несостоятельным, – сказала Жанетт. – Но мне не нравится, что вы были неподалеку от дома, а еще больше мне не нравится, что вы утаили от нас эту информацию. Томми взмахнул руками и откинулся на спинку стула, отчего тот протестующе скрипнул. – Руководитель следственной группы сказал мне еще кое-что, – продолжала Жанетт. – Через три недели после исчезновения Мелиссы, в январе две тысячи пятого, от вашей соседки поступило заявление в полицию. Почему вы об этом не упомянули? – При чем тут заявление? Дело закрыли, вычеркнули из списка, так что имею полное право… – …не говорить. Да. Но в тот раз речь шла о Мелиссе, правда? – Жанетт немного помолчала, бросила взгляд на Олунда и Оливию и продолжила. – Я знаю, почему соседка заявила в полицию. Но хочу услышать об этом от вас. Договорились? Томми провел рукой по спутанным волосам. – Мне бы воды. Жанетт кивнула. Томми встал со стула и достал стакан. – Это было пятнадцать лет назад, – начал он. – Память уже немного того. – Он налил воды и жадно выпил. – Расскажите, что помните. Томми поставил стакан и снова сел. – Эта баба была у нас на лестничной площадке что твоя охранка. Вечно куда-то писала, жаловалась. Все знали, что она жаловалась на все и на всех подряд, но открыто возражал только я. Жанетт бросил взгляд в окно. Сквозь тучи пробились солнечные лучи. – И как именно вы ей возражали? – Она уж слишком далеко зашла, и однажды у меня лопнуло терпение, – признался Томми. – Я сказал, что, если она и дальше будет изображать из себя штази и крутиться рядом с Мелиссой, она у меня получит. – И часто вы бьете женщин? – Нет, – спокойно произнес Томми. Серые глаза ничего не выражали. – Соседка заявила на вас в полицию из-за угроз и рукоприкладства. Вы помните, о каких ваших действиях она говорила, или вам напомнить? – Да я даже забыл, как ее звали. – Томми пожал плечами.