Лассе с задумчивым видом сцепил пальцы на колене. – Ты знаешь, сколько тебе лет? – Долго в лесу. – Мальчик покачал он головой. – Раньше мы знали… Сейчас трудно. – А в каком году родился, знаешь? Луве заметил, что мальчик как будто выжидает. Он отвернулся и начал чесать под повязкой. – Сейчас две тысячи девятнадцатый год, – напомнил Лассе. – Я помню документ, – пробормотал наконец мальчик и потер глаза. – Два, девять, ноль, восемь, два, ноль, ноль, ноль. День, месяц, год. Двадцать девятое августа двухтысячного года, подумал Луве. Лассе, судя по выражению лица, сделал тот же вывод. Мальчику – нет, не мальчику, юноше – через два месяца исполнится девятнадцать. Во всяком случае, если он сказал правду. – Что за документ? – спросил Лассе. – Квадраты… Цифры. Имя. Синяя печать… – То есть ты говоришь о дне своего рождения? Каспар кивнул и по-юношески хрипло прибавил: – Документ из Тронхеймского регистра записей гражданского состояния. Глава 46 Мидсоммаркрансен – Я соскучилась по тебе, Юхан, – сказала Жанетт. На столе в гостиной стояла пенопластовая коробочка с остатками тайской еды. – И я по тебе, мама. – Юхан что-то прошептал, и в трубке послышался еще один голос. Да, в Сан-Франциско же сейчас начало седьмого утра. Наверное, девушка Юхана тоже проснулась. – После занятий я еще позвоню, по скайпу, – пообещал сын. – Поговорим подольше. Они попрощались, и Жанетт нажала “отбой”. Интересно, помнит ли Юхан, что сегодня канун Мидсоммара? Там, в Калифорнии, день летнего солнцестояния вряд ли празднуют так, как здесь, в Стокгольме. Мидсоммар в Мидсоммаркрансене. Жанетт напомнила себе, что район получил название от таверны, в XVIII веке располагавшейся здесь, на Сёдертельевэген. Дверь кабака украшал венок из цветов. Может, стоит все же выпить сегодня пару кружек пива и прогуляться до Винтервикена. Уже три часа, а она все еще в трусах и майке. Жанетт встала с дивана, но, когда начала подниматься по лестнице, раздался звонок в дверь, и она спустилась. По ту сторону двери виднелся в матовом окошечке человек с широкими плечами и лицом, которое показалось Жанетт знакомым. – Это ты, Шварц? – удивилась Жанетт. – Ага… Жанетт быстро натянула спортивные шорты и открыла дверь. – У тебя же сегодня выходной? У Шварца через плечо висела черная компьютерная сумка. Упаковку пива он пристроил на костыле. – Да ну, “выходной”. Что мне делать-то? Хороводы водить с самим собой? Пять минут спустя они уже сидели в гамаке за домом. Шварц достал ноутбук. – Ты точно можешь работать? – Точно, – заверила Жанетт и открыла пиво зажигалкой. Жанетт много лет считала Шварца простоватым беспечным парнем, слегка ребячливым и отчасти недалеким. Но в последнее время ее взгляд на него изменился, а может, изменился сам Шварц. Его прямолинейность вызвала к жизни ее прежнюю сущность, ту стойкую Жанетт, которая обеими ногами стояла на земле и никогда не чувствовала себя одинокой или брошенной. Жанетт отпила пива. У него был вкус выходного дня, и Жанетт захотелось курить. – Олунд сказал, что твой разговор с Кларой Бундесон не дал ничего нового. Шварц кивнул. – За исключением того, что она точно разговаривала с Владимиром, и не раз. У мелких свои представления о клятвах. До вчерашнего дня Клара помалкивала. И знаешь почему? – Почему? – спросила Жанетт, доставая сигареты. – Потому что они поклялись на мизинчиках, что никому не расскажут про этот разговор, – усмехнулся Шварц. – Железная логика для трехлетки. – И о чем они говорили? – Жанетт закурила. – О чем – не очень понятно, но Клара, похоже, думает, что этот Владимир водит автобус. Может, он ей конфеты давал или игрушки, а может, и нет. Ей было трудно вспомнить. Но она сказала, что он симпатичный и хорошо пахнет. – Хорошо пахнет? Шварц пожал плечами. – Ну да. В трейлере у Йонни не сиренями пахло, так что Кларе, наверное, не с чем сравнивать. Да это и не так уж важно. Сегодня утром я посмотрел запись с камеры видеонаблюдения, о которой мы раньше не знали. Щелчком мыши он вызвал к жизни запись с высоко расположенной видеокамеры. На экране появились строительный забор вдоль оживленной магистрали и частично скрытая этим забором площадка, на которой стояли с десяток машин. – Камера расположена на соседнем здании, тоже на Кварнхольмене, – пояснил Шварц. – Семь тридцать пять вечера. А теперь смотри. На краю импровизированной парковки на пару секунд появились спины двух бегущих мужчин. Секунд через десять после того, как они исчезли, в кадре возник третий. – Мы видим, как Владимир, Йонни Бундесон и Рикард Стрид бегут друг за другом. В том порядке, как я их назвал. Шварц перемотал запись вперед, и таймер показал 19.43. – А вот Владимир возвращается… – Шварц остановил изображение. Расплывчатая фигура на экране замерла, позволяя, однако, разглядеть кепку, бороду и одежду. – Восьми минут ему хватило, чтобы добежать до моста, выстрелить в Бундесона и бегом вернуться. – Отлично, – одобрила Жанетт. Она уже поняла, что будет дальше. Подозреваемый в убийстве открыл дверь синего фургона и скрылся внутри. Фургон выехал на дорогу; номерной знак читался, но заляпанный грязью логотип на борту разобрать было невозможно. – Кому принадлежит машина? – спросила Жанетт. – “Опель Мовано” две тысячи второго года выпуска, принадлежит одной фирме из Фалуна. Фирма занимается дезинсекцией помещений. А может, занималась… Я проверил. Они, похоже, обанкротились. – Погоди-ка… Дезинсекция помещений? – Я так понимаю, ты тоже подумала о яде? – сказал Шварц. Жанетт кивнула. – Об “урагане”. Пер Квидинг “Жизнь и смерть Стины” (отрывок) ДЕВЯТОЕ МАРТА МОЕГО ВОСЕМНАДЦАТОГО ГОДА ЖИЗНИ