Барбюны! Бенедикт Шульц редко чему удивлялся — но не сегодня. Сегодня мир всерьез за него взялся. Мало было Крокуса. Полтора десятка разгоряченных барбюнов, размахивали ножами и кричали, вторя своему вожаку — толстенькому человечку в квадратной желтой шапочке. В другое время эта шапочка показалась бы Шульцу смешной. Но не сейчас… Человечек восседал на высоком стуле, который его сородичи несли на плечах. — Дети мои! — вскричал главный барбюн. — Покажем этим Годси! Вероломным Любленам! Жалким Булланам! Их коварный план провалился! Вооруженные идиоты на ступенях Музея Естественной истории. Сомнений не осталось, — мир катится в пучину. Шульц взвесил, кого он опасается больше — барбюнов с ножами или Крокуса без ножа? Пожалуй, одинаково. В этот момент толстенький барбюн воздел руку, как адмирал, направляющий флот на Большую Бойню. Указывал он, казалось, прямо на Бенедикта Шульца. Это решило дело. Известный дьявол лучше неизвестного. Шульц развернулся и направился обратно в Музей. Глава XXXVI Благословение Гарби Витраж разлетелся в блеске электрических разрядов, словно взорвался огромный калейдоскоп. Осколки стекла обрушились на мраморные ступени. Перезвон тысяч колокольчиков ударил в уши. Золтах Гарби, выпучив глаза, смотрел как из темного проема окна, медленно, как сквозь паковый лед, выплывает скелет кита. А потом время решило наверстать упущенное — понеслось точно синема, прокручиваемая на тройной скорости. Кит вырвался из плена и с грохотом рухнул прямо на тележку. Благородное семейство Гарби, вереща, бросилось врассыпную. Только Золтах ни на шаг не сдвинулся с места. Он смотрел на дар небес. КИТ. Настоящий скелет кита… Никогда, ни у одного из барбюнских семейств не было подобной повозки. Это истинный триумф. Уперев руки в бока, Золтах Гарби расхохотался. Глава XXXVII Лучшая нота Горло болело, но Фласку было все равно. Все кончилось, а он жив! Но главное — соль, великолепная соль первой октавы, все еще билась в ушах оглушительным набатом. Его голос… Голос, способный отправить в полет кита. Киты не летают? Ха! И Фласк почувствовал, как его переполняет счастье. За спиной раздалось вежливое покашливание. Фласк повернулся и встретился взглядом с Гибким Шульцем. Король преступного мира улыбался. Фласк хрюкнул (звук совсем не подобающий певцу его уровня). Ну вот и все… Слава и смерть всегда ходят рука об руку, лучшие певцы умирают на сцене. Он достиг триумфа, а значит… Жаль, никто так и не узнает о силе его недооцененного гения. Планкет мемуаров не напишет. — Это была лучшая нота, что я слышал в своей жизни! — воскликнул господин Шульц. — Соль первой октавы, надо же! Такая чистая и мощная! Господин Шаляпин — великий артист, но он может петь только «ля». Потрясающе, Фласк! Мои аплодисменты! Челюсть певца упала. — Фласк, мальчик мой, — продолжал Шульц. — Пожалуй, я тебя недооценивал. У тебя золотой голос. Поверь — я разбираюсь в искусстве! Пойдем, дружище, такую ноту стоит отметить. Подхватив певца под локоть, Шульц повел его к выходу из музея. Мимо, не обращая на них внимания, пропятился Фокси Лампиер, волоча бесчувственное тело Крокуса. Физиономия Шульца на секунду вытянулась. — Куда это он потащил моего негра? Фласк тяжело вздохнул. Попробуй теперь объясни. — Просто он пообещал нам позаботится о трупе, господин Шульц. — Так Крокус еще не труп? — не понял Шульц. — Это не важно. Фокси всегда выполняет свои обещания. Глава XXXVIII Мамонты в снегу Планкет медленно спускался по ступеням музея. Снежинки, кружась, оседали на рукава и плечи, сверкали в свете фонарей алмазной крошкой. За спиной Фласк оживленно ругался с Шульцем — ветер доносил обрывки разговора о нотах и октавах. Планкет поднял голову. Снежинки липли к очкам и таяли от дыхания. Сквозь влажное марево, город казался расплывчатым, загадочным и чертовски красивым. Луна прищуренным глазом подмигнула ему, и Планкет подмигнул в ответ. Все-таки, несмотря ни на что, он любил этот город. К черту Мексику! Эпилог Человек слова Тонкая розовая полоска на горизонте кажется китовой кровью, расползающейся по морской воде. Вскоре пробьет восемь, и начнется День Большой Бойни. Пока же город вязнет в белесой предрассветной дымке. Силуэты домов выглядят размытыми. Зябко. Вдали, в гавани нового порта, броненосцы раскочегаривают топки, гремит железо и уголь. Корабли готовятся к выходу — словно железные киты сонно ворочаются в тесном логове. — Ну что, мальчик, поехали за ворванью? — Фокси прищурил левый глаз. За его спиной из закопченной трубы поднимался в небо черный дым с искрами. Жилистые руки старого моряка привычно набили трубку, зашнуровали кисет, сунули за пазуху. На Фокси — старый морской бушлат с бронзовыми пуговицами, позеленевшими от времени. На ногах — новенькие лакированные ботинки. Большим пальцем с желтоватым ногтем Фокси тщательно умял табак; сунул трубку в рот. — Нам предстоит долгое плавание. Тебе, как новому гарпунщику, положена пятидесятая доля — радуйся, мальчик. Капитан здесь чертовски прижимистый. Огромный негр в полотняной робе и штанах не по росту, со стоном выпрямился, потрогал затылок. Лицо исказила гримаса. Сидя на палубе, негр огляделся. Китобоец — старый, деревянный — шел в прямой видимости берега. Скрипело дерево, пахло рыбой и горелым жиром. Негр удивленно посмотрел на носовую пушку, закрытую брезентом. Гарпунщик? Он все еще не понимал. Взгляд негра вернулся к старому моряку. — Это мои ботинки… — Теперь мои, — добродушно отмахнулся Фокси. — Где я? Что я здесь делаю? — голос звучал тихо, как шелест. — Я обещал одним сухопутным ослам позаботится о твоем бренном теле, — сказал Фокси и пожевал трубку. Глаза смотрели с отеческой насмешкой. — А слово свое я всегда держу, вареная акула. Завтракать будешь?