Салладор взял из миски сочную оливку. — Ты не первый, кто это говорит, дружище, но на твоем месте я не стал бы говорить такое вслух. Драконий Камень прямо кишит людьми королевы, у которых слух острый, а ножи еще острее. — Он сунул оливку в рот. — У меня у самого есть нож — мне его капитан Хоран подарил. — Давос вынул кинжал и положил его на стол. — Нож, чтобы вырезать у Мелисандры сердце. Если у нее оно есть. Салладор выплюнул косточку. — Давос, дорогой мой Давос, не говори таких вещей даже в шутку. — Это не шутка. Я намерен убить ее. — Если ее можно убить обыкновенным человеческим оружием. Давос сомневался в этом. Он видел, как старый мейстер Крессен влил яд в ее вино, собственными глазами видел, но когда они оба, мейстер и женщина, выпили из отравленной чаши, мейстер умер, а красная жрица — нет. Однако нож в сердце… даже демонов можно убить холодным железом, так поется в песнях. — Опасные это разговоры, дружище. Мне думается, ты все еще болен морем, и мозги у тебя запеклись от жара. Ложись-ка ты в постель и отдыхай, пока не окрепнешь. «Или пока моя решимость не ослабнет». Давос встал. Он действительно чувствовал жар и головокружение, но это пустяки. — Ты старый предатель и негодяй, Салладор Саан, и все же ты мой друг. Лиссениец погладил свою заостренную серебристую бороду. — Ну вот и останься со своим добрым другом. — Нет, я пойду. — Давос закашлялся. — Куда ты пойдешь? Посмотри на себя! Кашляешь, весь дрожишь, сам тощий и хилый. Куда тебя несет? — В замок. Моя постель там, и сын мой тоже. — И красная женщина, — с подозрением молвил Салладор. — Она тоже в замке. — И она. — Давос спрятал кинжал обратно в ножны. — Ты, контрабандист луковый, что ты смыслишь в тайных убийствах? Ты же болен, ты даже кинжал свой не удержишь, знаешь, что с тобой сделают, если схватят? Пока вы горели там, на реке, королева сжигала изменников тут. «Слуги тьмы», называла она этих бедолаг, а красная женщина пела, когда горели костры. Давоса это не удивило — ему казалось, что он знал это заранее. — Она взяла из темниц лорда Сангласса, — предположил он, — и сыновей Губарда Рамбтона. — Вот именно, и сожгла их, и тебя тоже сожжет. Если ты убьешь красную женщину, тебя сожгут ради возмездия, а если тебе не удастся ее убить, тебя сожгут за попытку убийства. Она будет петь, а ты будешь вопить, пока не умрешь. А ведь ты только-только вернулся к жизни! — Я для того и вернулся, чтобы сделать это. Положить конец Мелисандре из Асшая и всем ее козням. Зачем еще, по-твоему, море выплюнуло меня обратно? Ты знаешь Черноводный залив не хуже меня, Салла. Ни один капитан с головой на плечах не поведет свой корабль через копья сардиньего короля, рискуя пропороть себе днище. «Плясунья Шайяла» не должна была там появиться. — Это ветер, — громко заявил Салладор, — противный ветер, только и всего. Он загнал ее слишком далеко на юг. — А кто его послал, этот ветер? Салла, Матерь говорила со мной. — Твоя мать умерла, — заморгал лиссениец. — Небесная Матерь. Она даровала мне семерых сыновей, а я позволил сжечь ее. Она говорила со мной. Мы сами призвали огонь, сказала она. И тени тоже. Я отвез Мелисандру на лодке в подземелье Штормового Предела и видел ужас, который она родила там. — Он до сих пор видел в страшных снах, как тень, цепляясь черными руками за ляжки жрицы, вылезает из ее раздутого чрева. — Она убила Крессена, и лорда Ренли, и отважного человека по имени Кортни Пенроз, и сыновей моих тоже убила. Давно пора, чтобы кто-нибудь убил ее. — Вот именно, «кто-нибудь» — только не ты. Ты слаб, как ребенок, и воин из тебя плохой. Останься, очень тебя прошу; мы поговорим, ты съешь что-нибудь, а потом мы, глядишь, поплывем в Браавос и наймем для этой цели Безликого, так ведь? Но ты сейчас должен сесть на место и поесть. Он делает все еще более трудным, устало подумал Давос, хотя дело с самого начала было труднее некуда. — Месть сидит у меня в животе, Салла, и не оставляет места для еды. Отпусти меня. Ради нашей дружбы, пожелай мне удачи и дай мне уйти. Салладор встал. — Ты плохой друг, вот что. Когда ты умрешь, кто повезет твои кости и пепел твоей леди-жене, кто скажет ей, что она потеряла мужа и четырех сыновей? Бедный старый Салладор Саан, кто же еще. Но будь по-твоему, храбрый сир рыцарь, ступай, коли в могилу не терпится. Я соберу твои кости и раздам сыновьям, которые у тебя еще остались, — пусть носят в мешочках у себя на шее. — Он сердито махнул на Давоса унизанной перстнями рукой. — Ступай, ступай, ступай. Давосу не хотелось уходить от него так. — Салла… — Сказано, ступай. Или оставайся, но если уж идешь, то иди. И Давос ушел. Путь от «Богатого урожая» к воротам замка был долгим и одиноким. Портовые улочки, где прежде кишели солдаты, матросы и простой люд, опустели. Там, где раньше под ноги подворачивались визжащие свиньи и голые ребятишки, шмыгали крысы. Ноги у Давоса были как кисель, и кашель трижды вынуждал его останавливаться и отдыхать. Никто не пришел ему на помощь и даже не выглянул в окошко, чтобы посмотреть, в чем дело. Окна и двери стояли запертые, и больше половины домов были отмечены знаками траура. На Черноводную отплыли тысячи, а вернулись сотни. «Не один я потерял сыновей, — думал Давос. — Да помилует Матерь всех павших». Дойдя до ворот замка, он и их нашел запертыми. Давос застучал кулаком в утыканное железными заклепками дерево. Ему никто не отвечал, но он стучал снова и снова. Наконец наверху, между двумя горгульями, появился человек с арбалетом. — Кто там? Давос задрал голову и сложил руки около рта. — Сир Давос Сиворт к его величеству. — Пьян ты, что ли? Ступай прочь и перестань дубасить в ворота. Ну что ж, Салладор его предупреждал. Давос попробовал по-другому. — Пошлите тогда за моим сыном. Это Деван, королевский оруженосец. — Кто ты, говоришь, такой? — нахмурился стражник. — Давос, Луковый Рыцарь. Голова стражника исчезла, но вскоре вернулась. — Убирайся, Луковый Рыцарь погиб на реке. Его корабль сгорел. — Корабль сгорел, но я жив и стою перед тобой. Капитан ворот все еще Джейт? — Кто? — Джейт Блэкберн. Он меня знает. — Не знаю такого. Его и в живых небось нет. — Ну а лорд Читтеринг? — Этого знаю. Он сгорел на Черноводной. — Уилл Крючок? Хал-Боров? — Все мертвы, — сказал часовой, но его явно одолело сомнение. — Подожди-ка, — промолвил он и снова исчез. Давос стал ждать. Никого не осталось, тупо думал он, вспоминая белое брюхо Хала, вечно выпиравшее из его засаленного дублета, и длинный след от рыболовного крючка на лице Уилла, и то, как Джейт снимал шапку перед всеми женщинами, пятилетними и пятидесятилетними, высокородными и простыми. Они утонули или сгорели, вместе с его сыновьями и тысячью других, и теперь продолжают гореть в аду. Стражник вернулся и сказал: — Идите к калитке, вас пропустят. Давос повиновался. Стражники, впустившие его, были ему незнакомы. Вооруженные копьями, они носили на груди лису в цветочном венке, эмблему дома Флорентов. Давоса провели не к Каменному Барабану, как он ожидал, а под арку Драконова Хвоста, в Сад Эйегона, и сержант велел ему подождать здесь. — Его величеству известно, что я вернулся? — спросил Давос. — Будь я проклят, если знаю. Сказано — ждите. — И караул удалился. В Саду Эйегона приятно пахло сосной и повсюду стояли высокие темные деревья. Сад окружали высокие колючие изгороди, в нем цвели дикие розы, а на заболоченном клочке земли росла клюква. Давос не мог взять в толк, зачем его сюда привели. Потом он услышал перезвон колокольчиков, детский смех, и из кустов вдруг выскочил шут Пестряк. Он мчался что есть мочи, а за ним гналась принцесса Ширен. — Ну-ка вернись, Пеструшка, — кричала она. — Вернись сейчас же. Увидев Давоса, дурак встал как вкопанный, и колокольчики на его жестяной шапке с оленьими рогами прозвенели: динь-дон, клинь-клон. Перескакивая с ноги на ногу, он запел: — «Кровь дурака, и кровь короля, и кровь из девичьего лона — брачные цепи не хуже скуют, чем крепкие цепи закона». — Ширен совсем было догнала его, но в последнее мгновение он перескочил через высокий папоротник и исчез между деревьями. Принцесса помчалась за ним. Это зрелище вызвало у Давоса улыбку. Он откашливался в перчатку, когда сквозь изгородь проскочила еще одна маленькая фигурка, врезалась прямо в него и сбила его с ног. Мальчик тоже упал, но тут же вскочил. — Ты что здесь делаешь? — осведомился он, отряхиваясь. Угольно-черные волосы падали ему на плечи, но глаза, как ни странно, были синие. — Ты не должен загораживать мне дорогу, когда я бегу. — Верно, не должен. — Давос привстал на колени и скрючился в новом приступе кашля.