— Ты все еще можешь ковать свои мечи, если хочешь. Ты сможешь работать на моего брата Робба, когда мы приедем в Риверран. — Риверран, — протянул Джендри, положив молот. — А ты теперь совсем другая. Настоящая девочка. — С этими дурацкими желудями я похожа на дуб. — Ничего. Ты красивый дубок. — Он подошел поближе — и понюхал ее. — Даже пахнет от тебя хорошо в кои-то веки. — Зато от тебя воняет. — Арья пихнула его на наковальню и бросилась бежать, но Джендри поймал ее за руку. Она подставила ему ногу и повалила. Он увлек ее за собой, и они принялись кататься по полу. Сила была на его стороне, но Арья брала проворством. Всякий раз, как он сжимал ее руками, она вывертывалась и давала ему тумака. Джендри только смеялся ее ударам, и ее это злило. Наконец он захватил обе ее руки своей, а другой стал ее щекотать. Арья двинула его коленом между ног и вырвалась. Они оба перепачкались, и от ее желудевого платья оторвался рукав. — Спорю, теперь я уже не такая красивая, — крикнула она. Когда они вернулись в зал, Том пел: Ты будешь спать, моя любовь, В постели пуховой, Ходить в шелках и кружевах, В короне золотой. Клянусь тебя всю жизнь мою Лелеять и беречь, И защитит от всех врагов Тебя мой верный меч. Харвин, взглянув на них, расхохотался, а Энги расплылся во всю свою веснушчатую ряшку и спросил: — Неужто правда, что она — благородная леди? Но Лим дал Джендри подзатыльник и сказал: — Если хочешь подраться, дерись со мной! Она девочка и наполовину младше тебя. Держи свои грабли подальше от нее, понял? — Я первая начала, — сказала Арья. — Джендри просто разговаривал. — Оставь мальчишку, Лим, — вмешался Харвин. — Я не сомневаюсь, что первой начала Арья. В Винтерфелле было то же самое. Том подмигнул ей и запел дальше: Лесная дева говорит С улыбкою ему: Твоя постель не для меня, И шелк мне ни к чему. Наряд из листьев я ношу, В косе — цветок живой, Но если хочешь, будь моим Здесь, под густой листвой. — Наряда из листьев у меня нет, — с доброй улыбкой сказала леди Смолвуд, но у Кариллен остались еще платья. Пойдем наверх, дитя, и подыщем тебе что-нибудь. Все обернулось еще хуже, чем прежде. Леди Смолвуд настояла на том, чтобы Арья выкупалась еще раз, а потом ей подстригли и расчесали волосы. Платье, которое надели на нее теперь, было сиреневое, вышитое маленькими жемчужинками. Одним оно было хорошо: всякому ясно, что в таком нарядном платье верхом ездить нельзя. Поэтому наутро после завтрака леди Смолвуд принесла Арье бриджи, пояс, рубашку и замшевую курточку с железными заклепками. — Это вещи моего сына, — сказала она. — Он умер семи лет. Арье внезапно сделалось стыдно. — Простите, миледи, что я порвала платье с желудями. Оно было красивое. — Да, дитя, как и ты. Будь храброй. Дейенерис В середине площади Гордости стоял красный кирпичный фонтан, а посреди фонтана — чудовищная гарпия из кованой бронзы, двадцатифутовой вышины. Голова у нее была женская, с позолоченными волосами, глазами из слоновой кости и костяными же заостренными зубами. Желтая, пахнущая серой вода скатывалась вниз из ее тяжелых грудей. Но руки ей заменяли крылья, как у летучей мыши или дракона, ноги были орлиные, а позади торчал изогнутый ядовитый хвост скорпиона. Гарпия Гиса. Древний Гис, если Дени помнила верно, пал пять тысяч лет назад: его легионы дрогнули под напором молодой Валирии, кирпичные стены рухнули, его города испепелил драконов огонь, и его поля засеяли солью, серой и черепами. Его боги умерли, а с ними и его народ. Нынешние астапорцы — просто дворняги, как говорит о них сир Джорах. Даже гискарский язык почти забыт: рабовладельческие города говорят на валирийском, который переняли у завоевателей — вернее, на том, во что он превратился теперь. Но символ древней империи выстоял — только теперь гарпия держала в своих когтях тяжелую цепь с раскрытыми браслетами на каждом конце. У гискарской гарпии в когтях была молния. Это чудище — гарпия Астапора. — Скажи вестеросской шлюхе, чтобы не пялилась на нее, — велел работорговец Кразнис мо Наклоз девочке-рабыне, переводившей для него. — Я торгую мясом, а не металлом. Эта бронза не продается. Пусть посмотрит на солдат. Даже тусклые лиловые гляделки западной дикарки способны увидеть, как они великолепны. Валирийский, на котором говорил Кразнис, отличался характерными рычащими нотами Гиса и был густо приправлен работорговческим жаргоном. Дени его довольно хорошо понимала, но при этом улыбалась и вопросительно смотрела на переводчицу. — Добрый господин Кразнис говорит: не правда ли, они великолепны? — Девочка говорила на общем языке прилично, особенно если учесть, что в Вестеросе она никогда не бывала. Ей не больше десяти лет, у нее круглое плоское лицо, смуглая кожа и золотистые глаза наатийки. Их еще называют «мирным народом», и все сходятся на том, что из них получаются самые лучшие рабы. — Они могли бы мне подойти, — ответила Дени. Это сир Джорах посоветовал ей говорить только на дотракийском и на общем языке, пока они в Астапоре. Ее медведь умнее, чем кажется с виду. — Расскажи мне, как их обучают. — Вестеросская женщина довольна ими, но не говорит похвальных слов, чтобы сбить цену, — доложила девочка своему хозяину. — Она хочет знать, как их обучают. Кразнис мо Наклоз покивал головой. Пахло от него так, словно он искупался в малине, рыжая с черным борода лоснилась от масла. А груди у него больше, чем у меня, решила Дени, наблюдавшая их сквозь тонкий, цвета морской волны шелк его токара с золотой каймой, который обматывался вокруг одного плеча и туловища. Левой рукой он поддерживал токар во время ходьбы, в другой держал короткую ременную плеть. — Неужто все вестеросские свиньи столь же невежественны? — посетовал он. Весь мир знает, что Безупречные — мастера копья, щита и короткого меча. — Он широко улыбнулся Дени. — Расскажи ей то, что она хочет знать, только побыстрее. Очень уж жарко. В этом он по крайней мере не лжет. Две молодые рабыни держали навес из полосатого шелка над их головами, но у Дени даже в тени кружилась голова, а Кразнис обильно потел. Площадь Гордости пеклась на солнце с самого рассвета. Дени чувствовала сквозь сандалии жар нагретого красного кирпича. Волны зноя поднимались от него, колебля воздух, и ступенчатые пирамиды Астапора вокруг площади казались миражем. Но Безупречные, если и страдали от зноя, виду не подавали. Глядя на них, можно было подумать, что они сами из кирпича. Для смотра из казарм вывели тысячу солдат. Построенные в десять рядов по сотне человек в каждом перед фонтаном с бронзовой гарпией, они стояли навытяжку, глядя каменными глазами прямо вперед. Белые полотняные повязки прикрывали их чресла, на головах торчали конические бронзовые шлемы, увенчанные пиками длиною в фут. Кразнис приказал им сложить наземь копья и щиты, снять пояса с мечами и стеганые камзолы, чтобы королева Вестероса могла лучше оценить твердость их поджарых тел. — Их отбирают в раннем детстве по росту, проворству и силе, — начала рассказывать девочка. — Обучение начинается в пять лет. Каждый день от зари до зари их учат владеть коротким мечом, щитом и тремя копьями. Наука эта очень сурова, ваше величество, и лишь один мальчик из трех выдерживает ее. Сами Безупречные говорят, что в тот день, когда они получают свою остроконечную шапку, лучшее остается позади, ибо никакая служба не может сравниться с пройденным ими учением. Кразнис, не понимавший предположительно ни слова на общем языке, тем не менее важно кивал головой и время от времени тыкал девочку рукоятью плети. — Скажи ей, что они стоят здесь уж сутки без пищи и воды и будут стоять, пока не свалятся, если я им прикажу. А когда девятьсот девяносто девять из них рухнут на кирпич и умрут, последний по-прежнему будет стоять и не двинется с места, пока смерть не сразит его. Вот каково их мужество. Скажи ей. — По мне, это безумие, а не мужество, — сказал Арстан Белобородый, когда девочка перевела им речь купца. Его посох то и дело постукивал по кирпичу, выражая недовольство своего хозяина. Старик не хотел плыть в Астапор и не одобрял намерений Дени купить себе армию рабов. Королева должна выслушать все стороны, прежде чем принять решение — именно поэтому, а не ради своей безопасности, Дени взяла его с собой на площадь Гордости. Для защиты ей вполне бы хватило ее кровных всадников. Сира Джораха она оставила на борту «Балериона» — охранять ее народ и ее драконов. Их она скрепя сердце заперла в каюте. Было бы слишком опасно позволить им летать над городом: в мире полно людей, которые охотно убили бы их лишь для того, чтобы потом сказать «я убил дракона». — Что там болтает этот вонючий старикан? — осведомился работорговец, а получив ответ переводчицы, улыбнулся и сказал: — Скажи этим дикарям, что у нас это называется повиновением. Есть солдаты сильнее, крупнее и проворнее Безупречных, есть даже такие, что с равным искусством владеют мечом, щитом и копьем, но нигде между морями нельзя найти такого же послушного войска. — Овцы тоже послушны, — заметил Арстан, выслушав перевод. Он тоже немного знал валирийский, хотя и похуже Дени, но, как и она, притворялся непонимающим. Кразнис оскалил свои крупные белые зубы. — Одно мое слово — и эти овцы выпустят его вонючие кишки на кирпич, но этого ты ему не говори. Скажи, что эти существа сродни скорее собакам, чем овцам. У них в Семи Королевствах едят собак и лошадей? — Они предпочитают коров и свиней, ваше великолепие. — Говядина. Фу. Еда для немытых дикарей. Дени, не слушая их, медленно двинулась вдоль шеренги солдат-рабов. Девушки с шелковым балдахином последовали за ней, но тысяча стоящих перед ней человек не имели никакой защиты от солнца. У половины из них была медная кожа и миндалевидные глаза дотракийцев или лхазарян, но она видела здесь и уроженцев Вольных Городов, и белокожих квартийцев, и черных жителей Летних островов, и других, чьего происхождения не могла угадать. У некоторых она замечала кожу того же янтарного оттенка, что и у Кразниса, и щетинистые, рыжие с черным волосы — отличительные черты древних гискарцев, именовавших себя сынами гарпии. Они даже своих сородичей продают. Впрочем, что тут удивительного? Дотракийцы поступают так же, когда один кхаласар встречается с другим в травяном море. Одни солдаты были высокими, другие низкорослыми, а возраст их, на взгляд Дени, разнился от четырнадцати до двадцати лет. Щеки у них были гладкие, а глаза, будь они черными, карими, голубыми, серыми или янтарными, — совершенно одинаковыми. Эти мужчины все на одно лицо, подумала Дени и тут вспомнила, что они вовсе и не мужчины, а евнухи. — Зачем их кастрируют? — спросила она Кразниса через переводчицу. — Я всегда думала, что полноценные мужчины сильнее евнухов.