— Но нельзя же… — Можно. — Переступая с ноги на ногу и покачивая грудями, она сняла один сапог, потом другой. Джон видел широкие розовые круги ее сосков. — Ты тоже, — приказала Игритт, рывком спустив свои овчинные штаны. — Хочешь смотреть — покажи себя. Ничего-то ты не знаешь, Джон Сноу. — Я знаю, что хочу тебя, — вымолвил он внезапно, забыв и клятвы свои, и честь. Она стояла перед ним в чем мать родила, и его мужской корень стал твердым, как скалы вокруг. Он брал Игритт уже с полсотни раз, но всегда под шкурами, в окружении других людей, и ни разу не видел, как она красива. Ноги у нее худые, но мускулистые, а рыжие волосы между ног еще ярче, чем на голове. Может, это удваивает ее счастье? Джон привлек ее к себе. — Я люблю твой запах. Люблю твои волосы. Люблю твой рот и люблю, как ты целуешься. Люблю твою улыбку. Люблю твои грудки. — И он поцеловал их, одну за другой. — Люблю твои ножки-палочки и то, что между ними. — Он стал на колени и поцеловал ее там, сначала легко, но Игритт слегка расставила ноги, и он увидел розовое внутри и поцеловал покрепче. Игритт тихонько ахнула. — Если ты так любишь меня, почему ты до сих пор одет? Ты ничего не знаешь, Джон Сноу, ниче… о-ох! Потом, когда они лежали рядом на своей одежде, она спросила почти робко, насколько Игритт была свойственна робость: — А то, что ты сделал… ртом… это лорды так делают со своими леди там, на юге? — Не думаю. — Джон понятия не имел, что лорды делают со своими леди. — Мне просто… захотелось поцеловать тебя там, вот и все. И тебе это, кажется, понравилось. — Да… кажется. Так тебя этому никто не учил? — Нет, никто. Не считая тебя. — Я лишила тебя невинности, — поддразнила она. Он ущипнул ее за ближний к нему сосок. — Я был братом Ночного Дозора. — Был. Он сам так сказал. Кто же он теперь? Джон не хотел об этом думать. — А ты? Игритт приподнялась на локте. — Мне девятнадцать лет, я копьеносица и отмечена поцелуем огня. Не могла же я до сих пор оставаться невинной! — Кто это был? — Один парень на пиру, пять лет назад. Он приехал к нам для мены вместе со своими братьями, и волосы у него были огненные, как у меня. Я думала, он счастливый, а он оказался слабаком. Когда он вернулся и хотел украсть меня, Длинное Копье сломал ему руку и прогнал его, а больше он ни разу даже и не пытался. — Так это был не Длинное Копье? — Джон испытал облегчение. Длинное Копье, неказистый и дружелюбный, нравился ему. Игритт дала ему тумака. — Скажешь тоже. Ты вот стал бы спать со своей сестрой? — Длинное Копье тебе не брат. — Мы из одной деревни. Ничего ты не знаешь, Джон Сноу. Настоящий мужчина крадет женщину в чужих краях, чтобы клан был крепче. Женщины, которые спят с братьями, отцами и родичами, оскорбляют богов, и те наказывают их больными и слабыми детьми. Даже уродцами. — Крастер берет своих дочерей в жены, — заметил Джон. Игритт снова его стукнула. — Крастер скорее ваш, чем наш. Его отец был вороной — он украл женщину из деревни Белое Древо, а потом бросил ее и улетел обратно на Стену. Однажды она пришла в Черный Замок, чтобы показать вороне сына, но ваши братья затрубили в свои рога и прогнали ее. У Крастера черная кровь, и на нем лежит проклятие. — Она провела пальцами по животу Джона. — Я боялась, что и ты улетишь от меня на Стену. Ты был прямо сам не свой, когда украл меня. Джон сел. — Игритт, я тебя не крал. — Еще как украл. Ты сиганул с горы, убил Орелла и приставил нож мне к горлу, не успела я схватиться за топор. Я думала, ты сейчас возьмешь меня или убьешь, или сделаешь и то и другое, но ты ничего не сделал. Потом я рассказала тебе сказку про Баэля-Барда, как он сорвал розу Винтерфелла, и думала, что уж теперь-то ты поступишь со мной таким же манером, а ты опять ничего. Ты ничего не знаешь, Джон Сноу. Правда, теперь ты кое-чему научился, — застенчиво улыбнулась она. Джон внезапно заметил, как сильно мигает пламя. — Пора идти, факел почти догорел. — Ворона боится детей Гендела? — ухмыльнулась Игритт. — Тут не так глубоко, и я с тобой еще не покончила. — Она снова потянула его вниз и уселась на него верхом. — Ты не хочешь… — Что? — Сделать это еще раз? Ну, как лорды целуют? Я погляжу, нравится это тебе или нет. Факел погас, но Джону было уже все равно. Чувство вины вернулось к нему потом, но уже слабее, чем прежде. Если это так дурно, думал он, почему тогда боги сделали это таким приятным? В их гроте стояла темень, и свет едва пробивался к ним из другой пещеры, где горели костры. Одеваясь, они натыкались друг на друга. Игритт ступила в пруд и взвизгнула от холодной воды, а когда Джон стал смеяться, сдернула его туда же. Они долго боролись и плескались, а в конце концов поняли, что поторопились с одеванием. — Джон Сноу, — сказала она, когда его семя излилось в нее, — побудь еще здесь, во мне, милый. Давай не будем возвращаться к Стиру и Ярлу. Давай пойдем вниз и будем жить вместе с детьми Гендела. Не хочу уходить из этой пещеры. Не хочу. Дейенерис — Всех? — с сомнением переспросила девочка-рабыня. — Верно ли эти недостойные уши расслышали ваше величество? Прохладный зеленый свет сочился сквозь цветные, ромбами, стекла скошенных треугольных стен, и бриз, залетающий в двери, приносил аромат цветов и фруктов из сада. — Твои уши расслышали верно, — сказала Дени. — Я хочу купить их всех. Скажи это добрым господам. Сегодня она оделась по-квартийски. Густо-лиловый шелк подчеркивал цвет ее глаз, оставляя левую грудь открытой. Пока добрые господа Астапора вполголоса совещались между собой, Дени пригубила терпкое вино из хурмы в высоком серебряном кубке. Она не могла разобрать все, что они говорят, но поняла, что в них взыграла алчность. Каждому из восьми купцов прислуживали двое-трое рабов, а Граздану, самому старшему, целых шесть. Поэтому Дени, чтобы не казаться нищенкой, привела с собой Ирри и Чхику в шароварах из песочного шелка и расписных безрукавках, захватила Белобородого, Бельваса и своих кровных всадников. Сир Джорах стоял позади нее, потея в своем зеленом камзоле с черным медведем Мормонтов на груди. Запах его пота составлял здоровый противовес приторным духам, которыми поливали себя астапорцы. — Всех, — проворчал Кразнис мо Наклоз, нынче благоухающий персиком. — Полных тысяч у нас восемь — она это имеет в виду, говоря «всех»? Есть еще шесть сотен, составляющих часть будущей девятой тысячи. Она их тоже возьмет? — Да, — подтвердила Дени, когда ей перевели вопрос. — Восемь тысяч, шесть сотен… и тех, кто еще проходит обучение и не заслужил пока остроконечные шапки. Кразнис обернулся к своим собратьям, и они снова начали совещаться. Переводчица назвала Дени их имена, но трудно было запомнить всех с первого раза. Четверо из них, кажется, носили имя Граздан — видимо, в честь Граздана Великого, основавшего на заре времен древний Гис. Все эти дородные мужчины с янтарной кожей, широконосые и темноглазые походили друг на друга. Их жесткие курчавые волосы были черными, темно-рыжими или представляли собой свойственную только гискарцам смесь черного с рыжиной. Все они носили токары — одеяние, дозволенное только свободнорожденным мужчинам Астапора. Статус каждого из них указывала кайма на токаре. Об этом Дени сказал капитан Гролео. В этой прохладной зеленой комнате на вершине пирамиды двое работорговцев имели на себе токары с серебряной каймой, пятеро — с золотой, а у старейшины Граздана кайма состояла из крупного белого жемчуга, тихо звеневшего при каждом движении купца. — Мы не можем продавать недоучившихся мальчишек, — заявил один из Гразданов с серебряной каймой. — Можем, если у нее хватит золота, — возразил ему толстяк с золотой каймой. — Они не могут считаться Безупречными. Они еще не убили своих младенцев. Если они поведут себя недостойно на поле боя, мы будем опозорены. И даже если завтра мы кастрируем пять тысяч новых мальчиков, пройдет десять лет, прежде чем они сгодятся для продажи. Что мы скажем другим покупателям, которые захотят приобрести Безупречных? — Скажем, что им придется подождать, — сказал толстяк. — Золото в моем кошельке лучше грядущего золота. Дени, предоставляя им спорить, попивала вино из хурмы и делала вид, что ничего не понимает. Она возьмет всех, какой бы ни была цена. В этом городе около ста работорговцев, но те восемь, что сидят перед ней, — самые влиятельные. Они соперничают, торгуя рабами для постели и работы в поле, писцами, ремесленниками и наставниками, но еще их предки заключили между собой союз для создания и продажи Безупречных. Из кирпича и крови выстроен Астапор, и люди в нем из кирпича и крови. Окончательное решение объявил Кразнис. — Скажи ей, что она получит восемь тысяч, если золота хватит. И шесть сотен тоже. А за остальными двумя тысячами пусть возвращается через год. — Через год я буду уже в Вестеросе, — ответила Дени. — Они нужны мне сейчас. Многие из Безупречных, несмотря на свою выучку, падут в бою, и мне понадобятся мальчики, которые подберут уроненные ими мечи. — Она отставила кубок и наклонилась к маленькой переводчице. — Скажи добрым господам, что я возьму даже первогодков, еще сохранивших своих щенков. И заплачу за мальчика, кастрированного накануне, столько же, сколько за Безупречного в остроконечной шапке. Девочка перевела это купцам, но они, как и прежде, ответили «нет». Дени недовольно нахмурилась. — Хорошо. Скажи, что я заплачу двойную цену, если они отдадут мне всех. — Двойную? — Толстяк с золотой каймой только что слюну не пустил. — Эта шлюшка просто дурочка, — сказал Кразнис. — С нее и втрое содрать можно. Она в такой крайности, что заплатит. Вдесятеро больше заплатит. Высокий Граздан с острой бородкой говорил на общем языке, хотя и не так хорошо, как девочка. — Ваше величество, — промолвил он, — Вестерос богатая страна, но вы пока не его королева. Даже Безупречные могут потерпеть поражение под натиском свирепых, одетых сталью рыцарей Семи Королевств. Напоминаю вам, что добрые господа Астапора не отдают мясо в обмен на обещания. Есть ли у вас золото и товары, чтобы заплатить за всех евнухов, которых вы желаете купить? — Ответ вам известен лучше, нежели мне, добрый господин. Ваши люди побывали на моих кораблях и переписали каждую янтарную бусинку и каждый сосуд с шафраном. Итак, сколько у меня есть? — Достаточно, чтобы купить одну тысячу, — с легкой презрительной улыбкой ответил работорговец. — Но вы сказали, что согласны заплатить двойную цену — стало быть, хватит только на пятьсот. — За вашу красивую корону можно дать еще сотню, — добавил толстяк по-валирийски. — За корону с тремя драконами. Дени дождалась, когда его слова переведут. — Корона не продается. — В Визерисе, когда он продал корону их матери, не осталось ничего, кроме злобы. — Не стану я также продавать в рабство моих людей, отбирать у них коней и другое имущество. Но вы можете взять себе мои корабли — большую барку «Балерион» и галеи «Бхагар» и «Мираксес». — Она предупредила Гролео и других капитанов, что до этого может дойти, хотя они яростно возражали против такого решения. — Три крепких корабля стоят больше, чем скопище жалких евнухов. Купцы снова посовещались, и остробородый объявил: — Две тысячи. Это много, но добрые господа великодушны и понимают, сколь велика ваша нужда.