котлеты у открытого рта, шлепает мимо него и неуклюже забирается на меня маленькой обезьянкой в смешной пижаме с разноцветными мышатами. — Мама... — обнимает меня, прижимается и зевает. — Мамуля. Сердце тает и растекается нежностью. Я целую сына висок, поглаживаю по спине и тихо спрашиваю: — Почему не спишь? Он такой теплый, уютный и сладкий, что хочется плакать от умиления. — Не хочу... Вот сейчас у мамы в круглых глазах проскальзывает паника. Ваня тянется к моей тарелке, подхватывает пальчиками кусочек котлетки, возюкает в пюре и отправляет в рот. Жует, причмокивает, облизывает пальцы и опять прижимается ко мне. Молчание становится густым, как кисель. Сонно и недоуменно смотрит на Адама, опять зевает и спрашивает: — Кто это? Глава 9. Есть идеи? Честно, я не знаю, чем руководствовался, когда решил явиться в скромную двухкомнатную квартиру к Миле. Во мне взыграло, упрямство и злость. Она меня обманула, скрыла ребенка, которого я до этого самого момента представлял абстрактно. И вот он деловито проходит мимо, шлепая босыми ногами, взбирается на Милу, обнимает ее и зевает. Он реален. Это не фотография с милой моськой. У меня есть сын. Сонный и в смешной пижаме. И Мила — мать. Она уже не девочка, не студентка, а молодая мама. — Кто это? Понимаю, что я для маленького Вани чужой и незнакомый дядька, и на меня опять накатывает злость вместе с разочарованием. Он уже говорит, осознает реальность, и даже в футбол играет. И это я должен был учить его, как пинать мяч на заднем дворе дома, а не какой-то Лёша. — Я твой папа, — говорю я. Мила поджимает губы, а Ирина, ее мама, откладывает вилку. Ваня водит крохотным пальчиком по остаткам пюре в тарелке и заявляет: — Нет, — облизывает палец и роняет голову на грудь молчаливой и испуганной Милы. Ваня смотрит на меня своими большими глазами и вздыхает: — Мой папа — космонавт, — и лицо такое невозмутимое и спокойное, что я теряюсь на несколько секунд. — Он на луне. — Вань, — начинает Ирина, а он поднимает лицо на Милу и шепчет, — спать. — Ванюш... — она слабо улыбается. — Спать, — повторяет Ваня и неуклюже сползает с ее колен. — Ваня, — говорю я, и Ирина качает головой. Замолкаю, потому что в ее глазах вижу предостережение. Лучше молчать. Я ни разу не чувствовал себя таким беспомощным и растерянным. В моих фантазиях этот упрямый мальчуган должен был просиять улыбкой, кинуться на шею, а он меня игнорирует и тянет Ирину за рукав: — Спать, ба. — Идем, мой хороший, — она встает и следует за Ваней, который, насупившись, кидает на меня недоверчивый взгляд, а потом фыркает. Фыркает так, как это делает его мать. Один в один. И это меня тоже обескураживает. Сдерживаю в себе порыв схватить его, прижать к себе и убедить, что я тот самый космонавт. Я. Но подозреваю, что это не окончится смехом, улыбками и ласковым шепотом “папа”. Ирина закрывает дверь, а Мила прячет лицо в руках, облокотившись о стол. Делает вдох и выдох. И так несколько раз, а затем шипит, как разъяренная кобра: — Чтоб тебе пусто было. А затем опять следует глубокий вдох и выдох. Убирает руки с лица, в тихой ярости всматривается в глаза и встает, подхватив тарелку. Наверное, разобьет о мою голову, но нет. Она шагает к раковине. Моет тарелку, вытирает ее полотенцем, а затем лезет в духовку и через пару минут сидит передо мной с куском шарлотки. А мне бы разбить кулаки в кровь о стену, как тогда пять лет назад. Даже не до крови, а до голых костяшек и раскрошенного бетона. — Ты серьезно? — спрашиваю я, когда она отправляет большой кусок яблочного пирога в рот. Жует, уничижительно глядя мне в глаза и прихлебывает из кружки чая. — Я твой папа, — ухмыляется она, повторяя мои слова, и оставляет кружку. — И чего ты ждал? — Не будь стервой, — хочу разнести кухню, как зверь, которому прищемили хвост. Она не имела никакого права скрывать от меня моего сына. Дрянь. С каждой секундой я теряю над собой самообладание. И во мне сейчас нет теплых воспоминаний, только клокочущая злоба. — Я бы убил тебя, честное слово. — Мать своего ребенка? — вскидывает бровь. — Заткнись. — Ты в моем доме, — отламывает вилкой новый кусочек шарлотки, — и надо сказать, что у меня те же чувства. Убить бы тебя, Адам, да с выдумкой, чтобы ты понял, что творил и творишь откровенную дичь. — Почему ты смолчала? — Ты ждал, что я начну убеждать сына, что большой и злой дядька за столом его папа? — откладывает вилку и вздыхает. — Мне было нечего сказать, Адам. Это в последующие дни мне придется разбираться с “я твой папа”. И я без понятия, как вести себя в подобных ситуациях, когда бывший внезапно хочет поиграть в папу. — Это ты тут играешь в гордую мать-одиночку, — поддаюсь в ее сторону. — Ты же у нас так