Мой верный Кароль достиг в жизни всего, о чем только мог мечтать провинциальный дворянин, каким он был до того как нанялся ко мне на службу. Чин полковника, титул барона, хлебная должность, жена-красавица из знатной и влиятельной семьи, вот далеко не полный перечень полученных им плюшек, впрочем, честно заслуженных. Однако былой близости между нами нет, хотя я по-прежнему уверен в его преданности и честности. Правда с недавних пор его супруга — Регина Аделаида докучает бравому полковнику просьбами оставить службу и переехать куда-нибудь в Европу. Да хоть в тот же Мекленбург, где у фон Гершова пожалованное мною поместье. Понять молодую женщину можно. Балов в Москве не бывает, а те увеселения, что устраивают бюргеры в Кукуе для урожденной графини Буксгевден совсем не комильфо. Царица, в свите которой баронесса, благодаря своей знатности, могла занять видное положение, тоже намерения приехать не изъявляет. Что, опять же мотивирует Регину Аделаиду к скорейшему переезду. Нет, она не устраивает Каролю истерик и не пилит его ежедневно и еженощно, но каким-то, ей одной ведомым изощренным способом, все же вбила бравому померанцу в голову мысли о возвращении. Надеюсь, он пришел не с этим. — Добрый день, мой кайзер, — склоняется в поклоне полковник, — прошу простить мое вторжение, но дело, по которому я посмел потревожить ваше царское величество, не терпит отлагательств! Надо сказать, выглядит он шикарно! Прекрасно пошитый мундир из дорого сукна, обильно украшенный золотым шитьем, сидит на парне как влитой. Кисти рук почти скрыты брабантскими кружевами. По плечам вьются завитые локоны. На груди блестит золотая цепь, в ухе брильянт, на пальцах перстни… в общем, красавчик! За его спиной жмется какой-то худой мужчина в неказистой и с измученным взглядом. Интересно, что у него такое приключилось, что Каролю пришлось тащить его в палаты? Обычно бургомистр Кукуя решает все проблемы сам. — Рад видеть тебя, дружище! — отвечаю я на приветствие. — Рассказывай, что привело тебя, и я подумаю, чем смогу помочь. — Речь вовсе не обо мне, мой кайзер, — покачал головой фон Гершов и выводит вперед своего спутника. Тот еще раз кланяется и печально смотрит на меня, затем сообразив, что я его не узнаю, тяжело вздыхает и твердым голосом спрашивает: — Ваше величество, меня не узнает? Какое-то время я вглядываюсь в его обветренное лицо, и внезапная догадка вспыхивает в моей голове, как зарница. — Петерсен?!! — Да, ваше величество, — кивает головой мой шкипер. — Разрази меня гром, что с тобой стряслось, старина? — не могу удержаться я от восклицания. Раньше Ян был крепким, уверенным в себе моряком, а теперь на меня смотрела лишь тень былого человека. Худой, чтобы не сказать изможденный, с обильной сединой в волосах, в поношенной одежде с чужого плеча. И лишь глаза, горящие неукротимым огнем, напоминают того прежнего Петерсена способного сутками не выпускать из рук штурвал или яростно сражаться в абордажной схватке. — Это долгая история, — вздыхает шкипер. — Я никуда не тороплюсь! Что с моими кораблями? — Увы, мой кайзер, теперь у вас нет кораблей. — Рассказывай, черт тебя подери. Что произошло, шторм, пираты, что? — Датчане. — Что? Послушай, я не могу тащить из тебя каждое слово клещами! Рассказывай, что бы с тобой и моими кораблями не произошло. — Это случилось три месяца назад. Я только что привел из Голландии новенький флейт, построенный по вашему приказу для замены совсем уж обветшавшей "Благочестивой Марты". Прекрасный корабль получился, доложу я вам! Ходкий, маневренный, хотя и почти в два раза больше нашей старушки. Команде он тоже сразу полюбился, как и то, что название осталось прежним. Мы думали, что оно принесет нам удачу, да только ошиблись. — Ближе к делу, дружище. — Мы вышли из Ростока с грузом для вашего величества и людьми господина Рюмме. Плавание проходило благополучно, пока неподалеку от побережья Померании нас не окружили корабли под флагами короля Кристиана. На наших мачтах был поднят штандарт Мекленбурга, а потому я не слишком встревожился, однако приказал команде вооружиться и зарядить пушки. А вот Карл, как видно, чуял беду, и приказал мне спрятать кое какие бумаги. Это было не сложно, ведь я, как никто, знал нашу красавицу. Но не успел я вернуться на мостик, как подошедший в упор галеон залпом смел все с палубы нашего корабля. Очевидно, только мое отсутствие спасло мне жизнь, потому что многие бывшие наверху были убиты или ранены. Как видно, шкиперу было тяжело вспоминать эти события, и он на минуту замолчал. Затем, собравшись с духом, Ян продолжил свой рассказ: — Затем они взяли нас на абордаж. Мы пытались сопротивляться, но их было гораздо больше. К тому же, говоря по совести, большинство матросов, видя что дело плохо, бросили оружие. Только я, Карл и его люди продолжали отчаянно драться, но силы были не равны и вскоре многие были убиты, а других схватили и обезоружили. — Что с Рюминым? — не выдержал я. — Карл, или, как вы его зовете, Клим, был, как и я ранен. Нас взяли в плен. Пока мы дрались тоже самое проделали и со "Святой Агнессой". Конечно, ее не так жалко, ведь она уже совсем стара, однако… — К черту пинас! Что было дальше? Высадившиеся на судно датчане перерыли его сверху донизу. Затем утащили все самое ценное к себе на корабль, включая Рюмме и других русских. Меня же и других моряков заперли в трюме. Больше я не видел вашего посла. — Как ты спасся? — Поднялся шторм, — пожал плечами Петерсен, — высадившихся на "Марте" датчан не хватало для управления парусами, поэтому они были вынуждены нас выпустить. Однако как мы не старались, ветер нес нас на берег и неизбежное случилось. Нас выкинуло на песчаную отмель в полутора лигах от берега и казалось, что ужасные волны вот-вот разобьют наш несчастный корабль. Поднялась паника, матросы и солдаты дрались за места в уцелевших шлюпках, но не думаю, что хоть кто-то смог достичь берега. Я задержался на корабле, чтобы достать бумаги из тайника, а они за это время покинули судно. К счастью, "Благочестивая Марта" оказалась крепким кораблем, и ее корпус не развалился сразу. На другой день шторм поутих, и я смог добраться до берега вплавь. Он был весь усыпан телами утонувших моряков и солдат, а местные жители уже принялись обирать их трупы. — Где это случилось? — Неподалеку от Дарлова, мой кайзер. У меня было немного денег, и я смог добраться до города. Затем я нанялся матросом на голландское судно и дошел на нем до Риги. — Ты мог бы обратиться за помощью к княгине Агнессе Магдалене, не думаю, что она отказала в помощи моему человеку. — Сначала я так и хотел, однако, в Дарлове новый князь. — Час от часу не легче, что с Агнессой? — О, ничего печального, ваше величество, она как раз выходила замуж. — O la la! — отчего то по-французски воскликнул я, — и кто же этот счастливчик? — Ульрих Померанский, епископ Каминский[25], младший брат ее покойного мужа. Насколько я понимаю он ваш дядя? — Верно, а что на это сказал Филип Набожный? — Он умер еще зимой, так что герцогом теперь стал другой ваш дядя — Франц. А его епископство досталось самому младшему братцу. — Да, новости к нам доходят не быстро. Хорошо хоть ты рассказал. Кстати, а что с моим с… кузеном, сыном Агнессы. — Ваш юный кузен жив и здоров. Говорят, герцог Франц благоволит юному принцу и даже готов объявить своим наследником. — Я, смотрю, ты неплохо осведомлен. — Когда я пытался попасть в Дарловский замок, меня узнала одна придворная дама. Это она мне рассказала обо всех этих событиях и дала немного денег, посоветовав до поры никому не рассказывать о своих злоключениях, а отправляться к вам. — Это была Катарина фон Нойбек? — Да, ее звали именно так. — Чудо, а не женщина! Ладно, рассказывай, что было дальше. Кстати, какая нелегкая тебя понесла в Ригу? Ее же, насколько мне известно, осаждают поляки — Уже нет, ваше величество. Поляки сняли осаду и ведут со шведами мирные переговоры. — Вот как? Мой любезный брат, отчего-то не торопится сообщать мне об этом. Впрочем, продолжай, что было в Риге? — Сказать по правде, там меня чуть не схватили. Я попросил помощи у одного знакомого негоцианта, а тот донес в магистрат. Почему-то вы очень популярны среди ее жителей, мой кайзер и, не смотря на то, что город теперь принадлежит шведскому королю, а вы женаты на его сестре, любого человека заподозренного в том, что он служит вашему величеству, ожидает тесная камера и крепкая веревка. Уж я даже и не знаю почему. — Как тебе сказать, Ян — хмыкнул я, — у рижан на это целый миллион причин. — Да, мой кайзер, — согласился шкипер, — целый миллион звонких серебряных причин. Но как бы то ни было, мне удалось бежать. С большим трудом я добрался до Пскова, где меня все-таки схватили и посадили в тюрьму. — А там-то за что? — Честно сказать, я и сам не понял. Меня, верно, приняли за шпиона, и совсем было собрались повесить, но Карл Рюмме, как то научил меня одной странной русской фразе. Я крикнул ее и ваши подданные не стали меня вешать, а отвезли в Москву. — Вот как, и что же это за фраза? — Slovo i delo gosudarevo! Услышанное оказалось так неожиданно, что я не смог удержаться от смеха. Когда я, наконец, успокоился, Ян продолжил скорбным голосом: — Сказать по правде, ваше величество, путешествие в кандалах не показалось мне смешным. Но, так или иначе, я добрался до Москвы… — На счастье гера Петерсона, — пояснил продолжавший стоять рядом фон Гершов, — на заставе в тот день дежурили солдаты с немецким капралом. Он увидел закованного в кандалы европейца и спросил: — в чем дело? А узнав, что это ваш человек, сразу же дал знать мне. Я приехал раньше, чем дьяк из Земского приказа, так что все закончилось благополучно. — Закончилось? Как бы ни так! — Отозвался внимательно слушавший скорбное повествование шкипера Вельяминов. Никита не слишком хорошо понимал по-немецки, но, как видно, основное разобрал. — Теперь князь Лобанов-Ростовский на Кароля, жаловаться будет за самоуправство, держись полковник! — Черт не выдаст, свинья не съест, — отозвался фон Гершов по-русски. — Где письма? — Их везли вместе с вашим человеком. На сумке ваш герб и ни один ярыга[26] не решился открыть ее. — Промокли, поди, письма пока по морю плыл? — Не знаю, — пожал плечами Петерсен, — сумка кожаная и крепко зашита. Я сделал все что мог. — Ты сделал гораздо больше, чем в человеческих силах, мой друг, — сочувственно произнес я. — Ну-ка пойдем к думским, а то спят, поди, на службе, идолы бородатые! Когда мы вошли в думную палату, настороженно переглядывавшиеся бояре дружно бухнулись в ноги. Разрешив подняться и занять места на лавках, я заговорил показывая присутствующим на Яна: — Сей человек, есть мой вернейший слуга, по имени Ян Петерсен! За многие службы, ведомые моему царскому величеству, я жалую его кафтаном со своего плеча и шапкой! Сказав это я принялся расстегивать свою одежду и через минуту накинул ее на растерянного шкипера под охи и ахи собравшихся. Оставшись в одной рубашке, вновь обернулся к думцам и продолжил: — Кроме того, жалую его деньгами и дарю дом в Кукуе! Бояре дружно кивают тряся бородами, но Немецкая слобода, она вроде как и не Россия, а потому ни малейшего недовольства или зависти вызвать не может. В отличие от кафтана и шапки, награждение которыми очень большая честь. — Боярин Лобанов-Ростовский — обращаюсь я главному судье Земского приказа, — тебе уже донесли о самоуправстве полковника фон Гершова?