— Как вас понимать? — Так и понимайте. Если вы пойдете на приступ, воевода его отобьет, причем, с легкостью. Зная о реальном положении дел, я склонен думать, что он не бахвалится. — Но я понял ваши донесения так, что переговоры увенчались полным успехом! — Так и есть. — Боже правый, я отказываюсь вас понимать, святой отец! — Что же тут непонятного? — бесстрастно отозвался Калиновский. — Князь человек разумный и осторожный. Он не станет открывать вам ворота, но не станет и противодействовать. — То есть? — Ключи от вашего трона, сын мой, отнюдь не в Смоленске. Они в Москве и чем быстрее вы туда попадете, тем быстрее коронуетесь. А вот когда вы станете русским царем, тогда ваш верноподданный князь Прозоровский, и откроет ворота своему сюзерену. — Значит, мне нужно идти к Москве? — И чем быстрее, тем лучше. Ваши сторонники ждут вас, однако они многим рискуют. Мекленбургский дьявол очень хитер. Он только притворяется милостивым и незлобивым, а на самом деле его люди не дремлют. Никто не может быть спокоен пока трон занят узурпатором. Ни высокий чин, ни древний род, не могут быть гарантией безопасности. — Но если я подойду к Москве, мне откроют ворота, или как смоленский воевода всего лишь не будут противодействовать? — Откроют, но не раньше, чем вы там появитесь. Кстати, в определенном смысле это даже хорошо, что Прозоровский еще не изменил. В этом случае герцог Иоганн Альбрехт непременно бы насторожился, а так он намерен выйти вам навстречу с верными ему войсками и дать сражение. — Это точные известия? — Совершенно! — Чудесные новости. Что же святой отец, я склонен согласиться с вами. Ваши переговоры оказались более чем успешны. — Счастлив служить вашему высочеству. Дождавшись, когда королевич выйдет, Казановский подвинулся к иезуиту и тихонько спросил: — Ваше преподобие, а что будет делать Прозоровский, если нашей доблестной армии не удастся одолеть "мекленбургского дьявола"? — А вы, пан Адам, умнее, чем выглядите, — невозмутимо ответил переодетый ксендз, — в этом случае князь, тут же ударит нам в спину. Поэтому постарайтесь победить. Армия на марше, часто представляет собой не могучую организованную силу, а совсем напротив — дикую орду из слабо связанных меж собой отрядов, где сосед нередко понятия не имеет, кто идет рядом с ним. Разумеется, вокруг войска королевича то и дело сновали на разведку большие и малые отряды, но им и в голову не приходило, что враг так близко. Михальский со своей хоругвью шел по пятам польско-литовской армии, оставаясь при этом невидимым и неслышимым. Нет, иногда его людей, конечно, видели, но обычно принимали за своих, просто немного отставших. Тем более что случалось такое совсем не редко. Правда, в последнее время отставшие перестали догонять своих товарищей и принялись пропадать, как будто и не было их никогда на грешной земле. Когда поляки с литвинами уже подходили к Смоленску, Корнилий немного отстал от них и спрятал своих людей в лесах. Он ожидал, что враги обложат город и пойдут на приступ, и вот тогда им можно будет нанести неожиданный и болезненный удар. Но время шло, а остановившееся войско и не думало предпринимать ничего подобного. Смоляне тоже проявляли пассивность, хотя принимая во внимание количество противников это было вполне разумно. Не выдержав ожидания, Михальский решил разведать все сам. Прихватив с собой пару человек, выглядевших более или менее пристойно, он направился прямиком в лагерь королевича. — Пароль! — остановили его охранявшие вход гайдуки. — Краков. — Проходите пан, — приветливо пригласил его командовавший гайдуками шляхтич, — вы верно из отряда пана Кишки? — Нет, я только что из Вильно. — Вот как, — нахмурился офицер, — откуда же вы тогда знаете свежий пароль? — От пана Полторацкого, — спокойно отвечал ему Корнилий. — Его послали в Вильно с посланием к подскарбию[39] Воловичу, да мы встретились совсем недавно. — Да, точно, — улыбнулся начальник гайдуков, — он проезжал здесь. Вы верно давно знакомы? — Мы с ним соседи и большие приятели, — отозвался бывший лисовчик, проклиная про себя словоохотливого шляхтича. — Друзья пана Полторацкого, мои друзья! — Не унимался тот, — я скоро сменюсь, не желаете ли выпить по куфелю, пан… — Казимир, — представился Михальский, — с большим удовольствием пан… — Тадеуш Ржевутский, к вашим услугам! — Почту за честь пан Ржевутский, но прежде исполню свое поручение. — Конечно-конечно, служба превыше всего! Отвязавшись он назойливого шляхтича, Корнилий двинулся дальше. Польский лагерь гудел как будто в нем проходила ярмарка. Всюду сновало множества народу: жолнежи, маркитанты, слуги, евреи. Одни хотели что-то продать, другие что-то купить. Прочим было просто нечем заняться, и они слонялись без всякого дела. — Ваша милость, — остановил его какой-то расхристанный забулдыга. — Не желаете ли приобрести коня? — Откуда он у тебя? — Ваша правда, — охотно согласился тот, — коня у меня действительно нет, но он есть у моего приятеля. И тот непременно хочет его продать! А лошадь у него, доложу я вам, совершенно великолепных статей. И не в обиду будь сказано, вашей милости, но ваша-то похуже будет. — И что же будет делать твой приятель, оставшись пешим? — Сказать по правде, он мне никакой ни приятель и вообще, большая свинья! Не к чему ему такой хороший конь, а вот вашей милости совсем не пристало, ездить на том, что у вас под седлом. — А этот человек знает, что ты хочешь продать его коня? — Да господь с вами! Я же говорю, что человечишка то он скверный и на уме у него только дурное. Так что зачем ему об этом знать? — Нет, пожалуй, я не стану покупать его лошадь, — покачал головой Михальский, подивившись подобной логике. — Лучше скажи мне, нет ли тут где местечка, чтобы благородный шляхтич мог пропустить стаканчик вина без ущерба своей чести? — Есть, как не быть, если позволите, я провожу вашу милость. — Ну, проводи, если так. Скоро забулдыга довел Михальского и его людей до походного шинка, представлявшего собой два огромных воза, между которыми помещалось несколько лавок. Рядом, на тагане стоял большой котел, в котором, булькая, варилось какое-то варево. Шинкарь, поймав на лету монету, поклонился и тут же подал посетителям больший жбан с вином и кое какую закуску. Провожатый смотрел на поданный им напиток с таким вожделением, что Корнилий приказал одному из своих спутников плеснуть немного и ему. Тот с благодарностью принял чашу и тут же припал к ней, как путник в пустыне припадает к живительной влаге. — Благослови вас дева Мария, благородный пан! — поблагодарил он Михальского, с сожалением отставив пустую посуду. — Не стоит благодарности, — отозвался Михальский, прихлебывая из своей чарки. Забулдыга, помялся, не зная как заслужить еще дармовой выпивки, но Корнилий не обращал на него внимания, а его спутники молча утоляли голод. — Ваша милость… — Что тебе? — Не нужен ли благородному шляхтичу слуга? — Нет. — О, вы, верно, подумали, что речь обо мне? Нет, ваша милость, я вполне доволен своей службой и не ищу ничего другого. Но у меня есть приятель, дела у которого не столь хороши. Он молод, грамотен и услужлив, так что мог бы быть вам полезен. — И почему же он оказался без службы во время похода? — Как вам сказать, ясновельможный пан. Бедняга Янек нанялся на службу к одному господину, но тот оказался слишком строг к несчастному юноше, да и к тому же весьма скуп и постоянно задерживал жолд. А недавно они еще и повздорили, так он выгнал молодого человека, оставив его без средств к существованию. — Вот как, а скажи мне, любезный, не этому ли Янеку, принадлежит конь, которого ты пытался мне продать? — Ну, что вы, ваша милость, откуда у него лошадь? Нет, тот конь, которого я предлагал вам, принадлежит его хозяину. — И ты, мошенник, хотел продать мне имущество магната? — Скажете тоже, магната! Если пан Карнковский стал магнатом, так я коронный региментарий. — Как ты сказал, Карнковский? — Ну, да. — Тот самый? — Так никто другой, ваша милость! — И что он идет с войском королевича? — И не только он, ясновельможный пан! — осклабился в похабной усмешке забулдыга. — О чем ты? — Ну, разумеется о прекрасной панне Агнешке! — Ты врешь мошенник! — Да чтобы у меня глаза повылазили, если я вру! Да чтобы мне ни разу в жизни не попробовать такого доброго вина, каким только что угостила меня ваша милость! — Эй, налейте этому пройдохе еще чару, да пополнее! — Приказал Михальский своим людям и приготовился слушать.