— Не куражься, боярин, невесело совсем. — А с чего ты взял, что я веселюсь? Только ты ведь не рассказываешь ничего, вот мне и приходиться скоморошить на старости лет. — Да что тут рассказывать-то. Глупо получилось, на постоялом дворе встретились случайно. Мы уж уезжали, а они только появились. На час бы разминуться, так ничего и не было бы. — А коли встретились, так непременно убить надо? — Да вещи мои холопы выносили, а среди них одна приметная была. А это этот черт в рясе, да и заприметил. — Так, что с того, сказал бы, что купил по случаю или в походе с добычей взял. — Да кабы он спросил, я бы так и ответил. Но ведь он, идол глазастый, посмотрел просто, да и рожу отвернул. А я сразу понял — признал собачий сын! И теперь не будет мне покоя, ни днем, ни ночью. — Что хоть за вещь? Телятевский насупился, опасливо поглядел на сидевшего с отсутствующим видом Щербатова, но поняв, что делать нечего подвинулся вплотную у Лыкову и прошептал несколько слов на ухо. Боярин от услышанного даже руками развел, дескать, ну и сарынь же ты, любезный. Впрочем, пока им было не до выяснения отношений. — Вот что мил человек, иди ка покуда в людскую, да глаза не мозоль. Не надо чтобы тебя видели. Дождавшись когда тот выйдет, Борис Михайлович подошел к замечтавшемуся княжичу. Тот поначалу не обратил на него внимания, но затем понял оплошность и тут же вскочил. — Чего встрепенулся Митя, — спросил немного насмешливо боярин, — али сон сладкий видел, да пробудился? — Нет, князь, не сплю я. — Уж я вижу. — Правда, не сплю! — Ладно, дружок, не серчай на старика, если что сказал не так. — Да что ты, Борис Михайлович, как можно! Я тебя за место родного батюшки почитаю. — Это правильно, старших почитать надобно. Ты мне вот что скажи, тебе в Кремль скоро ли? — Да еще сегодня надо было, а я к тебе заехал, да загостился… — Сегодня не надо, сегодня ничего не готово. Да и на воротах тебя не записали. — Как так? — Да так, в чем то царь Ивашка прост до дурости, а в чем-то хитер, аки змей. Это же надо догадаться, на всех воротах подьячих поставить, да всех кто въезжает, да отъезжает записывать. И не только бояр набольших, но и всякого рода людишек. Телятевский вот на этом и погорел, ему бы дураку круг описать, да с другой стороны в Москву въехать. И кто бы тогда знал, что он поблизости от того места был, где на Мелентия напали? — А кто этот Мелентий? — Да так, человек божий. До пострига, правда, рати в бой водил, да и иными делами занимался, а потом, когда жарко стало, от мира ушел, да иночестве схоронился. Хитер, нечего сказать. — А меня, почему не записали? — вспомнил княжич. — Да потому, что ты со мной был, а за моими холопами тебя и не заприметили. Но то ладно, завтра, свою грамоту в Кремль доставишь. — Это что, сегодня и погулять можно? — Я тебе погуляю! Еще чего доброго на Панина набредешь, он как раз рядом рыщет. — Ищет кого? — Да вот его и ищет, — хмыкнул боярин, показав глазами на дверь в которую вышел Телятевский. — Борис Михайлович… — Что тебе? — А отчего ты царя — Ивашкой кличешь? — А кто он, Митя? Какой с него царь? Ни благолепия в нем византийского, ни стати царской. То на коне скачет, то в Кукуй к своей курве немецкой бегает. То школы свои бесовские выдумывает, то из пушек палит. Разве таковые цари бывают? Да и крови в нем Рюриковой нет. — Как это? — Да так, я у немцев справлялся. Не родня его пращур Никлот с Рюриком! Это он сам, собачий сын, вместе с Никишкой Вельяминовым придумал! Услышав имя царского ближника, Щербатов помрачнел, затем немного помолчав, снова повернулся к боярину. — А что с Вельяминовыми будет? — Да чего с ним станется, — усмехнулся Лыков, — на башку укоротим, только и всего. — А с сестрой его? — Тьфу, нашел, о чем печалиться. Или по нраву пришлась бесстыдница эта? Так возьми ее к себе в холопки, да и дело с концом! — Да как можно! — А так! Если мы Ивашку скинем, то до той поры как Владислав на царство венчается, нам все можно будет. Да и потом так же. Хотя если не хочешь в холопки, так женись. Ей сироте худородной, если брата лишится куда деваться? — Это другое дело, — задумчиво протянул княжич. — Ладно, Дмитрий, утро вечера мудренее, ступай себе с богом спать. Вот сделаем дело, так и женишься… — Спаси тебя Христос, боярин, — поклонился Щербатов и вышел. Лыков задумчиво посмотрел ему в след, огладил густую бороду, и, буркнув про себя: — "если доживешь", — пошел спать. Тем временем в Кремле, несмотря на позднее время, принимали дорогого гостя. Днем, к сожалению, как-то не получилось, то одно навалится то другое, но тут уж как говорится, лучше поздно, чем никогда. А гость и вправду был важный. Столицу посетил не кто-нибудь, а сам "именитый человек" Андрей Семенович Строганов. Главе баснословно богатого рода было около сорока лет. Не будучи формально дворянами, они имели огромные вотчины со слободами, селами и деревнями в которых проживало множество зависимого от них народа. Смута обошла их владения стороной, так что за время ее положение рода только укрепилось. Сами они в ней никак не участвовали, но исправно снабжали деньгами сначала Шуйского, потом ополченцев Трубецкого, затем Минина и Пожарского. Возможно, кстати, что не только их. Посылали деньги и мне, для организации похода на Смоленск, правда, немного, всего две тысячи. Потом, конечно, спохватились и добавили, только я к тому времени уже получил рижскую контрибуцию и большого восторга не высказал. Сообразив, что накосячили, братья Строгановы какое-то время сидели тише воды и ниже травы, но не было бы счастья, да несчастье помогло: приключился в тех местах бунт. Вообще, восстания в тех местах случались регулярно. Причиной чаще всего были злоупотребления местных воевод, но иной раз могло полыхнуть вообще непонятно из-за чего. Что послужило причиной в тот раз, я так до конца и не дознался. Вроде бы, был давний спор между двумя деревнями из-за выпасов, в один прекрасный день закончившийся мордобоем, перешедшим в смертоубийство. Тогдашний казанский воевода князь Долгоруков недолго думая прислал вооруженный отряд, который и навел порядок. Дело в общем житейское, всяко бывает. Но вот дальнейшие события заинтересованными сторонами описываются по-разному. Со слов князя Владимира Тимофеевича, темные татары, в силу своей природной злокозненности, не сумели оценить его милосердия и взбунтовались противу своего государя. Интересно я-то тут при чем? Другие источники утверждают, что ратники Долгорукова в процессе наведения порядка, обе деревни немного пограбили, и что еще хуже, кто-то из них лишил девства местную девку. Как это обычно бывает, пошли слухи и вскоре высеченные обыватели превратились в злодейски умерщвлённых, ограбленные деревни в сожжённые. Что же касается тамошних представительниц прекрасного пола, то согласно этим слухам, они были поголовно обесчещены, включая грудных детей и древних старух. В общем, нет ничего удивительного, что вскоре волнения перешли в открытый бунт, к которому немедля присоединилась вся округа. Князь спешно вернулся в Казань и принялся собирать войска, а к бунтовщикам тем временем подошли на помощь черемисы, башкиры и бог знает кто еще. Восстание ширилось, Долгоруков заперся за крепкими стенами и слал слезные просьбы о подкреплениях, а отдельные отряды восставших добрались до строгановских владений. И, похоже, что именно это и была главная ошибка бунтовщиков. Братья Строгановы немедленно собрали все наличные силы и в жестокой сече наголову разгромили их, после чего правительственные войска смогли-таки справиться с ситуацией. Посланный туда с расследованием думный дворянин Минин в числе прочего выяснил, что деревеньки, из-за которых разгорелся сыр бор, стоят целехоньки, а в отличие от тех сел и слобод которые пожгли борцы за народное счастье. Но как бы то ни было, Строгановы с ситуацией справились и правительству помощь оказали, так что оставлять без награды их было нельзя. Собственно потому я и пригласил главу клана в Москву. Конечно, по-хорошему следовало устроить пышный прием и в присутствии Думы осыпать его милостью, но я решил прежде поговорить с "именитым человеком" с глазу на глаз. Привезенный по моему приказу в Кремль, на ночь глядя, купец, заметно нервничал, но старался не подавать виду. Палата, в которую его привели, была довольно просторна, но скудно освещена и потому выглядела немного зловеще. Служившие провожатыми стольники никуда не уходили, отчего казались караульными. Наконец, открылась дверь, и выглянувший из нее человек махнул рукой, дескать, ведите. Строганов давно не бывал в Москве и мало кого знал из царских приближенных, поэтому окольничий Вельяминов остался им не узнанным. Горница куда его ввели, была не слишком велика и непривычно обставлена. Одна из стен была полностью занята полками с книгами, что было за другой, скрывала тяжелая парчовая занавесь. На прочих висели ковры увешанные различным оружием. Посредине стоял большой стол заваленный бумагами и большой подсвечник. На лавках стоящих подле стен сидело несколько человек, внимательно разглядывавших купца. — Ну, здравствуй, Андрей Семенович, — поприветствовал я его, выходя из-за занавеси, — давно хотел с тобой познакомиться, да все как-то недосуг было. — И тебе здравия государь, — бухнулся Строганов в ноги, сообразив кто перед ним. — Встань, — поморщился я, — или тебе не ведомо, что не люблю я такого? — Обычай, — немного виновато отозвался он, поднимаясь, — от отцов-дедов заведено. Прости государь, если по скудоумию разгневал. — Не прибедняйся, уж в чем-чем, а в скудоумии ваша семья не замечена. Да и богатство к дуракам не идет. Во всяком случае, надолго… — Бога гневить не буду, великий государь, есть и умишко и какой-никакой достаток, — зачастил купец, понявший откуда ветер дует. — Не дали твои люди собраться, как следует, а уж мы для твоей царской милости привезли двадцать тысяч рублей серебром, да пушнины одного соболя сто двадцать сороков… — Да не торопись, Андрей Семенович, успеешь еще с дарами своими. Завтра чин чином придешь с людьми к Золотому крыльцу, оттуда вас в Грановитую палату проводят, там все и объявишь. А я тебя за службу верную пожалую. Кстати, чем хочешь, что бы пожаловал? Говори не стесняйся! — Слово твое ласковое услышать, великий государь, да и не надо нам твоим верным холопам ничего более. — Ну, этого добра у меня хоть отбавляй. А может для дела что нужно? Ну не знаю, может шапку боярскую. — Да господь с тобой, милостивец, — испугался Строганов, — на что оно нам? — Да я не настаиваю. Просто мало ли, вдруг хочешь. — Нет, царь батюшка, не надобно нам сего. Ты вот назвал меня, холопа своего, с вичем[42], так мне той чести и довольно. Вот если бы… — Если бы, что? — Вот если бы ты дозволил подати не на местах платить, а напрямую тебе, вот за это бы я еще раз земно поклонился. — А что так? — Да ты не думай, государь, казне твоей порухи не будет, просто так нам легче. А уж как ты решишь, так на все твоя царская воля. — Ладно, подумаю я. — Благодарствую, милостивец! — Да пока не за что. Ты вот лучше расскажи, слышал ли ты, что я во всех пределах царства нашего велел искать места, где можно руду добывать, железную или медную? — Слышал государь, как не слыхать. Да только наказал нас Господь, нету в наших местах такого. Уж как мы не искали, каких рудознатцев не звали. Хлебушко у нас родит, лен есть, соль вот еще добываем, а ни железа, ни меди не дал нам бог.