— Дозволь слово молвить. — Подойди, — велел я ротмистру и обернулся к стоящему рядом Вельяминову. — Дай напиться человеку. Никита тут же отстегнул от пояса флягу и протянул его запыленному Федьке. Драгун тут же схватился за нее и жадно приложился к горлышку. Дождавшись, когда Панин утолит жажду, я коротко велел: — Говори, только тихо. — Беда, государь, — выдохнул он в ответ. — Нынче ночью, какие-то воровские люди напали на фон Визена у самого Кукуя! — Что за нахрен?!! — Ждали их. Везде веревки натянули, чтобы кони ноги в темноте переломали, да накинулись с разных сторон. Били из луков и самострелов, добивали топорами, да рогатинами. — А кто стрелял? — Господин майор и его люди тоже не за печкой уродились. Дали отпор татям, только их слишком много было. — А как же, мать их, патрули? — Хитры оказались разбойнички. Пока драгуны немецкие собрались, и на место пришли, они уж и трупы сволокли в ближайший овраг, да там и бросили. — Блин, у них, что глаз совсем нет? — Так ночью же дело было, а следы читать и днем не всякий умеет. — Так ты говоришь, нашел трупы? — Да, в овраге. Я их достать велел, да в слободу отвезти, а сам дальше искать принялся. — Нашел? — Нашел дом один в посаде. Там разбойнички своих мертвяков схоронить хотели, да не успели. — Чей дом? — Посадского человека Охрима Власьева. — Это еще кто? — Да так, купчишка мелкий… — Взяли? — А как же, — измученно улыбнулся Федька, — уж как он, анафема, лихо через заборы скакал, что твой козел, а догнали! — Допрашивали? — Да когда же? — изумился ротмистр, — только в наш приказ доставили. — В ваш приказ? — Ну, не в земский же! Тут оплошки совершить никак нельзя, я чаю, не каждый день на царя покушаются. — Ополоумел, я то тут при чем? — А ведь Федька верно толкует, — вмешался с хмурым видом Никита, — на тебя покушение было! — И этот туда же, да с чего ты взял то? — Ну, сам посуди, с этим отрядом ты из Кремля выехал? — Я… — То-то, что ты. Того что Мелентий очнулся никто не ведал, а уж паче того не мог знать, что ты назад повернешь. — Ну, допустим. — А во что фон Визен был одет, помнишь? — Да бог его знает, в камзол вроде… — Такой же, как и на тебе был! Да к тому же и ростом и сложением он с тобой схож. — Да он вдвое меня старше… — А это в темноте не видно! — Господин майор до последнего дрался, — вмешался Панин, — и лицо у него крепко побито было. Могли и не признать. — Ладно, — задумался я на секунду, затем тряхнул головой и начал громко раздавать распоряжения: — Господа начальные люди! Все знают, что им делать, а потому возвращайтесь в полки. Выступаем завтра поутру! — Да ты что, государь, — попытался возразить Вельяминов, — надо же сыск учинить! — К черту сыск! И без нас найдется кому учинить. Ты не забыл, о чем нам Мелентий рассказал? — А если бунт случится, пока мы в походе? — Это вряд ли. Они если и поднимутся, то только когда Владислав подойдет, а потому нельзя его к стенам подпускать. — Да он, верно, Смоленск осаждает… — Э нет Никитушка, не угадал ты. Королевич к Москве пойдет, потому что знает, сукин сын, ждут его здесь! — Государь, — снова подал голос Федор, — а что с Охримом делать? — Как что, пойдем, поспрошаем доброго человека, как он дошел до жизни такой. Пойманный Охрим Власьев сидел со связанными руками и ногами на полу в подвале Сторожевой избы. Было довольно зябко, и разбойник изрядно продрог. Впрочем, дрожал он не от холода, а от тревожных предчувствий. Когда распахнулись двери, он крепко зажмурился и принялся читать про себя молитву. Делать это вслух ему мешал кляп. — Ну чего встали, заходите, — сказал я своим спутникам. Отправляясь на допрос, я взял с собой Федьку, Анисима и Никиту Вельяминова, отправив остальных начальных людей к своим полкам. Поразмыслив, я пришел к выводу, что Панин был абсолютно прав, привезя злодея в приказ, а не съезжую. Не факт, конечно, что в Земском приказе есть сообщники заговорщиков, но, как говорится, береженого бог бережет, а небреженными из пушек на запад стреляют. — Эй, служивые, — велел я стоящим у дверей стрельцам, — не пускать сюда никого! Надо сказать, что в отличие от одного из своих предшественников царя Ивана, прозванного за жестокость Васильевичем, в пытках я разбирался довольно слабо. Обычно этим занимались специально обученные люди, а мне докладывались только результаты следствия. Но поскольку главные специалисты в этой области человеческих знаний служили в Земском приказе, нужно было обойтись без них. То, что никто не знает что делать, первым сообразил Пушкарев. Посмотрев, как мы топчемся и переглядываемся, он криво усмехнулся и взялся разводить огонь в небольшой печи. Благо дров и бересты для растопки оказалось в достатке. Веселые языки пламени принялись с треском пожирать поленья, освещая при этом стены причудливыми отблесками. Панин, очевидно, бывавший по долгу службы в подобных местах и в силу этого имевший некоторое представление о процедуре, принялся перебирать цепи, висящие на каком-то странном приспособлении оказавшемся дыбой. Никита тоже нашел себе дело и скинув богатый кафтан, принялся с остервенением качать огромный мех, поднимая температуру в печи. Я же не нашел ничего лучшего, как взяться перебирать диковинные инструменты разложенные на стоящих вдоль стены полках. Связанный Охрим наблюдал за нашими действиями с нескрываемым ужасом. Не будь его рот заткнут, он вероятно уже бы орал благим матом, но пока мог лишь отчаянно вращать глазами. — Анисим, — спросил я Пушкарева, показывая ему довольно причудливо изогнутый железный штырь, — ты не знаешь, зачем эта штука? — Так это, — задумчиво пробормотал стрелец, — ее видать раскалять надобно. — Это-то понятно, а зачем? — Должно в задницу совать! — Что, правда? Никогда бы не подумал! Наши рассуждения произвели на схваченного татя совершенно ошеломляющее впечатление и он, каким-то невероятным усилием выплюнув свой кляп жалобно завопил: — Помилуйте, бояре! — Да не ори ты, — отмахнулся от него Пушкарев и, повернувшись к Панину немного дурашливо посоветовал: — Федор Семенович, ты не тот крюк на цепь одел. Этим за ребра цепляют, а на первый допрос положено за руки! — Бояре, смилуйтесь! — Ну чего ты орешь, — попытался я урезонить Охрима, — не видишь, мы еще не начали. — Господине, мой добрый, — завыл подследственный, — почто терзать меня хотите, я и так вам все расскажу! — Брешешь! — авторитетно заявил ему Анисим. — Христом-богом клянусь! Все скажу, как на духу, ничего не потаю! — Ну, тогда рассказывай. — Что рассказывать то боярин? — Да все и рассказывай, а начни, пожалуй, с того откуда на твоем дворе тати убитые взялись?