Начин Разбойное корыто Всего на третий день пути Бакуня Дегтярь сломал лыжу. Только что снялись со стоянки, только что впереди начала являть себя Огарок-скала, а за ней, сквозь морозную дымку, – каменные стремнины Ки?жной гряды… И на? тебе пожалуй! Вроде ведь ничего такого не делал. Не карабкался по торосам, испытывая крепость снегоступа опорой лишь на носок да на пятку. Не сползал с косогора, насилуя боковины и путца. Всего-навсего тропил, привычно прокладывая стезю упряжным оботурам. Даже морозная настыль была не самая жестокая. Не щерилась ледяными ножами, не грызла кожаную заплётку. Лишь тонко звякала, послушно уступая нажиму. И вдруг… Бакуня даже не услышал, как хрустнуло. Посреди очередного шага ремни под левым валенком просто обмякли, не давая опоры. Дегтярь остановился, выпростал ногу из россыпей скатного серебряного бисера. Так и есть! Деревянный обод переломился, как гнилью траченный, да по обе стороны разом. А ведь берёг, просушивал, маслил… Делать нечего, охромевший и недовольный Бакуня соступил в сторону. Пропустил сменщика, оботуров-дорожников, потом сани. – Левая? – присмотрелся с козел молодой Коптелка. Одна нога у парня была деревянная по колено, вроде дома сидеть, но дорога не дорога была бы без его прибауток. Он и теперь проказливо улыбнулся, вспомнив примету: – Смотри, батюшка торгован, кабы у хозяюшки в разлуке терпение не иссякло… Слышавшие с готовностью засмеялись. – Цыц, пустомели! – больше для виду рявкнул Бакуня. Сам не выдержал, заулыбался. С супругой Удесой он прожил в согласии двадцать два года. Кому верить, если не ей. Уж она дом рукавами не растрясёт, чести мужниной не уронит! Только ребятам хоть кол на голове затеши. Которую весну выбирался с ними Бакуня на бойкие купилища Левобережья – а молодцы всё пошучивали о большаке и большухе. Иные сами успели жениться, над ними, вестимо, тоже трунили. Однако галухи по поводу хозяев были самыми старыми, памятными, любимыми. Покидая свой зеленец, Бакуня неизменно ждал, когда начнутся потешки. Дождавшись – облегчённо переводил дух. Смеются – значит отходят от домашней тоски, врабатываются в походную жизнь. Нынче лихословы отважились помянуть даже меньшую Бакуничну. – А то кабы Аюшка не забыла святой воли родительской, мила дружка не приветила. Да вперегон старшей сестрице… – запустил ломким, почти мальчишеским голосом всё тот же Коптелка. Работники постарше цыкнули на болтуна. Как люди говорят: шути, да оглядывайся. Передние сани без натуги двигались проторённым путём. Тяга ли двум по-зимнему косматым быкам жилой оболок с одеялами и припасом! Бакуня шагнул в полозновицу, догнал, подсел сзади. Неторопливо отвязал поломанный снегоступ. Присмотрелся, досадливо качнул головой. Обод, похоже, отслужил. Так сломался, что в дороге толком и не поправишь. Разве от большого горя палками надвязать. Дома можно бы склеить, но веры ему, склеенному, как луку надломленному. «Оттает, поглядим. Заплётка ещё может в дело сгодиться…» Сколько лет полной чашей был его дом, а бережливая привычка держалась. Бакуня по пояс влез в оболок, ощупью добыл лапку для смены, но сразу обуваться не стал. Задержался, покоясь на озадке саней, с удовольствием глядя, как покидают след кованые полозья, как дышит густым паром вторая упряжка. Задние сани были знатно нагружены. Под широкой полстиной опрятными рядами выпирали бочонки, маленькие и побольше. Все – туго заколоченные, но запах земляного дёгтя не ведал преград. Кому – смрад злолютый. Кому – сегодняшнее достояние, завтрашние прибытки. И даже небывалая, всему Левобережью на удивление, долюшка для старшей дочери, Чаяны… Смех вспомнить теперь, как померкли они с Удесой, обнаружив, что вода в доставшемся ключище оказалась мутная и вонючая. Где ж сразу догадаться, что кручина – вроде ореха: тверда скорлупа, да внутри – хмельная сладость удачи. Когда это было! Вот уж двенадцать лет промелькнуло. «А не тот я стал… Ох, не тот. Отяжелел», – вдруг понял Бакуня, схватившись, что слишком засиделся на санях. Раньше небось переобулся бы на ходу. Да не сидя, как теперь, даже не на корточки опустившись, – лихо, ухарски изломив гибкую поясницу. «Ещё не хватало, чтоб люди заметили…» Нахмурился, быстро затянул путца, спрыгнул, сяжисто побежал в голову поезда. Чтоб саням добавить прыти, Девок вывезем в корыте! – задавала шаг нага?льная песня. Коптелка запевал, ребята подтягивали. Сани белы лебеди?, На дорогу выводи, Ползут, ползут, Двинули! Сменщик, уже начавший отдуваться, обрадованно свалился назад. Он, как и хозяин, успел шагнуть в пятый десяток. – Пенькова дела снегоступы в Торожихе куплю, – сказал Бакуня. – Кстати, и сведаю, вправду ли так хороши, как бают про них. Работник поправил меховую рожу, неуверенно отозвался: – Так помер он вроде, Пенёк-то… Года три или четыре тому. Дикомыты же! В стеношном бою зашибли, и не очнулся. «Куда еду…» – далеко не впервые ужаснулся про себя Дегтярь, но вслух сказал: – А я слышал, сынишка Пеньков ремесло успел перенять. Сам ещё титьку мамкину не забыл, а лыжи исто?чит шаговитей отцовских. Обозник пожал плечами: – Ты, хозяинушка, уж как хочешь, а только небылое это дело, чтобы мальца источником называли. Бакуня выпрямился, разгладил русую бороду, весело подмигнул: – А былое дело, чтобы простые острожане с праведной семьёй своились? Возражать стало нечего. Молодцы опять взялись смеяться. Спорщик покаянно развёл руками: – Истинно люди глаголют, миновалось прежнее царство. Новое настаёт. Беда положила начало цепи Бакуниных горестей и удач. Он в то время только отстроился, только начал жить своим очагом. Пла?нувший с неба огонь его не задел, хотя родительский двор в Истомище, многолюдный и крепкий, просто исчез. Потом всё начало замерзать. Люди неволей переселялись к горячим источникам. Бакуня разведал добрый кипун, но дорожку перебил расторопный сосед. Андарх Лигуй по прозвищу Голец. «Ступай себе, – сказал он Бакуне. Позади хозяина стояли ражие ухо-парни, удальцы не выдавцы. – С этого ключища моей-то чади вполсыта жить. Поближе к холмам другой зеленец есть…» Делать нечего, Бакуня утёрся. Хотя на ключах Порудницы два двора как раз поместились бы. С андархами в Левобережье спорить было не принято… А обещанный Лигуем зеленец вправду теплился на полпути до холмов. Такой, что впору показалось заплакать. Несколько провалов с мутной водой, булькавшей масляными пузырями. Водица горчила, смердела, умаешься кипятить на питьё… Ладно, по крайней мере, здесь не морозило. Бакуня засучил рукава. Собрал к себе отцову дворню. Всех уцелевших. По бревну перетащил дом… Теперь он не знал, которых Богов отдаривать за везение. Земляной дёготь, точившийся в глубине ям, прекрасно горел. В умелых руках ещё и целил язвы, причинённые покусами стужи. Довольно скоро Бакуня заложил в Ямищах промысел. Начал выбираться к ближним соседям, менять горючую смолу на зелень и рыбу. Позже прослышал, сколько Лигуй дерёт на купилище за его дёготь. В сердцах метнул шапку оземь, стал ездить сам. Когда старшенькую, Чаяну, ребятня с торжеством провезла кругом зеленца, а мать вплела ей в косу цветную ленту, Лигуй заслал сватов. У него, как и у Бакуни, мужал под рукой толковый наглядыш. Звался Порейкой. «Сговорена уже Чаяна», – ответил Дегтярь. «Да за кого успел?..» Голец чуть зубами не скрипел от досады. «Ступай себе, – сказал Бакуня. – Других девок полно…» Беда оставила немало сирот. Иные, кого она застигла ещё в пелёнках, даже родства не помнили. Двоих таких мальчишек Бакуня вырастил у себя. Глядя, как поднимаются Угляк и Коптелка, временами жалел, что сразу не засыновил. Временами, наоборот, подумывал обоих призятить, окрутить с ними дочерей. Хорошо, что не поторопился. Вмешалась судьба, всё расставила по местам… – Куда едем-то, а, большак?.. – задорно окликнул с козел Коптелка. – Куда деток несмышлёных на погибель ведёшь?.. – Ори громче, – посоветовал вечно хмурый Угляк. – Накликаешь! Ты, батюшка, не бери его другой раз. Коптелка звонко расхохотался. Уж этой грозы ему не надо было бояться. Оботуры никого так не слушали, как его. – Кишки простудишь, хохотун, – буркнул Угляк.