Она замолчала и, заметив, что ее подруга в полнейшем замешательстве, поспешно и ловко вернула себе блокнот и внесла в него еще одну идею: Избавляться от людей, не несущих в себе никакого смысла. Внимательно перечитывав написанное, Катя кивнула и закрыла блокнот. Глянув в сторону молчащей подруги, она вопросительно подняла бровь. Иногда жестами можно показать то, что слова не могут передать, а иногда просто лень открывать рот, вылепливать тягучие фразы губами и языком, так что куда проще заключить все высказывание, весь вопрос в одно емкое движение. — Мысли у тебя какие-то… — начала объяснять Лиза, раскачивая головой из стороны в сторону, словно пытаясь собрать предложение из осколков слов. — Немного социопатией отдает, если честно. Катя вздохнула и отвернулась. — Это скорее способность видеть реальное положение дел и нахождения путей решения увиденных проблем, Иззи. — Мудрено, — хмыкнула та. Повисло молчание. Правда, только между ними, ведь вокруг все шумело и шевелилось, как в муравейнике. Сейчас был завтрак, а в столовой во время завтраков и обедов находится наибольшее количество учащихся, и все они до чертиков любят поговорить, до безумия любят посмеяться и до невыносимого громко восклицать любую чушь, приходящую им в голову с ошеломляющей разум скоростью. — И как давно ты ведешь этот блокнот? — подала голос Лиза, не желая так просто уходить от этой темы. — Довольно-таки, — отмахнулась Катя, немного задумавшись. — Не вспомню уже, если честно, сколько — но года четыре точно. — И много там… этого? — Нет, всего несколько пунктов. Однако их больше в моей голове. Со временем я полностью заполню свой блокнот. — Прямо свод законов каких-то, — хмыкнула Лиза и ощутила на себе взгляд своей собеседницы. Она словно прощупывала только что сказанное, и взгляд ее был очень серьезен, однако ни единого слова Катя не произнесла. — По этим записям можно, наверное, новое общество собрать, — продолжила Лиза, улыбкой намекая на то, что это шутка. — Только вот оно бы скоро распалось или вымерло бы… — Почему это? — то ли проигнорировав иронию, то ли не замечая ее, спросила Катя. — Неужто ты думаешь, что должен существовать какой-то абсолютно прекрасный мир, где с небес сыпется манна, а люди дружелюбны, где нет ни ссор, ни какой-либо негативной энергетики вообще? Тебя ничему не научили книги? Ни «О дивный новый мир», ни «Мы», ни «1984»? Не только утопия не может существовать, но даже и мысль о ней. Если мир идеален, то что-то в нем не так. Все строится на принципах равновесия, иначе все рухнет… — Но, — прервала тираду своей фанатичной знакомой Лиза. — Твои записи — это?.. — Мои записи — это не желание создать рай для всех и вся, — поняв вопрос на середине, ответила Катя. — Это желание создать рай для меня самой и для тех, кто на меня похож. И вообще, не такой уж он и плохой был бы, потому что в моих идеях есть своя доля смысла. Просто ты насквозь пропиталась нашим реальным миром, что не можешь принять ничего, что не сходится с утвержденными в нем правилами. Катя снова прервалась. Ей даже расхотелось доедать эту запеканку, которая пару минут назад заставляла ее живот урчать, а рот полниться слюнями. Почему-то непонимание Лизой таких простых, как казалось, истин выбешивало и заставляло аппетит растворяться в кислоте желудка. Неужели совершенно все уже отравлены этими приевшимися догмами? Поэтому никто не способен принять идеи другого человека? Поэтому все они улыбаются и крутят у виска, встречая чье-то рассуждение, идущее вразрез с заповедями, конституциями и уставами? Катя поморщилась в отвращении. Неожиданно ей стало все противно: ученики, смеющиеся смехом умирающих гиппопотамов; воздух, пропитанный потом мелких детей, не имеющих представления о дезодорантах и их магических действиях; система обучения; прорва людей… — Зачем только правительство говорит семьям заводить детей побольше? — процедила Катя сквозь зубы. — Такими темпами места не останется и планета рухнет во тьму. — Почему ты тогда пришла в столовую, если тебя так раздражает пребывание здесь? Катя пристально посмотрела на Лизу, словно желая понять, неужели она действительно ничего не понимает. Ведь это же так очевидно! Она огляделась по сторонам. — А ты не замечала, что везде народу хватает? Что весь мир ими заселен? Куда мне можно пойти? — Лиза не отвечала. — Это не риторический вопрос, — добавила Катя. Лиза недолго помялась, пытаясь рассмотреть ответ на вопрос вокруг себя, и случайно ее глаза остановились на блокноте. Катя увидела это. — Из мира, переполненного людьми, правила которого идут вразрез с твоими желаниями и нежеланиями; из мира, в котором все тебе осточертело и каждый тебе противен, можно уйти туда, где все соответствует твоему внутреннему идеалу, где каждая вещь радует глаз и где все тебе нравится, — девушка приподняла свою записную книжку и постукала ногтем по ее обложке. — Поэтому я творю для себя то место, куда могу сбежать отсюда. А пока оно не готово для меня любое место на этой планете — ад. Она натянуто улыбнулась, резко встала, убрав «свод идей» в рюкзак, и быстрыми шагами вышла из столовой. 7 Катя вновь очутилась напротив какой-то двери. Это была несомненно та самая, куда ей следовало бы войти. Пускай девичьему уму еще не все тут известно, однако он не настолько прост, чтобы не понять, что любая дверь, перед которой оказывается подвластное ему тело, правильная. Уже коснувшись ручки, девушка засомневалась и заволновалась. Ее сердце прыгало, как бешеное, и вполне могло бы вылететь из груди. В этом мире вообще нельзя быть в чем-то уверенным — тем более уж в законах обыкновенной, Земной физики… хотя это, вполне быть может, была та же самая Земля, просто по какой-то причине спятившая напрочь. Окинув себя взглядом, Катя отметила, что она до сих пор голая. — Ну и где же «одежду вам выдадут»? — недовольно проворчала она, закатив глаза. Но выбора все равно нет: вокруг ни души, перед ней дверь, и никакой альтернативы. Так что стоит просто попытаться проигнорировать свое нудистское положение и вести себя как ни в чем не бывало. Повернув ручку и слегка толкнув дверь вперед, Катя сделала шаг внутрь. Уже с самого начала комната показалась отличной от всех остальных, ею увиденных сегодня. Дверь не отворилась, как Катя ожидала, что она отворится (как то и положено — вовнутрь). Нет: с поворотом ручки белый цвет рассеялся в форме прямоугольника прямо перед девушкой, и ее глазам предстало совершенно иное помещение, нежели то, что она ожидала узреть… Стены уже не были ослепляюще белыми, как в кабинетах работающего здесь люда, — они были странного переливчатого цвета, чем-то напоминающего тот, в который были покрашены стены Катиного колледжа. Комната была небольшой, но достаточно просторной ввиду отсутствия ненужной мебели по типу телевизора, компьютера и остального — тут стояло только самое необходимое, и этого вполне себе хватало. Судя по количеству кроватей, палата была рассчитана на четырех человек. Сами кровати располагались по правую и левую руку от входа, а за последними двумя стояли стол и стулья. Тут было чисто, постели идеально заправлены, пахло вкусно. Кате на какой-то миг показалось даже, что она попала в лагерь: в ее воспоминаниях лагерные палаты выглядели чуть ли не точь-в-точь так же, хотя особенной чистотой и не отличались. Она-то ожидала войти в темную камеру, воняющую потом и испражнениями; камеру, покрашенную в блеклый, депрессивный тон; камеру, полную головорезов и действительных правонарушителей, а не таких, как она, осужденных за пустяки. В общем, она ожидала попасть в обычную тюрьму — такую, в которой убивают и насилуют, а не это тихое и спокойное местечко. Медленно пройдя внутрь, Катя обнаружила, что на одной из кроватей лежит комплект белья. Не умея подавить улыбку, она метеором подлетела и взяла униформу цвета морской волны. Оттенок успокаивал, и Катя вдруг совершенно перестала о чем-либо думать и вообще заботиться о происходящем вокруг. Ей стало спокойно, и мысли о несправедливости заточения здесь, о безумии всех вокруг — это отошло на второй план. Даже на третий. Может быть, даже куда дальше, потому что вскоре девушка уже и думать не смела обо всем, что напрягало ее нервы и мозг на протяжении всего того времени, что она провела в здании Корпорации. Лежа на мягкой постели, Катя давала себе отдохнуть. Ей было просто хорошо, оттого что она наконец одета и никто к ней не пристает с расспросами, осмотрами и дознаниями. Пускай она и не понимала, почему она здесь. Зато здесь было хорошо. А если тебя все устраивает — тогда в чем проблема? Где-то рядом что-то зашуршало, послышался звук шагов, и Катя в волнении открыла глаза, быстро сев на подушку. В комнату действительно вошла еще заключенная. Одетая точно так же, как и Катя, она не создавала особенного контраста. Тем более, что и волосы, и глаза были абсолютно обыкновенных цветов, а не редких ярко-голубых или ярко-зеленых… Вошедшая окинула Катю оценивающим взглядом. В ее руках были принадлежности для умывания: щетка, зубная паста и полотенце — это все она аккуратно сложила где-то под кроватью. Сев на свою постель, девушка еще раз оценила новоприбывшую, но разговор она, очевидно, начинать не желала, давая своей соседке полное на то право. — Привет, — стараясь говорить громче, поздоровалась Катя. — Как тебя зовут? — Карина. Но зови меня лучше Кэрри, хорошо? Катя кивнула. — Ты из-за чего здесь? Ее собеседница хмыкнула и легла на кровать, уставившись в потолок. — Из-за тупого закона, — она повернулась к Кате. — Ну нового. Недавно только подписан. Такая бредятина. — А… что это за закон? Кэрри приподнялась на локтях. — Ты действительно не в курсе? — спросила она. Катя покачала головой в знак отрицания. — О, дорогая моя! — она засмеялась радостно и немного безумно. — Незнание закона — это ведь тоже нарушение. Отчасти, конечно, но… я имею в виду, если ты не знаешь закона, то ты его вполне можешь нечаянно нарушить. А в нашем мире, — Кэрри закатила глаза и горько усмехнулась. — В нем может быть принят, кажется, любой, даже самый немыслимый закон. И он был принят. По крайней мере, я считаю его абсолютно ненормальным! Среди всех остальных законов этот — самый идиотский, самый неправильный закон! Каролина рассердилась настолько, что села на кровать и ударила кулаком в стену. Схватившись за голову, она боролась сама с собой и силилась не заплакать. — Господи, это же надо додуматься… — шептала она срывающимся тихим голосом. — Надо же быть таким бесчувственным, таким ужасным человеком… надо же… — Так что за закон-то? — не выдержала-таки Катя. Кэрри подняла глаза. На ее лице было написано так много эмоций, что все их прочесть было невозможно. Это были и боль, и гнев, и потеря рассудка… Так сразу и не поймешь, что преобладает. От увиденного Кате стало страшно, и она несознательно вжалась в стену. — Закон, — так же тихо, как и до этого, прошептала Карина, отмеряя слога, словно выплевывая их ссохнувшимися губами. — В котором прописано, что человек равняется животному, — она подняла свой взгляд и буквально вонзила его в сетчатку глаза свой соседки, явно не понимающей всего ужаса только что сказанного. — Это значит, что человека можно продавать в зоомагазинах как домашнего зверька, его можно заказывать в ресторанах как блюдо… Это же просто катастрофа! — Кэрри вскочила в неистовстве и начала быстрыми шагами мерять комнату от стола до стены с невидимой с этой стороны дверью. — Сам человек признал, что ничем не отличается от животного! Это же просто безумие! Мы на несколько ступеней выше, мы на несколько порядков разумнее, и теперь мы просто списываем с себя все то, что нам принадлежит. Мы сделали так много: построили города, развили технику. У нас есть средства связи, мы можем передвигаться на самолетах, преодолевая гравитацию! И теперь ты можешь прийти в ресторан и, тукнув пальцем в меню, заказать себе испанца в собственном соку! Она была похожа на умалишенную, хотя на самом деле ей было просто жутчайше больно от осознания того, куда скатился мир. Ей было неописуемо противно от того, что происходит. И она не хотела этого терпеть, хотя выхода и нет иного. — Я не могу существовать в подобном мире, и поэтому я устроила марш протеста, поэтому я собрала таких же людей, кто не согласен. Нас всех отловили и посадили сюда, — Кэрри вновь села на свою кровать и посмотрела прямо на Катю своими полными слез глазами. — Происходит что-то странное. Издаются какие-то законы. Им все следуют… Но никто не знает, кто эти законы издает. Никто… Есть какой-то Главный, говорят… но кто его разберет… Катя нервно сглотнула. Она уже начинала понимать, что происходит. Но для уверенности не хватало еще нескольких деталей, поэтому пока что она не рискнула выдвинуть свое предположение. Тем более высказать его сейчас и в лицо той, кто ведет себя так несдержанно. Сказать что-то резкое в данной ситуации было бы неправильно. Однако Катя не могла заставить себя кивнуть и этим самым подтвердить правильность доводов Кэрри. — А то, что человек позволял себе убивать животных на протяжении столького количества времени — это нормально? — выдавила она из себя как можно более мило. Хотя со стороны это вряд ли звучало хоть сколько-нибудь дружелюбно. — Столько убийств произошло для того только, чтобы сожрать мясо, заполучить крокодиловый клатч, чью-то шубу или трофей на стенку! Им ведь это тоже вряд ли нравилось: животные не настолько глупы, чтобы не понять, что их убивают. Как иначе можно объяснить, что птицы в страхе улетают от нас при приближении? Что медведи начинают нападать, только увидев? Ничто не происходит без причины: теперь каждый чувствует, что человек — враг, и пытается его убить быстрее, чем он убьет кого-то другого. Почему человек позволяет себя проливать невинную кровь для того лишь, чтобы повесить чью-то голову на обозрение гостям? Ты думаешь это правильно — из-за наличия оружия и слишком раздутого эго таким образом показывать себя природе, ставить себя надо всеми, шагая по трупам к вершине? — в Катиных глазах горела злость, а кулаки ее сжимались. — Да ничуть не бывало! Я считаю, что из всех этих законов (хотя я и не знаю их вообще) этот — самый правильный. Она прервалась, и на какой-то миг повисло молчание. Не тягостное, но волнительное — словно преддверие чего-то.