Брови графини съехались на переносице. Лицо стало мрачнее тучи. — Я выиграю, — сказала она. Позже, когда они уже стояли на берегу озера, поросшего камышом, и ожидали, когда спустят спаниелей, Эстль поняла, что сглупила. Ведь она совсем не знала, хороший ли охотник Эдуар де Бризе, и вполне могла отказаться принимать его условия. Он неспроста предложил ей соревнование, подловив ее на гордыне. Теперь же ей оставалось только сжать губы и выиграть, заставив его пообещать ей выполнить любое ее желание. Желание у нее имелось. Необходимо завоевать право распоряжаться им, раз уж ей представился такой шанс. В высокой траве было не видно птиц, но вот спаниели были спущены с веревок, яркими рыжими и белыми пятнами замелькали в тростнике, и вскоре две цапли взлетели к небесам, спасая свои жизни. Эстель быстро сняла клобучок с головы своего сокола, и выпустила птицу. Эдуар же подождал некоторое время, следя глазами за цаплями, потом неспеша снял клобук, подкинул сокола, и тот взвился к небесам, тут же увидев цапель. Эстель в ярости наблюдала, как сокол Эдуара преследует птиц в то время, как ее заметался, и только увидев собрата, погнался за ускользающей добычей. В итоге одна цапля улетела в лес, а вторую забил сокол Эдуара еще до того, как сокол Эстель успел их догнать. Цапля упала в воду, и рыжий спаниель бросился искать ее, и вскоре принес и положил к ногам Эстель. Щеки графини пылали, а глаза метали молнии. Эдуар опустил глаза, скрывая торжество. — Я хочу отыграться, — Эстель смотрела на него, и сердце ее колотилось, как бешеное. Эдуар дернул плечом. — Как прикажете, госпожа. Это ваше право. Возможно, в этот момент она ненавидела его намного больше, чем когда касалась его шлема. Впрочем, отыграться ей не удалось. Когда пес положил к ее ногам вторую цаплю, сбитую соколом Эдуара, Эстель была в бешенстве. С трудом сдерживая клокочущую в груди ярость, она медленно ехала рядом с ним. Зачем она согласилась на дурацкое пари? Эстель кляла себя за гордыню. Она еще несколько раз спускала сокола, но тот не принес ничего больше голубя. Эдуар же поглаживал перья птицы, но клобука больше не снимал, видимо не желая раздражать госпожу. Победа осталась за ним, и победа эта была символична. Он теперь законно имел право на то, за что она наказала его чересчур жестоко. Конечно же, она воспримет его поцелуи, как унижение. Эдуар же грезил на яву, представляя себе, как прижимает ее к стене, и как рука его скользит по ее платью, поднимается по груди, гладит шею, и губы их сливаются в страстном поцелуе. Он взглянул на Эстель. Та ехала, смотря прямо перед собой и щеки ее пылали. Вряд ли поцелуй ее будет страстным. Он уже сорвал один подобный. Когда он поцелует ее в следующий раз, она должна не стоять, как истукан, а страстно желать этого. И это будет миг его торжества. ... Пикник был выше всяких похвал. Птиц ощипали и зажарили, и юные дамы и рыцари сидели кружком на траве, вели беседы, и угощались свежей дичью и терпким вином. Голоса становились громче, а шутки откровеннее, когда графиня вдруг встала, вытерев руки скатертью, предлагая прогуляться. Молодые придворные рассыпались по окружающему лесу, и там и тут мелькали их яркие одежды, да слышались веселые голоса. Эстель стояла одна, потом кивнула Эдуару, и он склонил голову, готовый сопровождать ее. Она шла быстрым шагом. Алое ее платье развевалось, словно знамя. Остановившись на небольшой полянке под дубом, где их никто не мог видеть, Эстель резко обернулась к нему. Ее светлые глаза смотрели на Эдуара холодно, но горели лихорадочным огнем. — Давайте же, — сказала она, — я проиграла. Дважды. Лицо ее напряглось и стало жестким. Щеки пылали в тон платью. Она прислонилась спиной к дубу, ожидая, когда же он соблаговолит взять то, что принадлежит ему по праву. Эдуар молча смотрел на нее. — Госпожа, — сказал он наконец, — я не насильник. И мне не нравится делать то, что неприятно даме. — У меня другие сведения, — резко парировала она. — За тот случай я просил прощения, — напомнил он, вспыхнув. — Вы отказываетесь целовать меня? — брови ее поползли вверх. Эдуар опустил глаза. Ее губы манили, будто сладкий мед. Пухлые, алые, как платье, они казались воротами рая. Она, конечно, стерпит его поцелуй, но позже он будет чувствовать себя негодяем. — Я знаю, насколько неприятен вам, — сказал он, и опустился на одно колено. Рука Эстель безвольно висела вдоль тела, и он взял эту руку в свои, сжал, не ощутив сопротивления, — госпожа графиня, пари — это просто игра, — и он поцеловал ее руку. А потом перевернул, и поцеловал ладонь ближе к запястью. Эстель замерла, боясь пошевелиться. Жест его оказался намного более интимным, чем обычный поцелуй, и чем он сам этого ожидал. Она невольно провела пальцами по его щеке, и Эдуар весь вспыхнул от ее ласки, будто огонь прошел по его жилам. Он задержал ее руку в своей, поднял на нее глаза, и глаза их встретились. Она приоткрыла губы, будто хотела что-то сказать, но промолчала. Потом резко вырвала руку, отвернулась, и бегом бросилась обратно туда, где звенели голоса ее юных дев. Эдуар медленно поднялся на ноги, сделал шаг вперед, и прислонился лбом к шершавой коре дуба, сдерживая страсть, и неверояное, дурманящее чувство, которое некоторые называют счастьем. На лице его была улыбка. Лепесток лилии все еще висел у него на шее, и он коснулся его рукой. Он обязательно получит розу. Это просто вопрос времени... Черт бы побрал этого рыцаря, думала Эстель, быстрым шагом идя по дорожке, — как, как ему это удалось? Она остановилась, переводя дыхание. К свите она должна выйти тихой плавной походкой. Почему этот человек может извратить абсолютно все? Она готова была влепить ему пощечину, если бы он коснулся ее губ... Но как, как у него это получилось? Он и не отказался от ее поцелуя, и отказался одновременно. Непротивление злу насилием, — всплыли в ее голове слова исповедника, отца Жана, — непротивление обезоруживает, но оно же и раздражает. Потому что не к чему придраться, поняла она, хотя пастор такого не говорил. Поведение рыцаря Эдуара де Бризе было безупречно. И хоть его жест взволновал ее безмерно, Эстель понимала, что он сделал единственное, что позволило ему вырваться из ее изощренной ловушки. Глава 9 Дни летели за днями. Ежевечерне Эдуар приходил в гостиную, где текли неспешные беседы, играла музыка, и сияли глаза его возлюбленной. Эдуар решил ничего пока не предпринимать, и ему ничего не оставалось, как ждать развития событий. Победа, завоеванная им на охоте, вполне компенсировала два других проигрыша. Тем более, что жизнь текла легко и приятно. Графиня оказалась большой любительницей шахмат. Эдуар играл очень хорошо, и теперь каждый вечер она приглашала его составить себе компанию. Эдуару нравилось смотреть, как она сводит тонкие брови на переносице, размышляя над ходом. Эстель оказалась мастером ловушек, и ему стоило больших усилий обходить стороной все ее попытки подловить его. Играли они на равных, и перевес склонялся то в ее сторону, то в его, заставляя Эдуара ночами размышлять над ходами, и даже завести доску и фигуры у себя в башне, чтобы была возможность придумывать комбинации в свободное время. Бывало, они засиживались за беседами и игрой до полуночи, когда большинство придворных уже расходилось по своим комнатам, и тогда Эстель просила Эдуара проводить ее до спальни и нести факел, освещая ей путь. Она оказывала ему доверие, идя с ним длинными темными коридорами, и он ни разу не нарушил его, ни словом, ни касанием. Хотя ему безумно хотелось сжать в объятьях ее тонкий стан, при свете факела казавшийся тенью. Дверь в ее спальню закрывалась за ней, он оставался один, и долго стоял, прислонившись к стене, и умеряя дыхание. А потом шел к себе, витая в облаках, и грезя наяву о ее губах и руках. С каждым днем он запутывался в ее сетях все сильнее и сильнее, ловил ее улыбку, искал ее одобрения. И с каждым днем бездна, разделяющая их, все больше пугала его, а желание обладать ею, владеть ею единолично, защищать ее, оберегать, и не подпускать к ней других мужчин становилось невыносимым. Он готов был служить ей, но не готов был отдать ее другому. Невозможность владеть ею и бессмысленность происходящего сводила с ума. Он жаждал не только получить ее тело. Он желал иметь ее всю, без остатка, все ее внимание, всю ее любовь. Но это и было недостижимо. Как смирить в себе гордыню, как заставить себя не думать о ней, или превратить то, что было между ними, в приятный флирт, он не знал. Ему казалось, что он сходит с ума, и ночью он метался по башне, ища выход из положения и не находя его. Эстель была его звездой, а звезды, как известно, слишком высоки, чтобы простой смертный мог дотянуться до них рукой. ... Эстель часто выбиралась из замка, так как посевная требовала ее присутствия. Она носилась от поля к полю, что-то обсуждала с управляющим, с работниками, нервничала и сердилась. Эдуар, который в ведении хозяйства ничего не понимал, был всего лишь одним из ее сопровождающих, и стоял поодаль, любуясь ее тонким станом, высокой грудью и гордой посадкой головы. Ему по большому счету, было все раавно, что она делает. Главное, что он мог быть рядом и мог смотреть на нее, оказывать ей мелкие услуги, иногда перекинуться словом, и видеть, как ее губы изгибаются в одобрительной улыбке. В этот день они задержались до самого вечера. Графиня отпустила почти всю свиту, оставив при себе четверых рыцарей и нескольких слуг. Когда же они прибыли в замок, то обнаружили во дворе черную карету с золотыми занавесами и гербами графа де Шатильон. У кареты стоял молодой человек в желтом сюрко. Эдуар уставился на него, витьевато выругавшись про себя. Симон, виконт де Шатильон собственной персоной. Эдуар три года служил при дворе его отца, и был хорошо знаком с Симоном. Молодой виконт слыл любимцем дам, и если раньше это не мешало Эдуару относиться к нему снисходительно и с симпатией, то сейчас хотелось вытащить меч и снести голову.