Слуга заторопился прочь. Они знали, где он, и что он бы не хотел, чтобы его беспокоили. Но они знали, когда необходимо побеспокоить. Быть императором Хайема означало, что его знали люди, которых он не знал. Он тысячу раз открывал эту правду заново и каждый раз чувствовал себя неловко. Осенний сад располагался внутри дворцов. Деревья и виноградные лозы скрывали каменные стены, бумажные фонари мягко светили на каменные дорожки. В середине хихикал над собой маленький бронзовый фонтан, давно позеленевший от времени, рядом стояла маленькая деревянная беседка. Ота прошел по дорожке, поправляя черно-серебряное наружное платье. Ана Дасин уже сидела в беседке и, не отрываясь, глядела на воду, стекавшую по бронзе. Чай, поставленный на лакированный поднос, опередил его, словно слуги предвидели, что Ота попросит его, и заранее приготовили. Ота собрался. Он был почти уверен, что Данат уже встречался с девушкой, во второй раз. Сегодня утром освободили Ханчата Дора, соперника Даната. Ота обнаружил, что ему интересно, как в таких обстоятельствах поведет себя Ана Дастин. — Ана, — сказал он на ее языке. — Я не ожидал вашего прихода. Девушка встала. Мягкий свет сделал ее лицо круглее, чем на самом деле, а глаза — темнее. Она надела гальтскую одежду с расшитыми жемчугом рукавами. Ее волосы, еще недавно убранные назад в жесткой официальной прическе, были распущены. Локоны свисали с каждой стороны лица, словно шелковые флаги, вывешенные из окон башни. — Император Мати. Спасибо, что вы согласились увидеть меня в такое позднее время, — сказала она твердо, но не обвиняюще. Ота уловил слабый запах перегнанного вина. Девушка подкрепилась им, но не стала отуплять себя. — Я — старый человек, — сказал Ота, наливая чай в фарфоровые пиалы. — Мне нужно спать меньше, чем в молодости. Вот, берите одну. Этот маленький добрый поступок заставил ее выпрямить спину и помрачнеть; тем не менее она взяла пиалу. Ота сел, подув на дымящийся чай. — Я пришла… Он ждал. — Я пришла извиниться, — сказала она, словно выплевывая из себя слова. Ота отхлебнул чай. Он был идеально заварен, листья придали воде вкус летнего солнца и скошенной травы. Это сделало мгновение еще более приятным, и Ота спросил себя, не было ли жестоко наслаждаться очевидным сложным положением Аны. — Могу ли я спросить, за что в точности вы хотите извиниться? — спросил Ота. — Мне бы не хотелось, чтобы между нами впредь было бы недопонимание. Ана села, поставив пиалу на скамью рядом с собой. Фарфор стукнул по камню. — Я плохо показала себя, — наконец сказала она. — Я… унизила вас и Даната. Это было неуместно. Я могла бы сообщить о своих чувствах при закрытых дверях. — Понимаю, — сказал Ота. — И это все? — Я бы хотела поблагодарить вас за милосердие, которое вы проявили к Ханчату. — Тогда благодарите Даната, — сказал Ота. — Я все лишь уважил его желание. — Не всякий родитель уважает ее ребенка, — сказала Ана, потом отвела взгляд и поджала губы. Ее ребенка, значит она имеет в виду Иссандру. Ана права. Мать действительно интригует против собственной дочери, и Ота сам участвует в заговоре. Он бы никогда не сделал такого для собственного ребенка. Ота сделал еще один глоток чая, который оказался не такой приятный, как первый. Фонтан что-то бормотал себе под нос, ветер жалостливо вздыхал. Ему был дан шанс, на мгновение, но Ота не знал, как им воспользоваться. Ана, на которую опирались все планы, сама пришла к нему. Надо было найти какое-нибудь слово или фразу, какую-нибудь мысль, которая сократила бы расстояние между ними. Еще немного ударов сердца, она придет в себя и уйдет. — Я тоже должен извиниться перед вами, — сказал Ота. — Иногда я забываю, что моя точка зрения на мир не единственная. И даже не единственно правильная. Сомневаюсь, что вы бы решили унизить меня, если бы я не сделал того же самого для вас. Ее взгляд вернулся на него. Она ожидала от него чего угодно, но только не этого. — Я обратился к женам советников. Времени было мало, и я решил, что они обладают бо́льшим влиянием, чем дети. Возможно, так оно и есть. Но я отнесся к вам как к украшению и даже не подумал спросить о ваших мыслях и чувствах. Это не красит меня. — Я женщина, — сказала Ана тоном, в котором она ухитрилась совместить пренебрежение и вызов. «Я женщина, и нас всегда продают, выдают замуж, делают символами власти и союза». Ота улыбнулся, удивившись, что испытывает настоящую печаль. — Да, — сказал он. — Вы — женщина. Как и моя сестра, моя жена, моя дочь… Я — из всех мужчин в мире — должен был знать, что это означает, но забыл. Я так спешил исправить то, что сделал плохо, что сделал плохо и это. Она опять хмуро посмотрела на него, как уже делала раньше, во время путешествия в Сарайкет. Судя по выражению ее лица, он говорил на языке птиц или выбрасывающих камни вулканов. Ота хихикнул. — Я не собирался относиться к вам с неуважением, Ана-тя. То, что я сделал, опозорило меня. Я принимаю ваше извинение, и, надеюсь, вы примете мое. — Я не выйду за него, — сказала она. Ота допил остаток чая и поставил пустую пиалу на лакированный поднос. — Моего сына, вы имеете в виду, — сказал Ота. — И останетесь с другим мужчиной. Ханчатом? Не имеет значения, какая цена и кому придется ее платить, никакой мужчина не заслуживает вашего внимания? Если это уничтожит вашу страну и мою, пусть так и будет. — Я… я не… — сказала девушка. — Это не… — Я знаю. Я понимаю. И я это говорю. Данат — хороший человек. Лучше, чем я в его возрасте. Но то, что вы выберете, будет целиком ваш выбор, — сказал Ота. — Если мы с вами что-то выяснили, то только это. — Не его? — Решение Даната — женится ли он на вас, — с улыбкой сказал Ота. — Совсем не то же самое. После чего он решил уйти. Момент казался самым подходящим, он не мог придумать ничего, что еще мог бы сказать. Когда он наклонился вперед, собираясь встать, Ана заговорила опять: — Ваша жена содержала гостиницу. Вы не бросили ее. И никогда не брали вторую жену, хотя тем самым оскорбили весь утхайем. — Так оно и было, — сказал Ота и с ворчанием встал. Было время, когда он мог сидеть или стоять молча. — Но я женился на ней не для того, чтобы произвести впечатление на других людей. Я сделал это потому, что она была Каян и в мире не было другой такой. — Тогда как вы можете просить Даната соблюдать традицию, если сами нарушили ее? — спросила она. Ота внимательно посмотрел на нее. Она, казалось, опять разозлилась, но как на Даната, так и на себя. — Просить, — сказал Ота, — самое лучшее, что я могу сделать. Я серьезно повредил мир, хотя в то время казалось, что для этого были очень хорошие причины. Я бы хотел восстановить его, хотя бы частично. С его помощью. И с вашей. — Я все это не ломала, — сказала Ана, упрямо выставив подбородок. — Как и Данат, кстати. Нечестно, что мы должны жертвовать собой для того, чтобы исправить ваши ошибки. — Да, нечестно. Но я сам не могу их исправить. — Тогда почему вы думаете, я могу? — Ну, я верю в вас обоих, — сказал он. К тому времени, когда он вернулся в свои комнаты, Идаан уже ушла, оставив краткую записку — она вернется утром и у нее есть к нему пара вопросов. Ота сел низкий диван около очага, его глаза глядели в никуда. Он спросил себя, как бы Эя поговорила с гальтской девушкой и за что он на самом деле просил прощения. Его сознание уплыло, и он даже не понял, что лег, пока его не разбудил холодный свет зари. Он сидел в личной купальне, горячая вода расслабляла узлы, оставшиеся в спине после сна, когда появился слуга и объявил о приходе Синдзя. Ота подумал о тех усилиях, которые требуются, чтобы встать, обсушиться и одеться, и приказал слуге впустить его. Синдзя, одетый в простое полотно и кожу солдата, выглядел как капитан наемников, а не ближайший советник императора. Он сел на край купальни и посмотрел на Оту. Слуга налил чай для новоприбывшего, принял ритуальную позу ухода, предполагавшую, что он вернется по первому требованию, и ушел. Дверь скользнула, плотно закрывшись за ним, навощенные деревянные полозья двигались тихо, как дыхание. — Что произошло? — спросил Ота, боясь ответа. — Я собирался спросить то же самое. Ты говорил с Аной Дасин прошлым вечером? — Да, — сказал Ота. Синдзя отпил чай, прежде чем заговорил: — Ну, не знаю, что ты ей сказал, но сегодня утром я получил посыльного от Фаррера Дасина. Он предлагает свои корабли и своих людей для флота Баласара. Как раз сейчас генерал встречается с ним, чтобы обсудить детали. Она наклонился вперед, вода вокруг него закрутилась. — Фаррер-тя… Синдзя поставил стакан с чаем. — Сам лично. Не Иссандра, не один из его слуг. И почерк был его. Там не было деталей, только предложение. Раньше, каждый раз, когда Баласар спрашивал, он отвечал сдержанно и пренебрежительно. Похоже, что-то изменилось. Если это то, чем кажется, то мы отплывем через несколько дней и туда приплывет настоящая боевая эскадра. — Это… — начал Ота. — Я не знаю, как это произошло. — Я тут поплавал в дворцовых сплетнях, стараясь понять, что вызвало такое изменение, и услышал только одну наполовину правдоподобную версию: Ана Дасин встретилась с Данатом-тя, после чего отправилась во второсортную чайную, выпила больше, чем считается здоровым и пришла сюда. Поговорив с тобой, она вернулась в старый дом поэта; фонари горели всю ночь и погасли только тогда, когда солнце встало. — Мы не говорили о флоте, — сказал Ота. — Даже речи не было. Синдзя расшнуровал сандалии и сунул ноги в теплую воду купальни. — Почему бы тебе не рассказать, о чем вы говорили? — спросил Синдзя. — Похоже где-то, посреди разговора, ты сделал что-то правильное. Ота пересказал встречу, вставая из воды и вытираясь. Синдзя внимательно слушал, по большей части, и только один раз рассмеялся, когда Ота рассказал о том, как извинился перед девушкой. — Ну, вероятно, это сделало больше, чем любое другое, — сказал Синдзя. — Император Хайема в разговоре с дочерью высшего советника ругает себя за неуважение к ней. Боги, Ота-кя, как низко ты ценишь свое достоинство. Я даже не знаю, как ты ухитрился все эти годы сохранять власть. Ота промолчал, его руки сложились в позу вопроса. — Ты извинился перед гальтской девчонкой. — Я плохо отнесся к ней, — сказал Ота. Синдзя поднял руки. Это не было никакой формальной позой, но, скорее, говорило о сдаче. Что бы там Синдзя не понял, он явно отчаялся когда-либо узнать. — Расскажи мне остальное, — сказал Синдзя. Больше ничего особого не было, но Ота покорно рассказал все. Он сам одел платье. Слуги смогут поправить его, когда встреча закончится. Синдзя выпил еще одну пиалу чая. Вода в купальне успокоилась и стала ясной, как воздух. — Ну, — сказал Синдзя, когда Ота закончил, — везде столько неожиданностей. — Ты думаешь, что Ана-тя вступилась за нас.