Роман рассмеялся. – Не-а, у меня просто фантазия богатая. Надо мной все потешаются в конторе. Ходил-бродил по этой вашей промзоне и прикидывал, как могли бы сложиться события в жизни человека, чтобы он туда забрел, хотя делать там ему совершенно нечего. Вот и придумалось. – Молодец, – в голосе полковника зазвучало одобрение. – И Большаков молодец, что заметил тебя. А друганы твои в конторе – тупые козлы, уж прости. Участковый все подтвердил: есть в том доме, где проживал потерпевший Петропавловский, две-три семейки с проблемными детьми, но одна из них особо выделяется, поскольку там папаша совсем неадекватный. – Алкаш или наркот? – Да нет, наоборот совсем. Такой правильный, что святее папы римского. В других семьях дети-подростки балуются наркотиками, но родителям на это наплевать, они сами сильно пьющие и не вникают, где и с кем их чада проводят время. А в этой семье папаня такой, что за проступок и убить может. Сильно гневается, наказывает, отлучает от финансирования, ну, в общем, все по полной воспитательной программе, сам понимаешь. Сынка уже два раза пристраивал на лечение, однако толку не вышло. Мать там безвольная и слабая, сыночка обожает и старается от отцовского гнева прикрыть, никак не усвоит, что своим потаканием толкает парня к гибели. Ну да что с нее взять, материнское сердце – оно такое… Участковый говорит, что она баба хорошая, добрая, только глупая совсем. С Петропавловским эта семья давно знакома, мамаша регулярно обращалась к нашему потерпевшему за помощью, когда нужно было срочно найти сына и притащить домой, пока папаша не узнал, что парень опять ведет себя неправильно. Мальчишка неделю назад вернулся из больницы, где его чистили, отец работает целыми днями и велит жене глаз с сынка не спускать и контролировать. А она не уследила. И испугалась, что муж явится домой, он как раз из командировки должен был вернуться в ночь с первого на второе ноября, а сынка или совсем нету, или есть, но в совершенно непотребном виде. Услышала около полуночи, что Петропавловский дверь своей квартиры открывает, и выскочила к нему, попросила помочь. Они на одном этаже живут. – Вот же…! – Роман не сдержался и употребил выражение довольно резкое даже для неформальной беседы. – Ведь после обнаружения трупа Петропавловского наверняка всех его соседей опрашивали. Почему же она ничего не рассказала? Или с соседями вообще не работали, сразу в евтягинских уперлись? – А ее и не опрашивали. И если бы ты сегодня вопрос не поставил, то и не опросили бы, наверное. С соседями поработали, конечно, только жизнь-то сложнее. И жестче. Петропавловский задачу свою не выполнил, парня домой не доставил. Папаша вернулся среди ночи, обнаружил, что сына нет дома, и на следующий же день, прямо с утречка, как только парень появился, схватил его в охапку и отвез в какую-то глухомань, где вроде как лечат, но сбежать оттуда проблематично, если нет своей машины. Мать, само собой, с ними поехала, чтобы с ненаглядным деточкой еще лишние десять часов провести. Так что в те два дня после обнаружения трупа, когда работали по квартирам, этой дамочки не было, и дверь операм никто не открыл. А потом уже евтягинскими занялись вплотную, так что никто и не вспомнил, что остались непроверенные адреса и неопрошенные соседи. Ну да, понятное дело, стопроцентного охвата при поквартирном обходе никогда не бывает, и все дальнейшее зависит только от дотошности и добросовестности полиции. Но до чего же обидно, когда нужными для раскрытия преступления сведениями располагает именно тот человек, которого или забыли, или не посчитали нужным, или поленились опросить! – Выходит, это все-таки наш Песков, – угрюмо констатировал Дзюба. – Стоял и ждал, когда хоть кто-нибудь мимо пройдет. Кто-нибудь одинокий, без компании. Ему же все равно, кого приложить, главное, соблюсти дату и место. Конев помолчал немного, уставившись в окно, за которым все равно почти ничего видно не было. – А если бы никто мимо не прошел? Шли бы люди по двое, по трое, а одинокого прохожего так и не подвернулось бы. Тогда что? – спросил он негромко. – Тогда… – Дзюба вздохнул и тоже помолчал. Отвечать на вопрос не хотелось. Уж больно неприятные выводы напрашивались. – Вижу, ты меня понял, – кивнул полковник. – В одном направлении думаем. Но проверить это я вряд ли смогу, людей надежных нет, да и техника хреновая, все железо позапрошлого поколения. Большакову доложим, пусть решает. Когда уезжаешь? – Завтра утром. – К Аркадию Михайловичу? – Ага, к нему. Большаков сказал, что мне в Сереброве уже и невесту подыскали. Конев скупо улыбнулся. – Ну, бывай, капитан. Рад был познакомиться. Обращайся в любой момент, сделаю все, что смогу. Удачи тебе! Роман крепко сжал сухую сильную ладонь полковника, вылез из салона, дождался, когда машина скроется из виду, и медленно побрел в сторону гостиницы. До назначенного времени, когда можно будет по скайпу связаться с Большаковым, еще полчаса, он вполне успеет дойти. Заодно и подумает. В такт размеренным неторопливым шагам Дзюба мысленно перечислял пункты, на которых нужно остановиться при разговоре с шефом. Первое: каким образом Игорь Вадимович Песков ухитряется перемещаться между разными городами, не оставляя никаких следов? Понятно, что у него паспорт на другое имя, но как выяснить, на какое именно? Второе: как Песков получает информацию? Из открытых источников? Это вряд ли. Использование открытых источников не позволило бы просто стоять и выжидать: повезет или не повезет. У Пескова должны быть запасные варианты, причем много. Открытые источники потребного количества и качества информации никак не обеспечат. И полковник Конев с этим согласен. И третье: надо переделать всю работу, которую сам Ромка так скомкал в Москве. Он торопился, он еще не обдумал всю ситуацию, поэтому не сделал всего, что нужно, а то, что успел, сделал плохо, коряво. Конечно, признаваться в своих косяках не очень-то приятно, но молчать нельзя, ведь дело может пострадать. Симпатичная дама-администратор в гостинице протянула ему ключ от номера и приветливо улыбнулась: – Завтра покидаете нас? – Да, труба зовет. – Вам понравилось в нашем городе? – Очень! – с преувеличенной искренностью ответил Дзюба. – Так оставайтесь, зачем же уезжать? Что вам в той Москве крутиться? Здесь вам и должность достойную предложат, и жильем обеспечат, и женим вас на приличной девушке, все, как полагается. Оставайтесь! Лицо администратора было серьезным, но глаза сверкали сдерживаемым смехом. Видно, у нее просто было хорошее настроение. – Спасибо на добром слове, но невеста у меня уже есть. К ней и спешу! – Москвичка, небось? Все хотят на москвичках жениться, никому девушки из провинции не нужны. Вроде бы в голосе дамы прозвучала не то горечь, не то обида… Но Роман Дзюба не зря старательно учился у своего товарища Антона Сташиса. Кое-чему он все-таки успел научиться. «Нет у тебя, тетенька-администратор, никакого хорошего настроения, – сказал он себе. – Ты врешь и притворяешься. Зато у тебя есть то ли задание, то ли дружеская просьба прощупать меня и попробовать подловить. Интересно, с кем это ты так тесно и нежно дружишь? С полицией? Или непосредственно с фирмой Евтягина? А может, с самим Игорем Песковым? Ну ладно, лови меня, если есть охота». – Вот моя невеста как раз из провинции, – сказал он таинственным шепотом. – В Сереброве живет. Хочу урвать два-три денечка от командировки и смотаться к ней. Только вы меня не выдавайте, ладно? – Ну что вы, что вы, – заторопилась администратор. – Как можно? Я все понимаю! Могила! Роман весело махнул рукой «Могиле» и вприпрыжку помчался по лестнице на третий этаж. Торопиться ему, само собой, некуда, до связи с Большаковым остается больше десяти минут, но Антон Сташис, когда-то глубоко изучавший приемы актерского мастерства, учил Дзюбу: «Любую роль, даже самую крохотную, нужно доигрывать до конца, иначе тебе не поверят. Смысл и суть того, что ты хочешь сыграть, всегда заключается именно в последнем слове и последнем жесте. Если ты вошел в комнату, радостно прокричал «Привет честной компании!», сел и заплакал, то все будут понимать, что у тебя беда. Никто и никогда не подумает, что ты пришел в хорошем настроении. Ты можешь целый час плясать, петь и прыгать, но если в самом конце ты заплачешь, то все впечатление от твоего веселья пойдет псу под хвост, а впечатление от слез останется». Поэтому уходить от тетеньки-администратора Роману следовало «в образе» молодого энергичного мужчины, предвкушающего несколько свободных дней наедине с возлюбленной. Большаков – Ты вообще слышишь, о чем я говорю? Костя! Я задала вопрос! Требовательный голос жены врывался в мозг и сверлил его, раскалывая череп на несколько частей. Одна часть твердила: «Ты мужчина, ты муж и отец, ты должен проявить силу духа и миролюбие, ты не имеешь права раздражаться и злиться». Другая часть стонала: «Я не смогу пройти через это еще раз. У меня нет сил. Я не могу и не хочу снова сходить с ума от тревоги и беспокойства». Третья же часть настойчиво напоминала: «Выброси все из головы, сейчас главное – генерал Шарков. Нужно успеть. Нужно сделать все, что в твоих силах, чтобы спасти его жизнь, пока такая возможность еще есть». Константин Георгиевич постарался взять себя в руки и ответить как можно спокойнее. – Я слышу тебя, Юленька. Я уже отвечал на твой вопрос. И сейчас отвечу то же: нет. Я не готов к этому. Я не хочу. – Но почему? – настаивала жена. – Разве плохо, если у нас появится маленький ребенок? – Юля, мы с тобой вырастили двоих детей. Этого достаточно. Я не хочу приемного ребенка. – Ах вот как ты заговорил? Значит, ты считаешь, что двоих детей достаточно? Значит, того ребенка, которого я потеряла, ты вообще не хотел? Выходит, когда я лежала в больнице, убитая горем, ты тут сидел и бурно радовался, что наш с тобой третий ребенок родился мертвым, да? Большаков поморщился. Этот разговор возникал далеко не впервые. Константин Георгиевич понимал, почему он не хочет больше детей. Но совершенно не понимал, как объяснить это жене. Ему очень повезло с родителями. Отец преподавал историю и обществоведение в той же школе, где учился Костя. Георгий Алексеевич Большаков принадлежал к когорте педагогов-новаторов и считал, что подростков нужно учить осмысливать исторические факты, а не заставлять зазубривать формулировки и даты из учебников. Разумеется, он знал всех одноклассников сына и был полностью в курсе того, как и с кем складываются у Кости отношения, при этом вел себя с сыном так, что мальчику даже в голову не приходило попытаться что-то скрыть от отца. Наоборот, именно к Георгию Алексеевичу в первую очередь бежал Костя с каждым вопросом и с каждым синяком. Отец его не щадил, всегда резал правду в глаза, но умел делать это так, что не было обидно. Совсем наоборот: было очень интересно, потому что за каждой такой «правдой» для Кости скрывалось новое знание, новое понимание, новое ощущение. Даже сейчас, в 46 лет, Константин Георгиевич отчетливо помнил, как прибежал к отцу с вопросом: – Пап, я слабак, да? Было ему лет одиннадцать или двенадцать. Георгий Алексеевич сдвинул на лоб очки и внимательно посмотрел на сына. – Обоснуй свой вопрос, – подал он свою обычную для таких случаев реплику. – Ребята решили на спор перебежать проспект в том месте, где нет светофора. Я сказал, что это глупо, а они сказали, что мне слабоˊ. И смеялись надо мной. – Так они все-таки побежали через дорогу наперерез транспортному потоку? Никаких скидок на возраст отец не делал и, разговаривая с сыном, употреблял такие же формулировки, какими пользовался бы, общаясь со взрослой аудиторией. – Ну да. – А ты не побежал? – Нет… То есть в первый раз я тоже побежал. Было очень страшно. А когда Витек предложил перебежать обратно, все согласились, а я нет. Они побежали через проспект, а я пошел к подземному переходу. И они смеялись надо мной и называли слабаком. – Объясни, будь добр, почему же ты не побежал вместе со всеми, – потребовал Георгий Алексеевич. – Ведь отказываясь, ты рисковал дружбой, уважением товарищей, хорошими отношениями. Так почему ты не побежал? – Ну… Костя растерянно пожал плечами. – Если честно, то я очень испугался. А вдруг я под машину попаду? – Допустим. И что будет дальше? – Дальше? Ну… это… больница, операции там всякие, гипс, больно будет и вообще… В футбол гонять запретят надолго… – старательно перечислял мальчик все негативные последствия возможной катастрофы. – Ответ неверный, – строго произнес отец. – Ты правильно сделал, что отказался бежать вместе со всеми, но твоя мотивация в корне неверна. Ты отказался из страха. А было бы куда лучше, если бы ты отказался из чувства ответственности. Разницу улавливаешь? – Нет, – признался Костя. – Объясняю. Отец поднялся из-за письменного стола, за которым он проверял конспекты старшеклассников, и принялся медленно ходить по комнате, заложив руки за спину. – Допустим, ты согласился со своими товарищами и побежал через дорогу. И случилась беда. Что происходит дальше? Приезжает «Скорая помощь» и увозит тебя в больницу, мне или маме звонят на работу, сообщают, что наш сын попал под машину, мы срываемся, бросаем все дела и мчимся к тебе. Потом по очереди дежурим у тебя в палате, пока ты не начнешь самостоятельно передвигаться, а на это могут уйти месяцы. Что это означает для нас с мамой? Я не могу бросить учеников, я должен вести уроки, меня могут подменить другие учителя максимум на неделю, у них ведь тоже уроки по расписанию. Как это будет выглядеть, если я начну приходить на работу через день? Меня просто уволят, и будут правы. Теперь мама: она хирург, в ее руках жизни людей, которых она каждый день оперирует. Как она сможет спокойно и сосредоточенно делать операции, зная, что ее любимый ребенок страдает и болеет? Никак не сможет. Кроме того, она не сможет оперировать в те дни, когда будет сидеть с тобой. Такой работник тоже никому не нужен. Значит, ее тоже уволят, как и меня. Если нас уволят и мы останемся без работы, то нужно будет подумать о том, на что жить. На какие деньги питаться, покупать тебе конфеты, фрукты и соки, как платить за квартиру. Вероятно, нам придется продавать то, что у нас есть. Драгоценностей у нашей мамы нет, только обручальное кольцо, значит, мы начнем продавать книги и ту одежду, которая поновее и поприличнее. Через несколько месяцев ты вернешься домой и обнаружишь, что ни тебе, ни нам с мамой нечего читать и нечего носить. А поскольку мы уже все, что можно, продали, то и есть нечего. Мы все трое окажемся в глубокой яме. И все это только из-за того, что ты согласился вместе с товарищами бежать через дорогу. Знаешь, как это называется? – Как? Костя смотрел на отца широко раскрытыми глазами, все еще не веря, что такая ужасная картина может получиться из-за какого-то одного несчастного «слабо». – Это называется безответственностью. Когда ты принимаешь решение совершить тот или иной поступок, ты должен сделать две вещи. Первая: продумать последствия поступка и убедиться в том, что эти последствия не коснутся никого, кроме тебя самого, и никому не доставят неприятностей. Вторая: взять на себя ответственность за эти последствия, то есть согласиться с тем, что ты готов претерпевать неприятности и тяготы ради того, чтобы сейчас совершить то, что ты собрался совершить. Я понятно выразился? – Не очень.