– Хорошо, объясню иначе. Ты пришел домой и рассказал мне о том, что случилось. Ты ведь понимал, что я могу рассердиться и запретить тебе дружить с ребятами, которые предлагают делать подобные глупости, опасные для жизни. Ну, возможно, я бы не рассердился, но в любом случае был бы недоволен, и разговор у нас с тобой мог бы получиться крайне неприятным. Так? – Так, конечно, – согласился Костя. – Но ты все-таки поделился со мной, хотя и понимал, что конфетами за такое поведение я тебя угощать не стану. А если я еще и маме об этом поведаю, у нее от ужаса может сердце заболеть. Почему ты принял решение рассказать мне? Ты вполне мог бы скрыть, мы с мамой ничего не узнали бы, и ты избежал бы риска пройти через тяжелые объяснения. Так почему ты пошел на этот риск? Костя задумался. Ответ был ему известен в общих чертах, но когда отец начинал так разговаривать с ним, мальчику хотелось хоть как-то соответствовать уровню беседы и излагать свои мысли более гладко и внятно, чем он привык, общаясь со сверстниками. Георгий Алексеевич остановился возле письменного стола и спокойно смотрел на сына, ожидая ответа. – Ты всегда говоришь мне что-то интересное, я потом долго об этом думаю, – наконец начал Костя. – Ты говоришь такое, что мне и в голову не приходило. И мне кайфово чувствовать, что я узнал что-то новое и неожиданное. Я думаю об этом, использую при удобном случае, пересказываю ребятам, они удивляются и говорят, что я умный. Он и сам понимал, что говорит коряво и совсем не так красиво, как отец. Но по-другому мальчик пока еще не умел. Георгий Алексеевич едва заметно улыбнулся и кивнул. – Получается, что ты предвидел и риск семейного конфликта, и вероятность получения нового знания. Положил и то и другое на чаши весов. Что перевесило? – Ну… Когда интересное и полезное – это же важнее, – неуверенно проговорил Костя. – Вы с мамой будете сердиться, но это же не навсегда, я потерплю, а потом вы меня простите. А то интересное, что ты скажешь, я на всю жизнь запомню. Оно важнее, значит, весит больше. – Разумно, – согласился отец. – Ты хочешь получить новое знание и готов за это заплатить тем, что мы с мамой расстроимся, будем тебя ругать, может быть, даже накажем за то, что ты и сам побежал через дорогу, и не отговорил своих друзей от такого безумного поступка, не остановил их. Иными словами, ты просчитал последствия и вывел для себя, какие блага ты хочешь получить и чем готов за это заплатить. А о том, что мама может за твое решение расплатиться сердечным приступом, ты не подумал. Или подумал? – Нет, – подавленно пробормотал Костя. – Получается, было бы лучше, если бы я ничего тебе не рассказывал? Пап, я совсем запутался, ты так сложно объясняешь… – Вот тут ты и подошел к самой главной точке наших с тобой рассуждений. Было бы лучше, если бы ты продумывал последствия того, что делаешь, не только с позиций твоих личных выгод и убытков, но и с позиций того, как твои поступки отразятся на окружающих. На окружающих, конечно, можно наплевать, но в итоге это все равно вернется бумерангом к тебе же самому. Ты захотел рассказать нам с мамой о том, как побежал вместе с другими ребятами через дорогу наперерез машинам и как собирался рисковать своей жизнью еще раз, но в последний момент отказался от задуманного. Ты понимал, что может возникнуть конфликт, но предвидел и возможную выгоду. Ты был готов заплатить за эту выгоду, она для тебя важнее. А если у мамы будет сердечный приступ и она сляжет или попадет в больницу? Тогда получится, что ты получил свою выгоду ценой маминого здоровья. Допустим, тебе все равно, как мама себя чувствует… – Мне не все равно! – запротестовал Костя. – Я совсем не хочу, чтобы у мамы болело сердце. – Я сказал «допустим». Но тебе в любом случае придется разделить со мной все хлопоты и заботы о маме и по дому. Вместо того чтобы быстро сделать уроки и бежать играть в футбол или смотреть интересное кино, ты должен будешь ходить в магазин и в аптеку, вытирать пыль, чистить и варить картошку. А мама будет болеть, и я буду переживать. Все вышеперечисленное – это твои прямые убытки. И когда ты принимал решение и смотрел, какая чаша перевесит, ты должен был учесть и их тоже. Но ты их не учел, насколько я понимаю. Вывод? Отец требовательно посмотрел на вконец растерявшегося Костю. – Не надо было рассказывать? – робко и неуверенно проговорил мальчик. – Ответ неверный. Думай. Георгий Алексеевич бросил взгляд на высокую стопку толстых «общих» тетрадей с конспектами. – Мне нужно работать, сынок. Иди в свою комнату и подумай. Когда найдешь ответ – приходи, мы его обсудим. Костя ушел тогда к себе. Он был в полном недоумении. Примерно полчаса он мучительно пытался понять, чего от него хочет папа и какую задачу ему нужно решить. Ведь ясно же: если ничего не рассказывать родителям, то они не будут сердиться и у мамы не будет болеть сердце. Но если ничего не рассказывать, то папа не будет объяснять ему разные интересные вещи, про которые так классно потом думать и обсуждать их с двумя самыми закадычными друзьями. Так ни до чего и не додумавшись, мальчик снова зашел в комнату, где Георгий Алексеевич продолжал проверять тетради. – Пап, у меня не получается. – Что именно? – спросил отец, не отрываясь от работы. – Ну… Я подумал, что не надо было рассказывать, а ты говоришь, что ответ неверный. Я не понимаю, как правильно ответить. – А ты отступи на шаг назад и подумай еще раз. – Куда отступить? – не понял Костя. – Назад. На шаг назад с того места, где начинаются твои рассуждения. Костя снова ушел к себе. С какого места он начинал рассуждения? Вот подземный переход, он поднимается по ступенькам вверх, выходит на тротуар, а там его поджидают ребята, они указывают на него пальцем, хохочут презрительно и кричат: «Большак – слабак! Большак – слабак! Струсил бежать, машин забоялся! Кишка тонка!» Костя уныло бредет домой, глядя под ноги, и думает о том, что нужно обязательно спросить у папы: если человек боится за свою жизнь – означает ли это, что он слабак? Конечно, папа может сильно рассердиться, когда узнает, что сын бегал через проспект, но сейчас гораздо важнее узнать, слабак ли он. Получается, что нужно отступить от этого момента на шаг назад. Черт! Как же папа иногда сложно объясняет! Мозги сломаешь, пока допрешь, что он имеет в виду… Костя решил отвлечься и почитать, открыл дочитанный до середины роман Джека Лондона «Майкл, брат Джерри» и с упоением окунулся в описание полной приключений и невзгод жизни ирландского сеттера Майкла. Первую часть дилогии про Джерри-Островитянина он дочитал несколько дней назад, ужасно сожалел о том, что книга закончилась, и прыгал от радости, когда мама сказала, что есть продолжение. Но заданная отцом задачка гвоздем сидела в голове и мешала получать удовольствие. Прочитав страниц десять, Костя сполз с дивана и направился в кухню за яблоком. В прихожей он споткнулся о сумку на колесиках, в которой отец привозил из школы тетради. «Зачем он приносит их домой? – мелькнул вопрос. – Такую тяжесть таскает… Проверял бы в учительской». Через пару секунд вопрос был забыт, во всяком случае, именно так показалось мальчику, с наслаждением жующему зеленое кисло-сладкое и очень сочное яблоко. Но внезапно выяснилось, что поток мысли, запущенный стоявшей в прихожей сумкой, не остановился. Если бы отец оставался в школе, проверяя тетради, то сейчас его не было бы дома… А ведь Костя, бредя по улице и собираясь поговорить с папой о том, слабак он или нет, был точно уверен, что Георгий Алексеевич дома… Мысль бежала быстро, и, уже взявшись за ручку двери, ведущей в его комнату, паренек вдруг развернулся и направился туда, где находился отец. Он нашел ответ. – Пап, я, кажется, понял! – возбужденно заговорил Костя. – На шаг назад – это туда, где я принимал решение, бежать или не бежать, да? Я должен был подумать, что если побегу, то мне придется рассказать вам с мамой об этом, и вам это не понравится. А если не побегу, то ребята будут считать меня слабаком. И мне нужно было взвесить, что для меня важнее: чтобы вы с мамой были спокойны за меня или чтобы ребята надо мной не смеялись. А если я побегу, но вам не расскажу, то вы тогда не скажете мне всякие умные и полезные вещи, да? Ребята будут меня уважать, но я останусь глупым. – Эти ребята, – невозмутимо поправил его Георгий Алексеевич. Костя сбился и растерянно посмотрел на отца. – Эти? – Да, эти. Ребята, с которыми ты играешь во дворе и которые предложили бежать наперерез машинам. Но ведь есть и другие ребята, те, с которыми ты дружишь в школе и с которыми обсуждаешь то, чему учим тебя мы с мамой. И если ты не будешь умнеть и останешься глупым, Коля и Дима вряд ли будут тебя уважать. Мы с мамой стараемся по мере сил объяснять тебе сложные, но очень важные для жизни моменты, и мы благодарны тебе за то, что ты даешь нам такую возможность, когда делишься с нами тем, что происходит в твоей жизни, и задаешь вопросы. Если ты начнешь скрытничать и отмалчиваться, мы не сможем вовремя подсказать тебе умную мысль, которую ты впоследствии обдумаешь и сможешь применять в разных обстоятельствах. Ты готов отказаться от того, чтобы быть с нами открытым и искренним? Подумай хорошенько. Если мы ничего не будем знать о твоих подвигах, то и сердиться не будем, и расстраиваться не будем. Все будет тихо и спокойно. И твои товарищи по двору будут тебя уважать. А Коля с Димой от тебя отвернутся, потому что они умные парни, мозги у них работают хорошо, и они тебя очень быстро перерастут. Костя почувствовал, что снова запутался. Ему казалось, что он уже нашел ответ к заданной отцом задачке, а теперь вот выясняется, что надо было думать и говорить как-то по-другому… – Значит, я каждый раз должен выбирать, каких друзей я люблю больше: школьных или со двора? И взвешивать, кто из них для меня важнее? – Нет, Костик, речь не об этом. Речь о том, что, когда ты принимаешь решение что-то сделать, подумай: готов ли ты рассказать нам с мамой о том, что сделаешь. Если расскажешь, то не придется ли заплатить за это маминым здоровьем. А если не расскажешь, то не придется ли заплатить за это утратой доверия и отчуждением. Последствия и того и другого варианта я тебе обрисовал. Решение принимать будешь ты сам, и ты сам будешь нести ответственность и в том случае, если мама заболеет, и в том случае, если потеряешь своих друзей. Твое решение – твоя ответственность. В своих решениях ты полностью свободен. Но и ответственность будешь нести сам. У любого решения, у любого вопроса есть своя цена, и ты должен помнить, что ее всегда нужно платить. Голова у Кости шла кругом, но так бывало всегда, когда Георгий Алексеевич объяснял «трудное про жизнь». Ни за что на свете Костя Большаков не пожертвовал бы этими беседами, во время которых он чувствовал себя тупым и умственно неповоротливым, но зато потом, в процессе обдумывания и обсуждения с Колькой и Димкой, начинал ощущать себя совсем взрослым. Мама в тот день дежурила в больнице, Георгий Алексеевич до позднего вечера проверял тетради и что-то писал в большом блокноте, а Костя, так и не поняв до конца, чему же хотел научить его отец сегодня, валялся в своей комнате на диване с романом об ирландском сеттере Майкле. Уже улегшись в постель и погасив свет, он продолжал сердиться и на себя, и на папу: на себя – за то, что плохо понял, на отца – за то, что не хочет объяснить просто и понятно, как объясняют учителя на уроках. И эти мысли тоже были привычными, Костя каждый раз улыбался, когда ловил себя на недовольстве собой и отцом после таких разговоров. Улыбался он потому, что хорошо помнил тот восторг, ту радость открытия, когда после долгих размышлений вдруг понимал, о чем шла речь и чего добивался от него папа. Иногда эта радость приходила к нему только через месяц, иногда – через день-два, а бывало, что и утром следующего дня. Над разговором об ответственности мальчик ломал голову недели две. Наконец, ему показалось, что он понял, в чем суть. – Когда я что-то собираюсь сделать, я должен сначала подумать о том, чем нужно будет за это заплатить, но это не самое главное. Я должен еще подумать, не придется ли платить за это и другим людям, не только мне. И не окажется ли цена больше, чем то удовольствие, которое я получу… Только став отцом двоих детей, Большаков понял, почему Георгий Алексеевич ничего не упрощал в своих объяснениях, отвечая на вопросы сына-подростка. А когда понял – не переставал благодарить родителей за то, что с самых малых лет заставляли его самостоятельно думать, тренировать мозги и учили многому из того, что основная масса людей постигала на собственном, порой весьма печальном, опыте. На Юленьке Большаков женился с полным осознанием того, что готов взять на себя ответственность и за ее жизнь, и за жизнь будущих детей, которых он очень хотел и ждал. Но как ни были мудры и предусмотрительны его родители, они не смогли, да, вероятно, и не должны были научить сына всему тому, что приходит только с прожитыми годами. Юля была на три года моложе Кости и только-только получила диплом инженера, отучившись на факультете полиграфической технологии Московского полиграфического института, который, пока она училась, переименовали в Академию полиграфии, по специальности «технология полиграфического производства». Живая, энергичная и обаятельная девушка, как выяснилось, выбирала институт не по призванию, а больше наугад, твердо зная только одно: к гуманитарным дисциплинам у нее ни малейшей тяги нет, поэтому нужно выбирать технический вуз поближе к дому. Оборудованием типографий заниматься ей совершенно не хотелось, и, влюбившись в бравого офицера милиции, она с наслаждением окунулась в роль жены и матери, благо новые законы разрешали не работать. Юля совсем не представляла себе, что такое быть женой сотрудника уголовного розыска. Она мечтала о совместно проведенных вечерах, красиво накрытых трапезах, походах вдвоем в театры и на концерты, поездках на дачу на шашлыки. Однако очень быстро выяснилось, что ничего этого нет: Костя приходил поздно, а иногда и вовсе не приходил, разговаривать ему не хотелось, никакой красиво накрытый стол ему не был нужен, а нужно было только быстро поесть, принять душ и рухнуть в постель, причем из этой постели его могли выдернуть телефонным звонком в любой момент. Невозможно было планировать не только совместный отпуск, но даже выходные. Юля, превосходная хозяйка и отменная кулинарка, стремилась навести в доме идеальный порядок, создать красоту и уют, изыскивала необыкновенные кулинарные рецепты и негодовала, видя, что ее любимый муж ничего этого не замечает и не ценит. От семейной жизни он хотел одного: тишины и покоя. А пылинки и пятнышки на полированной мебели или недостаточно разнообразное меню его ни в коей мере не волновали. Максимум того, что он мог заметить и на что реагировал, – красивое белье на теле молодой жены. Негодование Юленьки длилось недолго: с наступлением первой беременности она с головой погрузилась в заботы материнские, сначала будущие, а потом и реальные. Родился сын Славик, через два года – дочка Лина. Как только старший ребенок пошел в детский сад, жизнь Юлии Большаковой переменилась. Не прошло и двух месяцев, как активная энергичная мамочка Славика Большакова буквально влюбила в себя весь персонал дошкольного учреждения и стала незаменимой правой рукой заведующей. Если нужно было организовать родителей, собрать с них деньги, добиться какого-то решения в инстанциях на муниципальном уровне, договориться с представителями органов здравоохранения или пожарной инспекции, убедить детскую театральную студию бесплатно сдать в аренду костюмы и декорации для утренника – никто не справился бы с поставленными задачами эффективнее Юли. Пробивная сила, быстрота реакции и невероятное обаяние поистине творили чудеса. Юлию обожали и воспитатели, и нянечки, и повара, и родители. Славик пошел в школу, и пару лет Юле пришлось разрываться между местом учебы сына и садиком, куда все еще ходила младшая дочка Лина. Надо ли говорить, что и в школе Юлия Львовна Большакова мгновенно стала центром всей родительской активности. Без ее участия и весьма существенной помощи не обходилось ничего, начиная от ремонта спортзала и заканчивая поездками учеников на экскурсии в другие города. Выпускные вечера и «первые звонки», юбилеи учителей, конкурсы и олимпиады, кружки и секции, приглашение известных ученых и интересных деятелей… Дни Юлии проходили в бесконечных общественных хлопотах и заботах, она была нужна всем, и все ее любили и ценили. Но дети выросли. Сначала Славик закончил школу и поступил в институт, через два года – Лина. И жизнь Юлии Большаковой стала пустой и серой. А ведь ей всего сорок… Почему бы не родить еще ребеночка? И снова детский садик, школа, снова бесконечная круговерть забот, встреч, телефонных звонков, и снова множество людей будут нуждаться в Юлии и восхищаться ее организаторскими талантами. Константин Георгиевич не нашел в себе в тот момент душевных сил, чтобы поговорить с женой. С момента рождения Славика жизнь для Большакова превратилась в непрерывный кошмар. Когда появилась Лина, кошмар стал вдвое сильнее. Боже мой, как он боялся за своих ненаглядных деток! Ему прежде даже в голову не приходило, что получаемые на службе знания о криминальной ситуации могут так отражаться на отношении к собственным детям. Вокруг него всегда были офицеры милиции, имевшие дело с самыми разными преступлениями в отношении детей и подростков или с преступлениями, которые совершали сами подростки, и ни разу Константин ни от кого не слышал о подобных проблемах дома. Работа – это работа, семья – это семья. Но чем больше он в ходе профессиональной деятельности узнавал, какие беды и трагедии могут случиться с любым ребенком, даже из очень хорошей семьи, тем страшнее ему становилось за Славика и Лину. Эта бесконечная, неистребимая тревога сжигала его изнутри постоянно, днем и ночью, рисуя в воображении самые жуткие картины, стоило только кому-то из детей задержаться хотя бы на полчаса или не ответить на звонок по мобильному. Тревожился он напрасно: и сын, и дочь благополучно миновали трудный пубертатный период, стали студентами и не давали теперь никаких оснований для беспокойства. Константин Георгиевич с облегчением перевел дух… И вдруг Юля поставила вопрос о третьем ребенке. Большаков был умным человеком и прекрасно понимал, что жене нужна самореализация. Она не состоялась профессионально, но зато из нее получилась великолепная мать, что, разумеется, важнее. Юлия оказалась непревзойденным организатором, и пока дети учились в школе, ее способности были полностью востребованы. А что теперь? Чем ей занять себя? Детям она больше не нужна, у них своя жизнь, в которой присутствие матери уже не предусмотрено. Маленький ребенок мог бы спасти ситуацию, жена снова оказалась бы полностью занята сначала «правильным» вынашиванием и подготовкой к родам, потом самим малышом, потом детским садиком, школой… Но для полковника Большакова это означало бы еще 17—18 лет того мучительного, грызущего беспокойства, той невыносимой тревоги, от которой, как он надеялся, удалось наконец освободиться. Выдержит ли он? Хватит ли сил? Ему казалось, что ради жены, ради того, чтобы она была счастлива и удовлетворена жизнью, он готов собраться с силами и вытерпеть. Но судьба распорядилась, увы, жестоко. Отслойка плаценты, ребенка не спасли, Юля больше не сможет рожать. Отгоревав и придя в себя, Юлия Львовна попыталась устроиться на работу. Но в сорок один год, не имея за плечами ни одного дня работы по специальности, это оказалось невозможным. Работодателям требовались либо молодые и современные ребята, либо те, кто досконально знает предмет. Ни тем ни другим качеством Юлия Большакова не обладала. Тогда она заговорила об усыновлении. И здесь Константин Георгиевич встал намертво: он не готов был взять на себя ответственность за ребенка, рожденного неизвестно какими родителями. Генетику никто пока не отменил. Если за своих родных детей, с наследственностью которых все было более или менее понятно, он тревожился на сто условных баллов, то за приемного ребенка он будет тревожиться на все двести. Чем чаще жена начинала говорить о малышах из детского дома, тем ярче перед глазами Большакова мелькали картины похищенных младенцев, изуродованных детских трупиков, фотографий с порносайтов педофилов и многого другого, чего он насмотрелся за годы службы в розыске. Он не вынесет этого, он просто не сможет. Либо сорвется и натворит бед, либо превратится в тяжелого невротика, которого быстро отправят в отставку, а то и на учет в психдиспансер поставят. В итоге семья получит на свои плечи либо отбывающего наказание преступника, либо инвалида. Но как объяснить это Юле? Доброжелательной и открытой Юле, которая видит в людях только хорошее и ни от кого не ждет зла, Юле, которая и знать не знает, какую муку принимал ее муж, пока росли Славик и Лина. Вот снова она сегодня заговорила о приемном ребенке, а он ничего не может ответить ей, кроме короткого: «Нет, я не готов». Он не может сосредоточиться на разговоре, потому что сейчас самое главное для него – распутать узел, завязанный Игорем Песковым, и распутать как можно быстрее, чтобы Валерий Олегович Шарков смог лечь на операцию, пока не случилось самое плохое. Он не может ни попросить Юленьку замолчать и оставить его в покое, ни встать и уйти, ни объяснить ей, что происходит, ни признаться в своих невыносимых, раздирающих душу и отравляющих мозг тревогах. Он ничего не может. Наступил один из тех редких моментов, когда полковник Большаков чувствовал себя совершенно беспомощным. Обиженный голос жены все звенел и звенел у него над ухом, Константин Георгиевич то и дело выхватывал из потока слов обвинения то в эгоизме, то в трусости и лени, то в лживости и лицемерии, но никак не мог сосредоточиться, постоянно уходя мыслью в проблему пяти «двойных» убийств, совершенных в пяти разных городах. Ромка Дзюба поделился с ним своими ощущениями: информация, собранная им в Москве, неполная и искаженная, нужно переделать всю работу заново. Парень чувствует себя виноватым, это понятно, но он большой молодец, потому что нашел в себе достаточно самокритичности, чтобы объективно оценить качество проделанного, и достаточно ума и мужества, чтобы признаться в этом. Перед Большаковым стоят две задачи: срочно найти доверенного человека, которому можно поручить сбор сведений об Игоре Пескове, и не менее срочно, хотя и чуть позже, найти того, кто проведет тщательный и грамотный анализ ситуации, позволяющий хотя бы примерно угадать суть общего плана Пескова и его конечную цель. Первую задачу решить проще, для этого отлично подойдет любой участник программы из числа тех, кто раньше служил в розыске и сейчас нигде не работает. А еще лучше с работой справится женщина, причем немолодая, ведь основные источники информации – пожилая соседка, такая же пожилая тетка Пескова, а также его двоюродная сестра и бывшая жена. Женщин в уголовном розыске служило не так много, а вот на следствии их всегда было столько же, сколько и мужчин, значит, больше шансов найти исполнителя среди бывших следователей. Надо срочно ехать к Верочке Максимовой, вся кадровая информация собрана в ее компьютере. Собственно, списки участников программы есть и у Большакова, и у генерала Шаркова, но в этих списках указаны только основные данные и контактные телефоны, а вот у Веры сведения куда более полные, с ее собственными резюме, пометками и разъяснениями. В конце концов, можно попросить адвоката Орлова сделать эту работу. Юля все еще излагала полный спектр своих претензий к мужу, среди которых, наряду с уже упоминавшимися ранее, появились и равнодушие, и отчужденность. Константин Георгиевич посмотрел на часы: половина десятого вечера. Славик на дне рождения у приятеля, придет поздно, Лина с друзьями на каком-то рок-фестивале. Если ехать к Вере, то придется оставить Юлю дома одну. Правильно ли это, если учесть, что жена явно расстроена и рассержена? Не должен ли он, как хороший муж, остаться дома, поговорить с ней, постараться успокоить, сгладить конфликт? Что получится, если сейчас он просто встанет и уйдет, сославшись на служебную необходимость? Возможно, Вера сможет быстро помочь, и уже завтра утром начнется работа по сбору сведений о личности Игоря Пескова, а в подобных делах имеет значение каждый час. Потому что в любую минуту может выясниться, что появился шестой «парный» труп. А за ним седьмой, восьмой… И за каждый из них он, Константин Георгиевич Большаков, будет чувствовать свою личную ответственность. А что же Юля? Она обидится, надолго перестанет с ним разговаривать, в доме повиснет тяжелая тупая тишина, которую, конечно же, почувствуют дети. Сам Большаков конфликты переносил легко, не боялся их и не избегал, его ни в малейшей степени не волновало и не трогало, если на него кто-то сердился или был недоволен. Он делал выводы из произошедшего, извлекал уроки, но эмоционально в конфликтую ситуацию не вовлекался и никак от нее не зависел. Но ведь речь не только о нем, но и о детях. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы детям дома было некомфортно. Да, они уже почти совсем взрослые и приходят домой, в основном, только переночевать, но все равно Большаков никогда не забывает о том, что может получиться, когда человеку не хочется проводить время там, где живет его семья. Риск опасных глупостей с возрастом снижается, но никогда не исчезает окончательно. С другой стороны, если жена обидится и перестанет с ним разговаривать, то Константин Георгиевич хотя бы на несколько дней окажется избавлен от обсуждения вопроса о приемном ребенке. И при этой мысли он испытал облегчение. «Я не люблю ее, – подумал он спокойно, как думал об этом последние годы. – Мне очень жаль, она чудесная, добрая, искренняя. Юля – красивая женщина, прекрасная мать и прекрасная хозяйка. Но я уже давно ее не люблю. Я никогда не оставлю ее без помощи и поддержки, я благодарен ей за детей и за те счастливые годы, когда я был влюблен в нее, но мне было бы намного легче, если бы сейчас ее не было в моей жизни. Страсть прошла, а дружба не родилась. Обычный капкан, в который попадают миллионы». Он вздохнул и встал из-за стола – разговор о третьем ребенке Юлия Львовна завела во время ужина, и они так и сидели друг напротив друга за овальным столом в просторной кухне. – Юленька, это очень важный разговор и очень ответственное решение, которое нельзя принимать наспех, – проговорил Большаков. – Я принимаю все твои упреки, но сейчас не готов их обсуждать. Не обижайся, пожалуйста, но у меня сложная ситуация на службе, и мне нужно уйти. Мы обязательно вернемся к этому вопросу, только дай мне немного времени. – Уйти? Куда? Куда можно уходить почти в десять вечера?! – неприятно взвизгнула жена. – Мне нужно встретиться и переговорить с одним человеком. Юлия Львовна побледнела. – У тебя… У тебя женщина? Ты мне изменяешь? – Ну что ты такое говоришь! – Я все поняла, – медленно выдавила она, словно с трудом. – Ты завел себе бабу. И сейчас, когда я умоляю тебя о ребенке, ты собираешься уйти от меня и забраться к ней в постель. Отлично! Молодец! Продолжай в том же духе! Константин Георгиевич аккуратно придвинул стул к столу, вымыл чашку, из которой пил чай, вытер ее полотенцем и поставил на полку. – Юленька, людей не заводят, это не вши и не тараканы. Никакой женщины у меня нет, а служебная необходимость есть. И я очень прошу тебя отнестись к этому с пониманием. Мне нужно идти. Давай не будем ссориться, тем более скоро дети придут. Мы с тобой разберемся между собой, но пусть они не знают и даже не чувствуют, что между нами кошка пробежала. Хорошо? – Ладно, – процедила Юлия сквозь зубы. Большаков примирительно улыбнулся.