Часть 16 из 32 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Как она? В порядке?
– В полном. Работает, как и прежде, в частном детективном агентстве, вполне довольна жизнью.
– Как ты думаешь, Вера не изменит своего мнения?
– Думаю – нет, – твердо сказал Константин Георгиевич. – У Каменской слишком теплые и доверительные отношения с мужем, да и со своим начальником Стасовым она давно и крепко дружит. Нельзя ее втягивать в программу, нельзя навязывать ей двойную жизнь с тайнами и секретами, это может ее разрушить.
– Ну да, ну да, – Шарков рассеянно покивал головой.
Жизнь поистине непредсказуема. Кто мог ожидать, что спустя полтора десятка лет после того разговора Валеры Шаркова с девушкой из учетной группы Настя Каменская будет опытным сотрудником уголовного розыска, а Костя Большаков возглавит «убойный» отдел и станет ее непосредственным начальником? В те годы программа еще работала на полную мощь, активно проводились полевые испытания и монографические исследования, и в поле зрения группы профессора Ионова попали и Сергей Зарубин, и Анастасия Каменская. Их работа по раскрытию убийства, выбранного в качестве объекта исследования, тщательно и подробно изучалась во всех мыслимых ракурсах, и точно так же тщательно и многосторонне изучалась их личность. Но, к сожалению, психолог Вера Максимова пришла к заключению, что ни Зарубин, ни Каменская к работе в программе не рекомендуются, несмотря на высочайший профессионализм: Зарубин – выраженный экстраверт, а Каменская, хоть и глубокий интроверт, но слишком дорожит отношениями с мужем. И то и другое является препятствием к ведению двойной жизни, если стоит задача сохранения целостности личности. «Никогда, ни при каких условиях нельзя посягать на целостность личности, – неоднократно повторял своим последователям и ученикам профессор Ионов. – Ни одна социальная задача не стоит разрушенной психики даже одного человека». Об этом правиле все помнили и старались по мере возможности его соблюдать.
Жаль, что Вера не разрешает привлекать Каменскую. Очень бы она сейчас пригодилась: умная, хваткая, опытная, достаточно молодая, чтобы эффективно работать, и достаточно немолодая, чтобы уметь правильно выстроить общение с людьми любого возраста. Костя сказал, что капитан Дзюба, которого он отправил искать Пескова, сам признался: где-то напортачил, собирая сведения об Игоре. А у кого он эти сведения собирал? Кто был источником информации? Пожилая соседка, престарелая тетка Пескова, склочная двоюродная сестра, бывшая жена, находящаяся в больнице с каким-то серьезным заболеванием. Разве с таким контингентом справится пацан, которому еще тридцати нет? Да никогда в жизни. А Настя справилась бы.
– От меня жена ушла, – неожиданно вырвалось у Шаркова. – Знаешь, вспомнил Настю и вдруг понял, почему Лена меня бросила.
Сказал – и замолчал. Большаков терпеливо ждал продолжения, не перебивая Валерия Олеговича ни удивленным возгласом, ни сочувственным вздохом.
– Ионов был прав. Наша программа и наша личная жизнь угрожают друг другу. Они несовместимы. Или одно, или другое.
– Существует и третий вариант, – негромко заметил Константин Георгиевич. – И примеры у нас с вами есть.
– Это счастливое исключение, когда в программе задействованы оба супруга или близкие друзья. Таких мало. А в основном…
Шарков глубоко вздохнул, отломил кусочек хлеба от буханки и принялся медленно жевать.
– В основном мы все – одиночки с разрушенной или не состоявшейся личной жизнью. Или везунчики, которым обстоятельства позволяют спокойно работать и никому не врать, – жестко проговорил он. – Вот Орлову повезло, его дочь вышла замуж за американца, переехала в США, у них четверо приемных детей, и жена Бориса живет там с ними по шесть месяцев в году, дочке помогает. У Бориса и руки развязаны, и с женой прекрасные отношения.
«Но такая ситуация – эксклюзив, – мысленно продолжал Валерий Олегович, словно споря сам с собой и не желая повторять вслух то, что и без того прекрасно известно его собеседнику. – Да и не дай бог кому-то такую беду: у дочки Орлова редкое заболевание, орфанное, и ей пожизненно нужно принимать очень дорогой препарат. Она лечилась в США, там и с мужем познакомилась, у него тоже это заболевание. Лечить научились, заболевание теперь не смертельное, но детей иметь нельзя. Вот и взяли приемных. Нет, глупость я сказал, не повезло Борису. Это программе повезло с ним и нам всем. А Борис такое пережил, когда лекарства от этой болезни не было и дочка могла умереть! Какое уж тут везенье…»
– А я со своей женой дружить так и не научился, – безжалостно продолжил он уже вслух. – Сына вырастили, совместный быт устроили. А дружбы не было. И быть не могло. Была бы Елена терпеливой овцой – тянула бы до гробовой доски. А она хочет жить, а не тянуть. Все правильно, Костя. Ионов был прав. И теперь я задумался: стоит ли наша программа хотя бы одной человеческой жизни? Не разрушенной психики, о которой говорил Евгений Леонардович, и даже не разрушенного многолетнего брака, а всей жизни?
Шарков нервно налил еще водки, немного, на два пальца, быстро выпил, закусывать не стал.
– Ты ничего не говори, Костя, я знаю, что ты ответишь. Мне не нужен оппонент в дискуссии. Я сам с собой подискутирую. Я здравый человек и понимаю, что могу не выдержать. Страх внезапной смерти переносить не умею, меня этому не учили. До сегодняшнего дня сил хватало, сегодня я засомневался, что справлюсь. Если не справлюсь – придется идти сдаваться хирургам. Но даже если и справлюсь, могу в любой момент помереть. И я хочу понимать цену вопроса. Я хочу твердо знать, что, если я не выйду из игры и дотяну до конца, игра закончится победой. Потому что если победа не гарантирована, то цена вопроса становится совсем другой. Ты меня понимаешь?
– Иными словами, вы хотите знать, уверен ли я, что Дзюба справится?
– Именно. Потому что если ты не уверен, то я начну сомневаться, стоит ли игра свеч.
Большаков встал из-за стола, не спеша прошелся по просторной кухне, остановился, прислонившись к дверному косяку.
– Если вы хотите честный ответ, то вот вам этот честный ответ: нет, я не уверен. Роман молод и недостаточно опытен. Он, бесспорно, умен, очень настойчив, у него нестандартное мышление и высокая познавательная активность. И он единственный из действующих офицеров, кого я смог отправить в Тавридин и в Серебров. Пенсионер в этом деле может быть использован только как второе лицо, помощник, но первым лицом должен быть именно действующий сотрудник. Других сотрудников, которых можно было бы отмазать от службы и отправить на поиски Пескова, у нас с вами нет, и вы это понимаете.
– И свободных денег у нас сейчас тоже нет, – угрюмо произнес генерал. – Я прав?
– Вам виднее, но, насколько мне известно, вы правы.
Да, деньги – это проблема. Послать опытного бывшего опера или следователя на помощь капитану Дзюбе можно в любой момент, да не одного, а целую команду, но ведь нужно покупать билеты, оплачивать их проживание в гостиницах или на съемных квартирах, обеспечить людей командировочными на питание и расходы. А расходы в этом деле всегда велики: одно дело, когда у тебя в руках служебное удостоверение, и совсем другое – когда ты никто, человек с улицы. Кто будет с тобой разговаривать? Кто «за просто так» захочет давать тебе информацию? Тут уж как минимум шоколадка, коробка конфет или бутылка, а максимум – конверт, да не тоненький. Соратник, отвечающий за ведение бухгалтерии программы, не далее как вчера констатировал: до тех пор, пока не поступит транш, обещанный новым инвестором, придется ужаться в расходах, в противном случае пострадают работающие на программу пенсионеры. После обязательных ежемесячных выплат тем, кому нельзя не заплатить, в домашнем сейфе у бухгалтера не останется почти ничего.
– Валерий Олегович, я понимаю, что вы хотите со мной договориться, – ровным голосом заговорил Большаков. – Но мы не договоримся. У нас с вами разные цели. Вы хотите во что бы то ни стало сохранить программу. Я хочу во что бы то ни стало сохранить вас. Вы ищете аргументы в пользу того, чтобы повременить с операцией. Я вам этих аргументов не дам. И не помогу их найти. У нас нет денег, и мы не можем создать сильную команду. Дзюба один. Он недостаточно опытен и недостаточно силен. В Тавридине ему помогал Конев, в Сереброве и в Шолохове его худо-бедно поддержит Аркадий, но в Елогорске и Дворцовске у нас никого нет. Вам придется оценивать ситуацию с открытыми глазами.
– То есть ты считаешь, что шансов нет?
– Они есть, но они очень и очень малы. Близки к нулю. В то время как ваши риски потерять жизнь раньше времени чрезвычайно высоки. Я не могу принимать решение за вас, но не стану скрывать: я не буду помогать вам принимать то решение, которое мне не нравится. Вы знаете, как я предан и вам лично, и нашей программе, и памяти Евгения Леонардовича, но все-таки вы и ваша жизнь для меня значат больше, чем программа. Уж простите, но в этом вопросе мы не договоримся. Я буду честно исполнять все ваши указания и делать все возможное для достижения наилучшего результата, но врать вам и делать вид, что я с вами согласен и полностью поддерживаю, я не стану.
Шарков разлил остатки водки, задумчиво посмотрел на опустевшую стеклотару. Сколько выпил Большаков? Немного. Генерал практически в одиночку «уговорил» бутылку. А ощущений почти никаких, разве что самую малость полегчало. Не берет его спиртное, никакого проку от градусов, только деньги на ветер.
– Вот и ты меня бросил, Костя, – усмехнулся он. – Сначала сбежал Игорь Песков, потом от меня ушла жена, теперь ты оставляешь меня без поддержки. Правду говорят: каждый умирает в одиночку. Но спасибо тебе за прямоту.
– Вы меня не слышите, – голос Константина Георгиевича оставался таким же ровным, но в нем явственно зазвучали железные ноты. – Я никогда не оставлю вас без поддержки, я всегда буду рядом, в любой момент, когда буду вам нужен. Но мы с вами по-разному понимаем слово «поддержка». Вы уже давно находитесь в позиции руководителя высокого ранга, и для вас поддержка – это в первую очередь согласие министра и одобрение со стороны подчиненных. Для меня поддержка – это именно поддержка, больше ничего. Если вы оступитесь и провалитесь в яму, министр заменит вас другим сотрудником, ваши подчиненные будут аплодировать и кричать, что вы молодец и все сделали правильно. А я могу просто идти рядом и смотреть, нет ли на вашем пути ямы. Упадете – протяну вам руку и вытащу, и если вы при падении сломаете ногу, я помогу вам добраться до больницы. Но при этом я не буду рассказывать вам, какой вы молодец и как правильно сделали, что оступились и упали. Вот в чем разница.
Валерий Олегович тяжело поднялся, сложил в мойку тарелки, приборы и стаканы, остатки продуктов запихнул в холодильник, пустую бутылку оставил на столе. Потом придет Роза и все помоет, уберет, ненужное выбросит.
– Кремень ты, Костя, – сказал он, слабо улыбнувшись. – Ничем тебя не проймешь. Значит, не договоримся? Точно? Уверен?
– Уверен, – кивнул полковник.
– А если я предложу компромисс?
– Для переговоров я всегда открыт.
– Три дня, Костя. Дай мне три дня. И своему капитану Дзюбе дай три дня. Если через три дня дело не сдвинется и шансы по-прежнему будут близки к нулю, я сдамся. Но в течение этих трех дней ты должен действительно поддерживать меня. От тебя требуется только одно: не спорить со мной и не говорить, что я не прав. Я всегда ценил и продолжаю ценить твою честность, но сейчас прошу: на три дня засунь ее себе в задницу и не вытаскивай.
– Хорошо, – согласился Большаков. – Поскольку вы говорили о компромиссе, то это подразумевает не только ваши условия, но и мои тоже. Я принимаю срок в три дня. Через три дня вы ложитесь в больницу. Но не в том случае, если шансы будут по-прежнему близки к нулю, а в любом. В абсолютно любом случае. Даже если шансы вдруг резко вырастут. Даже если станет понятно, что мы нашли Пескова и через два часа его возьмем. Вы все равно пойдете на операцию. И вы прямо сейчас, при мне, позвоните вашему врачу и скажете, что во вторник утром вы будете готовы к госпитализации. Вы – генерал-лейтенант, большой начальник, вас госпитализируют по первому требованию и все документы оформят за пять минут.
Ах, Костя! Рукавица ежовая, хватка мертвая. Берет за горло сразу и продохнуть не дает.
– Что, вот прямо сейчас и звонить? – недоверчиво переспросил генерал. – Ты на часы посмотри, время-то уже…
– Ничего, – невозмутимо откликнулся Большаков, – вам позволено, вы генерал и большой начальник, а хирург у вас из нашей ведомственной поликлиники, а не из частной лавочки. Звоните, Валерий Олегович, звоните. При мне, чтобы я слышал. Это мое первое требование в рамках движения к компромиссу.
– Первое? Стало быть, не единственное?
– Не единственное. Есть и второе.
– Какое же?
– Вы сказали, что если ситуация не сдвинется с места в течение трех дней, то вы сдадитесь. Я правильно услышал?
– Ну да, – кивнул Шарков. – Вроде я именно так и сказал. Во всяком случае, я совершенно точно так думал в тот момент. А в чем дело?
– Так вот, мое второе условие: вы никогда не будете говорить, что вы сдадитесь. И не будете так думать. Если человек принимает решение бороться за собственную жизнь, это не может означать, что он сдался. Это означает, что он борется.
Валерий Олегович только головой качнул в знак согласия и взялся за телефон.
Дзюба
К половине четвертого утра Роман понял, что выдохся окончательно. Почти десять часов он просидел на диване с компьютером на коленях, читая переданные Аркадием Михайловичем материалы. Картина вырисовывалась удручающая… Нужно оторваться от текстов, сделать перерыв и попытаться обдумать и хотя бы в первом приближении систематизировать прочитанное.
Он снял с колен ноутбук и принялся оглядывать комнату. Ему с первой же минуты понравилась эта квартирка, такая несовременная, даже старомодная, напоминающая детство, бабушек и дедушек, увешанные фотографиями стены в их комнатах, громоздкие резные буфеты и очаровательные этажерки. Хорошо здесь, уютно, спокойно. Анна тоже не спит, сидит за своим компьютером, что-то пишет. Интересно, она не спит из-за него или всегда работает по ночам? Роман прикрыл глаза и легонько улыбнулся, вспомнив, как накануне периодически напоминал Анне о том, что она должна называть его каким-нибудь ласковым именем.
– Нужно тренироваться, чтобы на людях выглядеть достоверно, – говорил он.
Анна смущалась, отводила глаза и отвечала, что ей неловко, она к такому не привыкла, ей трудно приспособиться и пусть он разрешит ей называть его просто Романом.
– Ага, еще и по отчеству, – сердился Дзюба. – Ну как это будет звучать, если я называю тебя Мышонком, а ты меня – Романом? Это ж курам на смех! Адекватный человек моментально почует подвох.
– А почему ты назвал меня Мышонком?
Кошачьи глаза недобро сузились и смотрели с подозрением.
– Я под этим прозвищем уже тебя засветил, когда был в Тавридине. Ну извини, если тебе не нравится, я же тебя еще не знал, а какое-то имя нужно было выдать тем, кому интересно. Теперь ничего не поменяешь, поздняк метаться. А что, тебе неприятно, если я называю тебя Мышонком?
Подозрительность из глаз Анны ушла, ему на смену пришло какое-то другое выражение, которое Дзюба не смог идентифицировать.
– Пусть будет Мышонок. Спасибо, что не Лисенок.
– Почему?
– Да ну… – она махнула рукой. – Все эти козлы, с которыми я встречалась, называли меня Лисенком. Они во мне вообще ничего не замечали, кроме формы глаз и цвета волос. Вот веришь – все как один! Как будто у них на всех был единственный комплект мозгов, и они им по очереди пользовались. Убогие.
«Значит, для нее «козлы» – все мужики, а не конкретно квартирант», – сделал вывод Роман.
Он постарался отвлечься от прочитанных материалов, чтобы потом вернуться к ним со свежим взглядом, и начал вспоминать минувший вечер. Вот Анна отправляется на кухню, готовит еду, потом уходит с подносом – несет ужин квартиранту, Роман открывает ей дверь… Вот они сами ужинают на маленькой кухоньке… Вкусно было? Он не помнит, он был так голоден, что съел бы что угодно. Вот Анна, смешно сдвинув брови, негромко вслух перебирает и словно пробует на язык разные имена, которыми можно было бы называть Дзюбу: он предложил ей довольно широкий выбор. Рома, Ромка, Ромчик, Ромик, Рыжик и даже Ромашка… Ей ничего не нравится.
– Неудобное у тебя имя, – наконец говорит она.
– Хорошо, называй какой-нибудь зверушкой, – соглашается он. – На твой вкус.
– Роман, повесть, рассказ, очерк, эссе… – бормочет Анна. – Нет, не то. Рыжий – кот, лев, эрдельтерьер… Тоже не туда… Роман, а ты какой?
– В смысле?
– Какие у тебя самые главные качества? Ну, может, ты необыкновенно умный, или необыкновенно добрый, или злопамятный…
– А-а, – рассмеялся он. – Мое главное качество – неуемная фантазия, надо мной на службе все смеются из-за этого. Говорят, мне надо книги сочинять, а не преступников ловить. Некоторые даже называют Сказочником.