Красавица положила себе две ложки овощного салата и крошечный кусочек мяса, на остальные блюда даже не взглянула. Ее жених, напротив, собрал на своей тарелке целую огромную кучу из разнообразных закусок и с нескрываемым удовольствием принялся за еду. Едва Дима и Люша взяли в руки приборы, в них обоих снова щелкнул невидимый выключатель, и столько света и любви лилось из их глаз, столько нежности и тепла, и доверия, и уважения, что Роману стало не по себе. Дуняша… Ну что ж так больно-то?! Когда же это закончится? Ждать Дуняшу он готов сколько нужно, хоть год, хоть пять лет, даже десять. Но готов ли он терпеть эту непроходящую боль, настигающую его в самые неподходящие моменты? «Готов, – ответил сам себе Роман. – Буду терпеть. Должно пройти рано или поздно». Он вспомнил прочитанное где-то высказывание о том, что никого и ничего нельзя сравнивать между собой; сравнивать можно только себя сегодняшнего с собой вчерашним. «Каким я был вчера? – спросил он себя. – А позавчера? Вроде бы таким же, как сегодня. А три месяца назад? Три месяца назад было больнее, это я точно помню. Значит, рана понемногу затягивается, процесс идет. И это хорошо». Но настроение было испорчено. Он молча жевал мягкое сочное мясо, отправлял в рот гарнир и понимал, что глотает с большим трудом. Аня тоже сидела молчаливая и задумчивая, то и дело проверяя сообщения на телефоне и кому-то отвечая. Люша попыталась было завести разговор об убийствах, с которыми предстояло разбираться, но Роман решительно и даже сердито остановил ее: – Никаких разговоров о деле, пока ужинаем. Нам ночью нужны активные мозги. Пока сидим за столом – думаем и говорим о чем угодно, только не об убийствах Борискина и Анисимова. Пусть мышление уйдет из проложенной колеи. Дима понимающе хмыкнул и засунул в рот кусок буженины, сопроводив его крупными сочными оливками. Аня закончила писать очередное сообщение, положила телефон на стол и неуверенно произнесла: – Как-то странно у вас все устроено… Нас, например, всегда учили, что настоящие писатели погружаются в свое произведение, думают о нем день и ночь, даже во сне, живут в нем, ни на что не отвлекаются. Только при этом условии получается истинное произведение литературы. Выходит, это неправильно? Нельзя погружаться? Или как? Дима быстро дожевал, проглотил и коротко ответил: – Это другое. Работа с информацией. Другая ментальная гигиена. Анна поморщилась и рассмеялась: – Люша, а теперь по-русски. Дима сделал неопределенный жест рукой с зажатым в пальцах ножом и ответил: – Я сам. Вспомни бухгалтеров, которые считают длинные колонки цифр на калькуляторе. Сначала сверху вниз, записывают результат, потом снизу вверх и сличают. Думаешь, они дураки были и искали себе лишнюю работу? – Да на каком калькуляторе? – удивилась Анна. – Где ты видел тех бухгалтеров? Сейчас полно бухгалтерских программ, компьютер сам считает и не ошибается. – Так это сейчас, – возразил эксперт. – Моя мама была бухгалтером, и я хорошо помню, как она приносила домой документы и часами считала и пересчитывала. Сначала сверху вниз, потом снизу вверх, потом еще как-то по-хитрому. Это давно было, еще в докомпьютерную эру. Роман недоверчиво посмотрел на него. Какая докомпьютерная эра? О чем речь вообще? Что Дима может помнить, если в те времена он еще под стол пешком ходил? – А ты, наверное, был вундеркиндом и, обкакавшись в пеленках, учил таблицу умножения? – язвительно спросил Дзюба. Но Дима, казалось, этого тона не заметил. Во всяком случае, никак не прореагировал на него. – Почему в пеленках? – вполне миролюбиво ответил он. – Я уже большой был, школу заканчивал, маме часто помогал: она диктует – я считаю, потом менялись. Роман недоверчиво прищурился. – Хочешь сказать, что у вас в Шолохове, или откуда там ты родом, компьютеры появились лет десять назад, а до этого все на калькуляторах вручную считали? Люша залилась хохотом, но Дима, в отличие от нее, сохранял полную серьезность. – Хорошо сохранился, – буркнул он и нацелился вилкой на котлету на блюде в центре стола. – Димке на будущий год сорок лет стукнет, – пояснила Люша, не переставая хохотать. – В докомпьютерную эру он уже был во вполне сознательном возрасте. – Да ладно! – не поверил Дзюба. – Серьезно, что ли? – Абсолютно, – подтвердил Дима. – Могу паспорт показать. – Я бы тебе больше двадцати семи не дал, – признался Роман, чувствуя, что плохое настроение понемногу улетучивается. – И правда хорошо сохранился. – Маленькая собачка, – все так же коротко отозвался эксперт. «…до старости щенок», – мысленно продолжил Дзюба, а вслух спросил: – А чего ж ты до такого солидного возраста дожил и не женился? – Почему? – Дима пожал плечами. – Было. И дочка есть. Только давно. Бывшая уже от нового двоих родила. Люша тоже. – Что – тоже? – непонимающе переспросила Анна. – Двоих родила? Она, казалось, совсем забыла о переписке в телефоне и со сверкающими из-под длинной темно-рыжей челки шоколадными глазами прислушивалась к разговору. – Я тоже замужем побывала, – пояснила Люша, переставшая наконец хохотать. – И тоже давно, девчонкой еще выскочила. Честно говоря, по залету получилось, я замуж совсем не хотела, но родители настояли. Разрешение в мэрии получали, мы же оба были несовершеннолетними. Полгодика прожили для приличия, чтобы предков успокоить, и разбежались. – Значит, у тебя ребенок есть? – удивилась Анна. Роман понимал ее удивление. Как-то не вязался с материнством облик ярко и безвкусно одетой молодой красавицы, которая может без проблем остаться ночевать вне дома. Кроме того, есть такая штука, как телефон, а Антон Сташис специально натаскивал Ромку обращать внимание на то, как люди пользуются этим средством связи, и делать выводы. Невозможно представить себе вменяемую мать маленького ребенка, которая, находясь далеко от него, на работе ли, в гостях или еще где-то, оставляла бы телефон в кармане куртки в прихожей. Любая нормальная мать, оставляя своего ребенка с кем-то, хоть с бабушкой, хоть с няней, хоть с соседкой, будет держать телефон под рукой и постоянно интересоваться, как там дела, как детка покушала, как погуляла, как поспала, не случилось ли чего… Люша свой телефон даже не достала, во всяком случае, Дзюба его не видел. Получается, Антон заблуждался и учил его неправильно? Или Люша – не «нормальная» мать? Щелк! Внутренний выключатель переменил положение, свет, льющийся из глаз Люши, мгновенно потух. – Был, – ответила она и больше ничего не объяснила. Но все и так стало понятно. Ребенка она потеряла. При родах ли, или во младенчестве, или позже… Кто бы мог подумать, что под этой яркой переливающейся оберткой скрыто такое горе… Анна тоже все поняла и смутилась. – Извини, – пробормотала она. И снова выключатель Люши щелкнул, и снова полыхнули исходящие от молодой женщины любовь, нежность и радость жизни. – А в Димку я влюбилась очень давно, – сообщила она. – В девятнадцать лет меня взяли в контору установщицей, у меня вид был такой легкомысленный, что меня никто всерьез не принимал, и я практически в любое место могла пролезть, хоть в квартиру, хоть в офис. Я в школьном театре много лет занималась, у нас педагог был замечательный, старая актриса из серебровского драмтеатра, она много чему нас научила. Так что и притвориться, и сыграть, и наврать-сочинить – все могла, без проблем. Установщики в другом здании сидели, и я бы Димку никогда в жизни не встретила, если бы не случайность… Люша весело рассказывала, как познакомилась со своим будущим женихом, а Дзюба почти не слушал, думая о том, как сложилась судьба этой девушки. В девятнадцать лет она уже работала в полиции, проводила оперативные установки, значит, ребенка к тому времени не было. Наверное, он умер совсем младенчиком, вскоре после рождения. Когда же Люша оказалась на оперативной работе? Училась ли она где-то или так и работает самоучкой? Интересно, она развелась с первым мужем, потому что влюбилась в Диму, или по совсем другим причинам? Получается, она столько лет влюблена в своего гения-эксперта, а чувство до сих пор не прошло. Наверное, стало даже еще сильнее. А вдруг у Дуняши с тем человеком выйдет так же? Нет, не может быть, не может! «Так» было у нее с Ромкой, а с тем, другим – как-то иначе, и оно обязательно закончится… «Я знаю, я совсем не тот, кто вам для счастья нужен. А он – другой. Но пусть он ждет, пока мы кончим ужин…» – вспомнились почему-то слова старого романса. Кто его пел? Кажется, Вертинский, если Ромка не путает. Сам он не поклонник подобного жанра и подобной манеры исполнения, но его маме Вертинский очень нравился, и когда Роман был совсем маленьким, дома часто звучали записи этого артиста. «Вот я и жду, когда Дуняша со своим милым закончат ужинать, – с тоской подумал Дзюба. – Но если он и вправду не тот, кто нужен ей для счастья, то у меня есть шанс дождаться. И я дождусь». – А почему вы только сейчас женитесь, если так давно вместе? – вывел его из раздумий голос Анны. – Пора, – кратко ответил Дима, положив приборы на пустую тарелку. И непонятно было, относится это слово к тому, что пришло время оформить давние отношения и создавать семью, или же использовалось как сигнал о том, что ужин закончен и нужно приниматься за работу. Фалалеев Мужчина лет сорока пяти, с холеным гладким лицом, подтянутый, спортивный, одетый нарочито недорого и неброско в серую куртку-пуховик и самые обычные, плохо сшитые джинсы, вернулся из Шолохова в Серебров на прокатном автомобиле, стареньком и неприметном, на котором сегодня днем уехал вслед за московским опером и его подружкой. Добравшись до гостиницы, в которой он снимал номер, мужчина поднялся в свою комнату, переоделся и сразу стал выглядеть уверенным в себе обеспеченным начальником. Перекладывая из кармана серой куртки в карман дорогого пальто мобильный телефон, он снова поймал себя на неприятном ощущении, как будто прикоснулся к отвратительной жабе. В последнее время он стал ненавидеть телефон. Ненавидеть и бояться его. Всего несколько месяцев назад он в разговоре с друзьями радостно заметил, что ему ужасно везет в жизни: живы не только его родители и родители жены, но жива и его бабушка, то есть ему уже прилично за сорок – а он все еще внук. И один из присутствующих посмотрел на него сочувственно и произнес: – У меня все похороны позади. А у тебя – все впереди. Слова эти отозвались неясной тревогой, все никак не забывались, заставляли пристально всматриваться в лица отца и матери, бабули, тестя и тещи. И чем больше он всматривался, чем больше вопросов о здоровье и самочувствии задавал своим близким, тем страшнее ему становилось. Бабуле уже девяносто пять, маме – семьдесят четыре, всем остальным – около восьмидесяти. И правда ведь, в любой момент, в любой момент может раздаться телефонный звонок, и ему скажут… Мужчина по фамилии Фалалеев очень любил своих родителей и бабулю. И родителей жены он тоже любил. Как-то вот так повезло ему в жизни, что и с женой он прожил без малого двадцать лет душа в душу, без единой ссоры, и с ее родителями отношения сложились отличные, добрые и теплые. Может, с чем другим ему не повезло, с карьерой, например, или с дочкой-лахудрой. Карьера так и не сложилась, официально он – помощник руководителя довольно-таки средненького ранга, а неофициально получает деньги за выполнение разных деликатных поручений. Деньги, правда, немалые, и семью Фалалеев обеспечивает в полной мере, но вот протянуть при знакомстве визитку с напечатанным «Директор департамента…» ему не суждено. А так хотелось! И с дочкой не получилось. Учиться не хочет, работать не хочет тоже, школу заканчивает, еле-еле с двоек на тройки перебиваясь, шатается невесть где с какими-то девахами и парнями, такими же никчемными и ленивыми, ничего не желающими и ни к чему не стремящимися. Жена жалуется, что от дочки уже и спиртным давно попахивает, не говоря уж о сигаретах. Фалалеев слишком хорошо знал, чем все это может кончиться, но сделать ничего не мог. Только понимал, что страшный телефонный звонок может оказаться не только о старших членах семьи, но и о дочери. Стряхнув с себя тяжелые мысли, он осмотрел в зеркале свою ставшую внушительной и представительной фигуру и вышел из гостиницы. До улицы, где жила Анна Зеленцова, было совсем недалеко, и Фалалеев решил не брать машину и прогуляться пешочком, хотя погода и не располагала к променаду: ветер завывал и хлестал по прохожим на улицах струями ледяного дождя со снегом. Фалалеев раскрыл большой черный зонт и отправился по адресу. В квартире на третьем этаже дверь ему открыл высокий худощавый парень в очках. Если верить сведениям из риелторской фирмы – некто Никита Никоненко. – Вы к кому? – спросил Никита, увидев на пороге незнакомца. Да-с, с воспитанием у юноши не ахти… Ни тебе «Добрый день», ни «Чем могу помочь?». – Я к вам, господин Никоненко. Вы позволите войти? – А чего надо-то? – Я объясню. Или вы хотите поговорить здесь, на лестничной площадке? – Ну ладно, заходите, – с явной неохотой согласился Никита, впуская Фалалеева. – Ботинки только снимите, а то хозяйка ругается, если грязь по всему полу. Снимать ботинки Фалалеев и не собирался. Он вообще никогда не снимал уличную обувь в чужом доме. Просто носил в сумке упаковку с бахилами. Оставленная в прихожей обувь сильно затрудняла быстрое исчезновение из помещения, а жертвовать скоростью перемещения в иных ситуациях было весьма рискованно. Надев ловким и привычным движением бахилы, он, не снимая пальто, прошел вслед за Никитой Никоненко в комнату, быстро огляделся. Чистенько, но не прибрано, на стульях висят футболки и свитера, на рабочем столе включенный компьютер, рядом с ним – обычная помойка, которую умудряются разводить те, кто просиживает перед экраном сутки напролет. Ничего неожиданного. – Господин Никоненко, как у вас с финансами? – непринужденно спросил Фалалеев, усаживаясь за обеденный стол. Никита недоуменно воззрился на него и пожал плечами: – Нормально, а что?