И ничего не сказал ни Игорю, ни своему сыну. С другой стороны, о чем тут говорить? С точки зрения уголовного процесса — все идеально, никаких нарушений, так что есть совпадение или нет — а для того, чтобы поставить под сомнение результаты предварительного следствия и судебного разбирательства, оснований все равно не появилось бы. Отец был здравым человеком, очень осмотрительным и осторожным, он прекрасно понимал, с чем мог столкнуться, и не хотел, чтобы пострадал двенадцатилетний мальчик, который в силу возраста и отсутствия опыта мог слабый лучик надежды принять за яркий свет и начать кричать об этом на всех углах. И позже, когда Игорь повзрослел, отслужил в армии, закончил институт и начал работать, отец снова принял решение ничего ему не говорить. Почему? Видел, что Игорь без тормозов? Понимал, что у парня с психикой что-то не так? Осознавал, что таким, как Игорь, нельзя давать в руки никакого оружия: ни материального, ни информационного? Теперь не спросишь. Отец давно умер. «И почему, — сердито спрашивал себя Борис Александрович, — почему мы начинаем догадываться о том, что нужно было поговорить, нужно было спросить, только тогда, когда поговорить больше не с кем и спросить не у кого? Почему мы до самой старости остаемся самоуверенными идиотами?» Анна После ужина выдвинулись из гостевого домика на двух машинах. Свой «Фольксваген» эксперт Дима дал невесте только на этот день, а сейчас попросил, чтобы она побыла с ним по дороге домой. Анна скорчила недовольную мину: можно было бы сэкономить время, посадив Люшу в их машину и сразу направившись к трассе, ведущей в Серебров. А теперь придется тащиться до Димкиного дома, пока будущие молодожены насладятся обществом друг друга перед долгой разлукой. Смех один! Люша же сама говорила, что все сделает быстро. Какая там уж такая разлука? Ну три дня, ну четыре. И разве проведенные вместе лишние 15 минут могут спасти «гиганта мысли и отца русской демократии»? Когда Дима поставил машину возле своего дома, они с Люшей вышли не сразу, а потом еще долго обнимались у двери в подъезд. Первую половину дороги от Шолохова до Сереброва Люша сидела в машине молчаливая, сосредоточенная и даже, как показалось Анне, грустная. «Наверное, с Димой расставаться не привыкла, вот и скучает уже», — думала Анна, рассеянно поглядывая в окошко, за которым все равно ничего не видно было, кроме темноты и редких фонарей: освещение на трассе оставляло желать много лучшего. Она пыталась думать о курсовой, которую нужно дописывать, все-таки 40–60 страниц, из которых не меньше 80 процентов должны содержать оригинальный авторский текст, это не кот начхал. Конечно, есть миллион способов схалтурить и обмануть «Антиплагиат», и кое-какими из них Анна Зеленцова позволяла себе иногда воспользоваться, но в основном старалась работать добросовестно, ибо точно знала: если ее уличат в мошенничестве — такого стыда она не переживет. О Пушкине почему-то не думалось. Молчаливая Люша, устроившаяся на заднем сиденье, все время заставляла мысли Анны возвращаться к теме «жених и невеста», а оттуда плавно перетекать и к замужеству матери, и к собственным матримониальным перспективам. — Люша, ты платье уже купила? — спросила она. — Платье? В голосе Люши звучало недоумение. — Свадебное, — рассмеялась Анна. — Купила, конечно. Давно уже. — Красивое? — Очень! Димке нравится. — А тебе? Тебе самой нравится? — Ну, мне тоже, само собой, раз Димка одобрил. — Отмечать в ресторане будете? — Ага. Все уже заказали. — А твои родители как к Димке относятся? — Ой, Ань, ну ты спросила! — Люша повеселела и даже рассмеялась. — Ну кто может к Димке плохо относиться? Он же гений! И вообще, он самый лучший. — Ну, знаешь, бывает, что родители молодой девушки не одобряют, когда она выходит замуж за разведенного, да еще если от предыдущего брака дети. Не всем такое по нутру. — Нет, это не мой случай. Вот Димкины родители — да, они от меня не в восторге, это точно. А мои его обожают. — И чем же ты его родителям не угодила? — подал голос Роман. — Образованием не вышла? Или финансовым положением? — Они Димкину первую жену любят. Наверное, считают, что я намного хуже. И уверены, что Димка из-за меня развелся, хотя это неправда. Я его потихонечку любила, пока он был женат, но никто об этом не знал, кроме моей сеструхи старшей. А встречаться мы начали только после развода. Но никому же не докажешь… Считают меня подлой разлучницей, прямо так в глаза и говорят. — А ты и не доказывай, — посоветовал Роман. — Наплюй. Они в Шолохове живут? — В Омске. Раз в год приезжают сына навестить и внучку повидать. — Тогда тем более наплюй. — Нет, ну как это — наплевать? — рассердилась Анна. — Что ты такое говоришь, Гудвин? Разве не имеет значения, что о тебе думают люди, тем более близкие, члены семьи? Как можно наплевать на то, что ты для кого-то плохой? — Люша для Димки хорошая, а для нее это самое главное, верно, Люша? Для всех хорошим все равно никогда не будешь, — заметил Роман. — Если бы Люша была уверена, что она для Димы достаточно хороша, она бы не стремилась ему еще что-то доказывать, — упрямо возразила Анна, чувствуя, что начинает злиться. — А она же стремится, хочет показать, что она умная. Разговор задевал ее за больное, и она понимала, что сама полезла углублять такую неприятную для себя тему, и знала, что будет впадать в ярость и бешенство, и точно так же знала, что все равно не смогла бы удержаться и промолчать, когда опасный момент можно было обойти, пропустить мимо ушей, оставить без ответной реплики. Сидящие внутри нее Гады хотели говорить о том, что значит «быть плохой», и никакие усилия Надсмотрщиков тут не помогали. — Мышонок, посмотри на вещи непредвзято, — миролюбиво предложил Роман. — В моих глазах ты очень красивая и очень умная. В глазах своего квартиранта тоже. Но тебе ведь наплевать на то, что он о тебе думает, правда? Ты с ним не особенно любезна, а местами даже грубовата. И при этом для меня ты все равно остаешься очень красивой, очень умной и очень хорошей. Уверен, что и для Люши тоже. — Тоже-тоже! — громко заявила с заднего сиденья невеста Люша. — Я вообще не представляю, как можно постоянно писать оригинальные тексты, для меня даже один абзац в неделю — уже кранты. Ань, ты для меня почти такой же гений, как Димка. Анна непроизвольно улыбнулась, чувствуя, как Гады прячутся в свою нору. — Ну, вообще-то да, это аргумент, — неохотно согласилась она. Фалалеев Он не помнил, как сел в самолет, его трясло, мысли путались, в голове мутилось. Только когда началось снижение перед посадкой, Фалалеев обрел способность хоть как-то соображать. В Министерстве внутренних дел есть кланы, каждый из которых связан с определенной группой бизнесменов, и покрупнее, и помельче. Кланы борются между собой за влияние и за благорасположение министра, ибо это позволяет и самим зарабатывать, и назначать на хлебные должности своих ставленников. Руслан Максимович Фалалеев, бывший сотрудник органов внутренних дел, работал личным помощником предпринимателя Чижова, владельца обширной сети дешевых продуктовых магазинов. Товарооборот в магазинах был невелик, ассортимент узкий, цены низкие, качество продуктов — ужасное. В общем, предприятие практически убыточное. Это если по документам, подаваемым в налоговую. А то, что через эту огромную сеть гнали изготовленную подпольно безакцизную водку — так это ж совсем другое дело. Доходы от продажи спиртного выходили огромными, и Чижов щедро делился ими со своими покровителями из полиции, сидящими в министерских креслах на высоких должностях. С одним из этих покровителей у Чижова сложились отношения более или менее приятельские, почти дружеские, и министерский чиновник предложил своему подопечному взять на работу в качестве личного помощника «нужного человечка», платить ему зарплату немалую, но заданиями особо не нагружать, ибо основная обязанность человечка должна состоять в том, что он будет выполнять всякие тонкие и деликатные поручения, которые совершенно необходимы для того, чтобы клан, поддерживающий Чижова, мог чувствовать себя уверенно на своем месте. Чижов возражать побоялся. И Руслан Максимович Фалалеев обрел новое место работы. Требования неизвестного, похитившего дочь, были вполне понятны. Именно в стане покровителей бизнесмена Чижова имелся высокого ранга чиновник, во власти которого было прекратить уголовное преследование одного человека и начать такое же преследование в отношении другого. Владельца страховой компании Семенюка держат под стражей уже несколько месяцев, делая вид, что расследуют совершенные им налоговые преступления. Какие-то люди, не имеющие крепких связей в МВД, хотят Семенюка вытащить, а некоего Грабовского, наоборот, упрятать в камеру. Кто такой этот Грабовский, Руслан Максимович не знал, фамилии такой не слыхал. Но схему приблизительно представлял: есть нарушения, финансовые или налоговые, за которые можно привлечь, допустим, Иванова, а можно и Петрова, с точки зрения закона — без разницы. Законы же специально так и написаны, чтобы можно было привлекать не того, кто действительно виновен, а того, кого нужно. Привлекают Иванова, маринуют его в камере, всех пугают страшными историями о том, какие ужасные преступления он совершил и как неотвратима и тяжела будет справедливая кара, наложенная правосудием. Потом Иванова отпускают и вместо него арестовывают Петрова, уже напуганного до обморока всеми предшествовавшими перипетиями, в том числе обысками в офисах, криками «Работает ОМОН!» и «Мордой в пол!», изъятием документации и компьютеров, арестами счетов и полным параличом бизнеса. Что делает перепуганный насмерть Петров? Правильно, долго не сопротивляется и быстренько подписывает, практически не глядя, любые бумажки на передачу собственности, которые ему подсовывают. Собственно, изначальной целью комбинаторов и был тот самый Петров, проявлявший глупое упрямство и никак не желавший расставаться со своей собственностью и трудом нажитым или внаглую украденным состоянием. В принципе, схем безболезненного отъема денег и собственности у граждан существует великое множество, и вовсе не обязательно прибегать к таким громоздким и затратным мероприятиям, но, однако же, когда в дело вмешивается политический аспект, то грозные слова «уголовное дело», «суд», «тюрьма» и «преступление» бывают очень даже не лишними. Начнет какой-нибудь борзый демократ рваться к выборам, а ему в ответ: «Вашу предвыборную кампанию финансирует Петров, а ведь Петров — человек нехороший, замаранный, законы нарушает…» Ну, и так далее. А то и вовсе Петрову этому уже нечем будет своего протеже финансировать. Чего хотят похитители? Чтобы Фалалеев пошел к своему непосредственному шефу Чижову, изложил ему дело, после чего Чижов отправится к своему покровителю, к тому самому, чьи поручения выполняет Руслан Максимович, а уж этот покровитель как-нибудь так договорится со своим коллегой, имеющим полномочия и возможности влиять как на возбуждение уголовных дел, так и на их прекращение. Действовать через голову Чижова и самому обратиться к покровителю Фалалеев не осмелится — не те у них отношения. Хотя… Может, рискнуть, попробовать? Но какой в этом смысл? Все поручения Руслан получает не от самого покровителя-генерала, а от его доверенного лица, этому же лицу он отчитывается о проделанной работе, с генералом у него личных отношений нет, и скорее всего, даже если Фалалееву удастся раздобыть номер приватного, то есть не служебного, телефона этого генерала, тот сперва не поймет, кто ему звонит и зачем, а потом либо сразу откажет во встрече, сославшись на занятость, либо назначит аудиенцию через месяц, как это принято у больших боссов. Нет, все-таки действовать нужно через Чижова, уж своему-то дружку, своей дойной корове генерал во встрече не откажет. Сорок восемь часов, всего сорок восемь… И полтора из них тратится на перелет из Сереброва в Москву. А вдруг похитители сейчас звонят ему? Слышат «Аппарат абонента выключен…», приходят к выводу, что Фалалеев от них прячется, и… У них девочка, глупая неопытная семнадцатилетняя девочка, испуганная, ничего не понимающая… И жена дома с ума сходит, не понимая, куда ребенок подевался. Что же будет, когда он ей скажет, что дочь похитили? А со стариками что будет? Ладно, от стариков можно попробовать скрыть, слава богу, что они живут отдельно. Но от жены-то не скроешь, если промолчать — она начнет обзванивать больницы и морги, тоже ничего хорошего. Кто эти люди? Уголовники? Маловероятно. Мелкая уголовная шваль не станет подписываться на крупный бизнес, им не по зубам такое, да и не по интересу. Крупный криминалитет? У них у всех поголовно есть полицейские «крыши», через них бы и действовали, зачем им Фалалеев? А если «крыша» низковата? Не такого уровня, чтобы выйти на самый верх и добиться своего? Тогда похитителями могут оказаться и сами полицейские — представители этой низенькой «крышечки». Какие еще варианты? Политика? Возможно, но все равно процесс пошел бы через полицию и следственный комитет. У МВД со Следственным комитетом отношения сложные и не особо дружелюбные, еще и прокуратура непонятно какую позицию занимает, то ли есть она как самостоятельная правоохранительная единица, то ли нет ее вовсе, а так, название одно… Если вопрос политический и в нем заинтересованы на самом верху, то решили бы все сами, слишком мелок для них Фалалеев, на такой уровень они не опускаются. Самолет совершил посадку минут на пять раньше, чем предусмотрено расписанием, и Руслан Максимович с трудом дождался, когда выпустят на трап пассажиров бизнес-класса и можно будет выходить. Жене он позвонил сразу же, как только появилась сеть, самолет еще по рулежке мчался, а он уже говорил торопливо, твердо и очень тихо: — Не волнуйся и никому не звони, я потом все тебе объясню. И никому ничего не рассказывай, особенно дедам. Обобщающим словом «деды» в их семье именовались родители обоих и бабушка Фалалеева. — Ты что-то узнал? — спрашивала жена, давясь слезами. Такое бывало и раньше, и не один раз. Дочка ударялась в загул, никого не предупреждала, на звонки не отвечала, просто исчезала на день-два, и жена всегда нервничала, плакала, не спала, не выпускала из рук телефон, пила лекарства, а у Фалалеева сердце разрывалось от жалости к ней. — Я ничего не узнал, но уверен, что все в порядке, погуляет и вернется, как обычно. А дедов волновать не надо. — Ты скоро приедешь? — Мне нужно сейчас по делам. Я позвоню, — быстро проговорил Руслан Максимович и отключился. Следующий звонок — Чижову, пока самолет, замедлив ход, двигался к стоянке. Занято. Перезвонил еще раз. Снова занято. Дозвониться удалось только из автобуса, на котором пассажиров везли к терминалу. — Что за срочность? — недовольно отозвался Чижов, выслушав просьбу о встрече. — Я весь вечер буду на людях, на личные разговоры времени нет. — Это очень важно, — умоляюще произнес Фалалеев. — Десять минут, я все объясню. — Ну, говори сейчас, — милостиво разрешил шеф, — только быстро. — По телефону нельзя. — Что это за «личное» такое, о котором нельзя по телефону? — пробурчал в трубку Чижов. — Ладно, я буду в Сити, подъезжай, найдешь меня, где обычно. Брать такси из аэропорта Фалалеев не решился: вечер, темно, погода отвратительная, из-за любой аварии могут возникнуть пробки, терять время нельзя, оно тает прямо на глазах. Поехал на электричке до Павелецкого вокзала, так намного быстрее и надежнее. В деловом комплексе, который для краткости называли просто «Сити», он оказался в десятом часу вечера. Здесь располагался и офис Чижова, и рестораны, в которых он предпочитал устраивать деловые обеды и ужины. «Где обычно» означало тот ресторан, в котором Чижов чаще всего угощал партнеров по переговорам. Чижов заставил себя ждать почти полчаса после того, как Руслан Максимович отзвонился и сказал, что находится в холле перед входом в ресторан. За эти полчаса Фалалеев еще раз мысленно проговорил все то, что собирался сказать шефу, а заодно и обдумал дополнительные аргументы, которыми мог бы воспользоваться, если его слова не возымеют желанного действия. Чем он может давить? Только компроматом, которого собралось у Фалалеева немало. Но это шантаж. А шантаж — всегда плохо. И не потому, что некрасиво, это-то черт с ним, а потому, что порождает не желание помочь, а страх, ненависть и стремление нанести ответный удар, уничтожить. Если запустить механизм, то последствия всегда бывают катастрофическими. Можно добиться от Чижова помощи посредством шантажа и освободить девочку, можно. Но во что после этого превратится жизнь Фалалеева и всей его семьи? Какова цена одного и цена другого? Цена вопроса, одним словом. Чижов вышел в холл со злым лицом и лоснящимися от жирной пищи губами. На лбу испарина, к влажной коже прилипла прядь густых волос. «Видно, ужин не впрок, — подумал Фалалеев, — в переговорной шеф не смог добиться того, чего хотел, понадеялся на застолье, а партнеры упираются». — Ну, что у тебя?