Руслан Максимович перевел дыхание, стараясь, чтобы голос не дрожал. — У меня похитили дочь. Для ее освобождения нужно, чтобы вы связались с генералом и попросили его договориться на самом верху. Мне назвали фамилии людей, о которых идет речь. Одного нужно освободить из-под стражи, против другого возбудить дело и арестовать. Ничего сложного. Но действовать нужно быстро, мне позвонили в начале пятого и дали всего сорок восемь часов на решение вопроса. Чижов схватил его за плечо, отвел в сторонку, почти зажав в угол, приблизил к Фалалееву лицо с побелевшими от ярости глазами. — Ты соображаешь, что несешь? — прошипел он. — Да как ты посмел с этим прийти ко мне? — Но генерал же ваш друг, вы с ним… — растерялся Фалалеев. Такого напора и столь бурной реакции он не ожидал. Вероятность отказа, конечно, предполагал и готовился противостоять, но гнева и ярости не предвидел. — С чем я, по-твоему, должен идти к генералу? С бутылкой коньяку? Что я могу ему предложить в обмен на услугу? Он должен будет идти наверх, — Чижов ткнул пальцем в потолок, — и просить. Понимаешь? Просить! И что-то дать взамен. Или останется должен. А виноватым в этом буду я. И вообще, о ком речь идет? — Семенюк и Грабовский, — быстро ответил Руслан Максимович. Лицо Чижова исказилось до неузнаваемости в гримасе страха и одновременно отвращения. Похоже, об этих людях он знал, в отличие от Фалалеева, и знал немало. — Я в это лезть не буду, — отрезал шеф. — И тебе запрещаю. — Но у меня похитили ребенка! Девочка, школьница, семнадцать лет… — беспомощно забормотал Фалалеев и зачем-то добавил: — Выпускной класс. — Как похитили — так и вернут, — цинично заявил Чижов. — И не смей больше даже заговаривать об этом. — А если я пойду к генералу сам, напрямую? — Если ты, шавка, что-то можешь сделать сам — делай. А ко мне больше не подходи. Руслан Максимович чувствовал себя беспомощным и ничтожным. И еще раз успел до того, как Чижов развернулся и ушел, подумать о том, что шантаж ему, Фалалееву, не осилить. Не потянуть. Знает он много, но вступать в открытую борьбу с этим человеком, не ведающим жалости и не имеющим совести, просто не посмеет. Обратиться к генералу? Нужно время, чтобы добраться до него. Фалалеев ведь только числился личным помощником Чижова, чтобы трудовая книжка где-то лежала и доходы оправдывались зарплатой. Все, что Руслан Максимович знал о своем шефе, вся компрометирующая информация была из числа случайно подсмотренного, подслушанного или прочитанного в небрежно оставленных бумагах. Доступа к списку телефонных контактов у Фалалеева не было, деловыми встречами и звонками занималась секретарь, а уж особые номера телефонов хранились только в мобильнике самого Чижова. Можно, можно все организовать, все узнать, выцепить нужные сведения, но для этого требуется время, которого нет. Фалалеев спустился вниз, вышел из здания. Набережная залита огнями, от чего ночное небо кажется светло-синим, почти безветрено, и тихо падает первый, еще не крупный и не густой, снег… И почему красивое замечаешь чаще всего тогда, когда на душе черно? Он медленно шагал вдоль набережной, пытаясь собраться с мыслями. Надо что-то предпринимать, что-то придумать, пока еще можно с кем-то связаться. Уже одиннадцатый час вечера, пройдет максимум полчаса — и звонить станет некому, ни один человек не потерпит, когда ему в такое позднее время начнет морочить голову какой-то незнакомый тип. Даже слушать не станет, просто наорет и бросит трубку. Придется ждать хотя бы до девяти утра, а это будет означать потерю еще десяти часов. А дочка где-то там, у чужих людей, плачет от страха… И хорошо, если только от страха, а не от боли. Вдруг ее мучают? Не дают еды, питья, не выводят в туалет? Вдруг ее истязают или насилуют? У него помутилось в глазах, пришлось остановиться и переждать спазм. Когда глаза Фалалеева вновь обрели способность видеть четко, пришло решение. У него есть один номер телефона, раздобытый, вернее, подсмотренный совершенно случайно у того самого генеральского доверенного лица. Если номер не изменился с тех пор, то по нему ответит человек, которому Руслан Максимович может кое-что предложить в обмен на помощь по спасению дочери. Большаков Вечер получился неожиданно спокойным и милым, Юлия Львовна перестала дуться, дети, вопреки обыкновению, сидели дома, в квартире царила атмосфера покоя и умиротворения. Никто не сердился, не нервничал и не выяснял отношения, и Константин Георгиевич уселся ужинать, еще питая пусть и слабую, но все-таки надежду на несколько часов отдыха: несмотря на выходной, ему все-таки пришлось сегодня быть на службе. Последний разговор с капитаном Дзюбой, состоявшийся во второй половине дня, вселил некоторую уверенность в том, что парень справится с заданием. Ну какой же молодец, какая умничка! Впрочем, молодцы все: и Ромка, и ребята, которые ему помогали. Большаков по собственному опыту знал, что такую сложную комбинацию фактов невозможно осмыслить и правильно интерпретировать в одиночку в короткие сроки. Законы мышления таковы. Тут приходится выбирать: либо ты работаешь один, но на это уходит очень много времени, либо ты работаешь быстро, но тогда уж в команде. Шерлок Холмс — это, конечно, классно придумано, но не жизненно. Да и сроки над великим сыщиком не висели, он был птицей полета свободного и высокого. Теперь тремя убийствами, совершенными неизвестно кем и неизвестно почему, будут заниматься серебровские и шолоховские полицейские, а задачей Ромки так и останется вычисление траектории движения и внутренних закономерностей деятельности Игоря Пескова, чтобы можно было спрогнозировать его следующий шаг и понять, где беглеца можно отловить. Достоверное исключение из серии одного убийства позволит избежать искажений и не наделать ошибок в этой работе. Если первоначально Роман исходил из того, что для Пескова убийство — дело не простое и ему требуется время на психологическое восстановление, то теперь этот постулат выглядит довольно сомнительно. Без шолоховского эпизода интервал между убийством в Сереброве 17 мая и следующим, в лесопарке города Дворецка, 3 августа, получался внушительным, два с половиной месяца. А вот следующие интервалы — уже по месяцу с маленьким хвостиком, то есть вдвое короче. Вывод? Песков понял, что так много времени на подготовку и восстановление ему не нужно и не такое уж страшное и тяжелое это дело — лишить другого человека жизни. Разница в характеристике, казалось бы, невелика, но очень важна, если хочешь правильно понять, как Песков мыслит и как чувствует. Спасибо Орлову, он собирает столько информации, сколько может, и это позволит теперь Дзюбе анализировать факты, опираясь хоть на какую-то платформу, довольно, впрочем, шаткую… Но другой все равно нет. И создавать ее некогда. Одним словом, оснований для радужного оптимизма пока маловато, но и впадать в отчаяние рано. И можно хотя бы пару часов насладиться возможностью расслабиться и отдохнуть, пользуясь тем, что дети дома и нет необходимости волноваться за них, а жена в хорошем настроении и не заводит снова и снова разговор о приемном ребенке… Как жаль, что такие вечера выпадают на долю полковника Большакова нечасто! Все было хорошо в этот вечер: и Юлия выглядела посвежевшей и помолодевшей, и еда казалась необыкновенно вкусной, и дети ничем не огорчили, даже напротив, обрадовали сообщением, что на Новый год никуда не поедут и останутся праздновать дома с родителями. Правда, Константин Георгиевич заподозрил, что решение это было не совсем добровольным и явилось скорее результатом трагических монологов Юленьки о том, что дети выросли и она теперь чувствует себя брошенной и никому не нужной… Но важно, что дочь и сын услышали маму, посовещались, сделали выводы и приняли решение. Хорошее решение. А это означает, что им с Юлей удалось воспитать умных и добрых детей, умеющих слышать чужую боль и сочувствовать ей. Эти благостные размышления, фоном к которым служило бормотание телевизора — Юля увлеченно смотрела американский сериал про медиков, — были прерваны телефонным звонком. Оба аппарата — и служебный, и личный — лежали рядом, на столе. Рингтон был от личного номера. Большаков почуял недоброе: кто в такое время станет звонить? Поздний вечер… Неужели с Шарковым беда? Нет, только не это! — Константин Георгиевич? — раздался в трубке незнакомый мужской голос. — Да, слушаю вас. — Город Серебров, Анна Зеленцова и капитан Дзюба, — лаконично сообщил голос. Неожиданно. Необъяснимо. Но разобраться нужно быстро. — И? — вопросительно произнес Большаков, невольно заражаясь навязанным собеседником телеграфным стилем. — Мне нужна ваша помощь. В обмен — информация, которая может быть для вас полезной. Очень полезной. — Слушаю. — Только при личной встрече. И лучше поскорее. Вот это точно, лучше поскорее. Если речь идет о деле, которое может стоить жизни Шаркову, то нельзя терять ни минуты. Ромка там, в Сереброве и Шолохове, почти не спит, уже еле живой, сегодня при общении по скайпу Большаков с трудом узнал бравого рыжеволосого капитана: голубые, всегда такие яркие и живые глаза потухли и словно подернулись мутной пленкой, приобретя нездоровый сероватый цвет, лицо осунулось, проступили носогубные складки. Разве имеет право Большаков требовать от парня такой изнуряющей работы и при этом наслаждаться домашним уютом и покоем в обществе супруги и детей? — Куда ты? — встрепенулась Юлия Львовна, когда муж встал с дивана, вышел в прихожую и начал одеваться. — Мне нужно по работе. Юлия Львовна картинно вздохнула. За много лет внезапные изменения планов, ночные звонки и прочие вещи, обычно сопровождающие жизнь оперативников, да и многих других сотрудников полиции, стали для нее привычными, не вызывали ни удивления, ни ропота, ни упреков. Но горестно вздохнуть и изобразить неудовольствие — это же святое! — Надолго? — спросила она. — Не знаю, пока не могу сказать. Как получится. Не жди меня, ложись спать. Он застегнул куртку и сунул в карман бумажник и ключи от машины. Встреча с незнакомцем состоится здесь же, во дворе дома, но кто знает, чем она закончится? Вполне возможно, придется потом куда-то ехать. * * * — Откуда у вас мой адрес? Это было первым, о чем спросил Большаков, когда к нему подошел сухощавый, среднего роста мужчина в хорошо сшитом пальто и с дорогой дорожной сумкой, висевшей на ремне через плечо. Об адресе Константин Георгиевич подумал в первую очередь, еще пока разговаривал с незнакомцем по телефону. На вопрос «Где?» тот сказал, что будет возле дома Большакова через три-четыре минуты. Значит, приехал заранее и только потом позвонил. — Я объясню и про адрес, и про телефон. Но потом, хорошо? Сначала поговорим о деле. — Поговорим, — согласился полковник. — Я вас слушаю. — Вы знаете, кто такая Анна Зеленцова? — Разумеется. Дальше. — Вам известно, что она сдает одну из принадлежащих ей квартир? — Известно. — Вам известно, что имя ее нынешнего квартиранта — Никита Никоненко? — Нет, впервые слышу. Это важно? — Может быть. Константин Георгиевич, не требуйте от меня сейчас никаких объяснений, время дорого, просто выслушайте и, пожалуйста, поверьте. Вы видите — я не торгуюсь с вами, не оговариваю условия предварительно, я готов первым дать вам информацию, не имея никакой уверенности, что вы мне за нее заплатите. Я поступаю так только потому, что у меня безвыходная ситуация и мне больше не к кому обратиться за помощью. — Слушаю вас, — повторил Большаков. — Никита Никоненко регулярно взламывает информационные базы органов внутренних дел. Мне кажется, вас это должно заинтересовать. — Вы имеете в виду базы Сереброва? — Я имею в виду базы по всей стране. Полковник Большаков славился среди коллег невероятной выдержкой и самообладанием. Но сейчас он окаменел. Вот, стало быть, как… — Я могу быть уверенным в точности этой информации? — Абсолютно. Я видел компьютер Никоненко собственными глазами. И копался в нем тоже сам. Более того, я скачал имеющиеся в нем данные и могу их предоставить. — Я понял. Что вы хотите взамен? — У меня похитили дочь, — голос незнакомца предательски дрогнул. — Мне дали сорок восемь часов на решение вопроса, из них прошли уже семь. Я обратился за содействием, но мне было отказано. Больше мне некого просить, только вас.