— Поразительно, — паскудно ухмыльнулся ведьмак. — Как будоражит всех мой нейтралитет. Всем не терпится заключать со мной пакты и союзы, предлагать сотрудничество, втолковывать, что необходимо делать выбор и присоединяться к соответствующей стороне. Вильгефорц, ты напрасно теряешь время. В этой игре я тебе партнер не равный. Не вижу возможности оказаться вместе на одном полотне в Галерее Славы. Тем более — на батальном. Чародей молчал. — Расставляй, — продолжал Геральт, — на своей доске королей, ферзей, слонов и пешек, не обращая на меня внимания, потому что я на этой шахматной доске значу не больше, чем покрывающая ее пыль. Это не моя игра. Ты утверждаешь, что мне придется выбирать. Ошибаешься. Я не стану выбирать. Я подлажусь к событиям. Подлажусь к тому, что выберут другие. Я всегда так поступал. — Ты фаталист. — Да. Хоть это и еще одно слово, которого я знать не должен. Повторяю: это не моя игра. — Неужто? — Вильгефорц перегнулся через стол. — В этой партии, ведьмак, на шахматной доске уже стоит черная ладья, намертво связанная с тобой узами Предназначения. Ты знаешь, о ком я, верно? Думаю, ты не хочешь ее потерять? Глаза ведьмака превратились в щелочки. — Что вам нужно от ребенка? — Есть только один способ узнать. — Предупреждаю: я не допущу, чтобы ее обидели… — Есть только один способ сделать это. Я предложил тебе его, Геральт из Ривии. Обдумай мое предложение. У тебя впереди целая ночь. Думай, глядя на небо. На звезды. И не перепутай их с теми, которые отражаются в поверхности пруда. Песок в часах пересыпался. *** — Я боюсь за Цири, Йен. — Напрасно. — Но… — Поверь мне. — Она обняла его. — Поверь, прошу тебя. Не обращай внимания на Вильгефорца. Он — игрок. Он хотел тебя обмануть, спровоцировать. И частично ему это удалось. Но это не имеет значения. Цири — под моей опекой, а в Аретузе она будет в безопасности, сможет развить свои способности, и никто ей не помешает. Никто. Однако о том, чтобы она стала ведьмачкой, забудь. У нее иной дар. И иным свершениям она предназначена. Можешь мне поверить. — Я верю тебе. — Какой прогресс! А о Вильгефорце не думай. Грядущий день прояснит многое и разрешит массу проблем. «Грядущий день, — подумал он. — Она что-то от меня скрывает. А я боюсь спросить. Кодрингер был прав. Я попал в дикую кабалу. Но теперь у меня нет выхода. Приходится ждать, что принесет грядущий день, который якобы прояснит многое. Приходится ей верить. Я знаю: что-то должно случиться. Подожду. И подлажусь к ситуации». Он взглянул на секретер. — Йен? — Я здесь. — Когда ты училась в Аретузе… Когда спала в такой же комнате, как эта… У тебя была куколка, без которой ты не могла уснуть? Которую днем усаживала на секретер? — Нет. — Йеннифэр резко пошевелилась. — У меня вообще не было кукол. Не спрашивай об этом. Пожалуйста, не спрашивай. — Аретуза, — шепнул он, осматриваясь. — Аретуза на острове Танедд. Ее дом. На многие годы… Когда она отсюда выйдет, будет зрелой женщиной… — Прекрати. Не думай и не говори об этом… Лучше… — Что, Йен? — Люби меня. Он обнял ее. Прикоснулся. Нашел. Йеннифэр, невероятно мягкая и жесткая одновременно, громко вздохнула. Слова, которые они произносили, обрывались, тонули во вздохах и ускоренном дыхании, переставали что-либо значить, рассеивались. Они умолкали, сосредоточивались на поисках самих себя, на поисках истины. Они искали долго, нежно и тщательно, боясь неуместной поспешности, легкомысленности и развязности. Они искали сильно и самозабвенно, боясь святотатственного сомнения и нерешительности. Они искали осторожно, боясь кощунственной грубости. Они отыскали друг друга, преодолели страх, а минуту спустя нашли истину, которая вспыхнула у них под веками поражающей, ослепительной очевидностью, стоном разорвала сжатые в отчаянии губы. И тогда время спазматически дрогнуло и замерло, все исчезло, а единственным живым чувством было прикосновение. Минула вечность, вернулась реальность, а время опять дрогнуло и снова сдвинулось с места, медленно, тяжело, словно огромный перегруженный воз. Геральт взглянул в окно. Луна по-прежнему висела на небе, хотя то, что случилось мгновение назад, в принципе должно было бы сбросить ее на землю. — Ой-ёй-ёй, ой-ёй, — после долгого молчания проговорила Йеннифэр, медленным движением стирая со щеки слезинку. Они лежали неподвижно на разбросанной постели, под шум дождя, среди исходящего паром тепла и угасающего счастья, в молчании, а вокруг них клубилась бесформенная тьма, перенасыщенная ароматами ночи и голосами цикад. Геральт знал, что в такие моменты телепатические способности чародейки обостряются и усиливаются. Поэтому старался думать только о прекрасном. О том, что могло принести ей радость. О взрывной яркости восходящего солнца. О тумане, стелющемся на рассвете над горным озером. О хрустальных водопадах, в которых резвятся лососи, такие блестящие, словно они отлиты из серебра. О теплых каплях дождя, барабанящих по тяжелым от росы листьям лопухов. Он думал для нее. Йеннифэр улыбалась, слушая его мысли. Улыбка дрожала на ее щеке лунными тенями ресниц. *** — Дом? — вдруг спросила Йеннифэр. — Какой дом? У тебя есть дом? Ты хочешь построить дом? Ах… Прости. Я не должна… Он молчал. Он был зол на себя. Думая для нее, он против своего желания позволил ей прочесть мысль о ней. — Прекрасная мечта. — Йеннифэр нежно погладила его по руке. — Дом. Собственноручно построенный дом, в этом доме ты и я. Ты бы разводил лошадей и овец, я занималась бы огородом, варила еду и чесала шерсть, которую мы возили бы на торг. На денежки, вырученные за шерсть и дары земли, мы покупали бы все необходимое, ну, скажем, медные казанки и железные грабли. Время от времени нас навещала бы Цири с мужем и тройкой детей, иногда на несколько деньков заглядывала бы Трисс Меригольд. Мы бы красиво и благолепно старели. А если б я начинала скучать, ты вечерами насвистывал бы мне на собственноручно изготовленной свирели. Всем известно: игра на свирели — лучшее лекарство от хандры. Ведьмак молчал. Чародейка тихонько кашлянула и сказала: — Прости. Он приподнялся на локте, наклонился, поцеловал ее. Она резко пошевелилась, обняла его. — Скажи что-нибудь. — Я не хочу тебя потерять, Йен. — Но я же твоя. — Эта ночь кончится. — Всему на свете приходит конец… «Нет, — подумал он. — Не хочу так. Я устал. Я слишком устал, чтобы спокойно принять перспективу концов, становящихся началами, с которых надо все начинать заново. Я хотел бы…» — Помолчи. — Она быстро положила пальцы ему на губы. — Не говори, чего бы ты хотел и о чем мечтаешь. Ведь может оказаться, что я не сумею исполнить твоих желаний. А это причинит мне боль. — А чего хочешь ты, Йен? О чем мечтаешь? — Только о досягаемом. — А как же я? — Ты уже мой. Он долго молчал. И дождался той минуты, когда она прервала молчание. — Геральт? — Ммм?.. — Люби меня. Ну пожалуйста… Когда Геральт пришел в себя, луна по-прежнему была на своем месте. Яростно бренчали цикады, словно и они безумием и исступленностью стремились перебороть беспокойство и страх. Из ближайшего окна в левом крыле Аретузы кто-то, кто не мог уснуть, кричал и бранился, требуя тишины. Из окна с другой стороны какой-то обладатель артистической души бурно аплодировал и поздравлял с успехом… — Ох, Йен… — укоризненно шепнул ведьмак. — Была причина… — Она поцеловала его, потом прижалась щекой к подушке. — У меня был повод кричать. Вот я и кричала. Этого нельзя глушить в себе, это нездорово и противоестественно. Обними меня, если можешь. Глава 4 Телепорт Лара, или Портал Бенавента, названный так по имени обнаружившего его чародея, расположен на верхнем этаже Башни Чайки на острове Танедд. Стационарный, спорадически активный. Принципы функционирования — неизвестны. Назначение — неизвестно, вероятнее всего, искажено в результате самораспада; при активации не исключены многочисленные разветвления либо разбросы.