– И кто-нибудь кого-нибудь вылечил? – Ну, ты же знаешь, что такое маловероятно или даже вообще невозможно. – Значит, вы потерпели неудачу. И переехали сюда. Как Гамаш. Деревня неудачников. Мирна не собиралась снова поддаваться на провокации парня. Хотя она и ощутила, как злость запускает в нее корявый палец. Вместо этого она кивнула на ноутбук, включенный в Интернет через телефонную линию: – Можешь попользоваться. Поищи кое-какие вещи. Измени факты – и ты изменишь чувства. – Вау, спасибо за проницательность. Он схватил куртку и, прыгая через две ступеньки, спустился в книжный магазин Мирны, а оттуда выбежал на улицу. Стоя у большого окна на своем чердаке, Мирна увидела Жака внизу на дороге, в свете, льющемся из бистро. Он повернулся, посмотрел на нее и широкими шагами пошел прочь. Мимо дома Клары. Мирна следила за ним, пока он не растворился в темноте. А потом в этой темноте появился огонек. * * * Осмотрев дом и даже заглянув под кровати, чтобы проверить, не умерла ли сумасшедшая старуха и не закатилась ли туда, Натаниэль отправился в бистро. Ее там не было. Крупный мужик, один из двух владельцев, предложил Натаниэлю заглянуть в дом по соседству. Дом Клары Морроу. Он пошел туда, но по пути встретил Амелию, которая шла в бистро из дома Клары. – Рут Зардо? Нет, там ее нет. К сожалению. Только старуха-художница. Она все время смотрит на меня. У меня от нее мурашки по коже. Мне пришлось уйти. – Зачем ты делаешь это с собой, если тебе не нравится, когда люди на тебя глазеют? – спросил Натаниэль, указывая на ее пирсинг и татуировки. – А ты почему так одеваешься? – махнула она рукой в его сторону. – Что? – Он посмотрел на свою куртку и джинсы. – Все так одеваются. – Вот именно. Почему ты хочешь быть как все? – Почему ты хочешь быть как никто? На самом деле Амелия ушла из дома Клары не из-за хозяйки. Когда та встала со своего высокого табурета, Амелия увидела портрет. В полный рост. Автопортрет. Изображение словно сошло с холста и устремилось прямо к Амелии. Приблизилось к ней вплотную. Их взгляды встретились: женщины на полотне и человека в мастерской. Нарисованная женщина сердито смотрела на нее. Она словно знала Амелию. И знала, что та сделала. И Амелия убежала. Свет горел, и дверь была открыта. Амелия не помнила, когда в последний раз заходила в церковь. Может быть, когда ее крестили, хотя, подумав об этом, она усомнилась, а крестили ли ее вообще. Церковь была совсем небольшая, самая маленькая из тех, что видела Амелия. В темноте разглядеть здание было нелегко. Они заметили только свет в витражном окне. На витраже не было ни распятия, ни святого, ни мученика. В ночи сверкали изображения юношей. Даже еще не мужчин. Они тяжело шли по стеклянному полю боя. – Идем, – сказал Натаниэль, уже поднявшийся по ступенькам крыльца к двери. – Габри сказал: если мадам Зардо не дома, и не в бистро, и не у художницы, то она здесь. Может быть, уснула. – На кой она тебе сдалась? – спросила Амелия, шагая следом за ним. – Она моя хозяйка, – ответил он. – Куда мне еще идти? Рут Зардо и вправду лежала здесь, пристроив утку на животе. Голова Рут покоилась на Псалтыри. – Она мертва? – прошептал Натаниэль. – Хер вам мертва, – раздался голос. Рут села, но посмотрела не на вошедших, а на человека, произнесшего эти слова. Кадет Жак Лорен сидел сбоку, задрав ноги на скамейку перед собой. Он пил пиво, которое взял из холодильника черной женщины и сунул в карман своей куртки. Он почти идеально имитировал голос Рут. Вплоть до интонации. Сердитой и оскорбленной. Ему даже удалось передать еле уловимую уязвимость. Натаниэль рассмеялся, но пришел в ужас, когда Жак и Рут обернулись и посмотрели на него. «Господи, помоги», – подумал он. – Что ты здесь делаешь? – спросили они все одновременно друг у друга как раз в тот момент, когда появилась Хуэйфэнь. – Я видела, как вы пошли сюда. Ой, замечательно. – Она села рядом с Жаком, выхватила у него бутылку и глотнула пива. – Почему мы здесь? – Я здесь, чтобы побыть в тишине и покое, – объявила Рут, злобно глядя на кадетов. Жак наклонил в ее сторону бутылку с пивом, и она, поколебавшись секунду, кивнула. Он поднялся и отдал Рут бутылку, а сам сел рядом с ней. – Я наблюдал за вами, – сказал он. – Почему вы смотрите на это? Он кивнул на витраж и хрупких юношей. – А куда еще я должна смотреть? – проворчала Рут, возвращая ему бутылку. Кадеты оглядели церковь. По обе стороны от прохода стояли деревянные скамьи ручной работы, все немного разные. Скамей было всего несколько рядов, а перед ними – алтарь, тоже ручной работы. Хорошей работы. Украшенный красивой резьбой, изображающей листья и громадный, разлапистый дуб. – Я иногда прихожу сюда сочинять, – призналась Рут, и они заметили блокнот, затиснутый между нею и спинкой скамьи. – Здесь тихо. Никто больше не ходит в церкви. Бог оставил это здание и отправился странствовать. Или размышлять. – В лесной глуши, – добавила Амелия. Рут недовольно посмотрела на нее, но Амелии показалось, что это скорее по привычке, чем из неприязни. И у нее создалось впечатление, что старая поэтесса ищет не только покой и тишину. Амелия села на жесткую скамью по другую сторону прохода и посмотрела поверх головы Рут на витраж. Снаружи казалось, что солдаты возвращаются. А изнутри – они уходили. Прощались. Исчезали. Под витражом виднелась подпись, однако Амелия не могла разобрать слова. В церкви были и другие окна, включая красивое круглое окно-розу над дверью. Но только одно окно с картиной. Причем это был не просто образ. От него веяло чувством. Тот, кто его сделал, работал с любовью. Отдал витражу частичку своей души. Изображение было детализированное. Замысловатое. Драные, заляпанные грязью носки мальчишек. Обтянутые кожей костяшки на испачканных руках, сжимающих винтовку. Револьвер в кобуре одного из изображенных. Медные пуговицы. Да, художник работал с большой любовью. Вплоть до последней детали. И тут Амелия кое-что увидела. Она встала и двинулась между скамьями. Ближе, ближе. – А ты не должна вспыхнуть огнем? – спросила Рут, когда девушка проходила мимо. Амелия шла прямо к витражу и смотрела на одного из юношей. На того, что с револьвером. Из его котомки с одной стороны, где пряжка была сломана, торчал лист бумаги. Она приблизилась почти вплотную и разглядела три сосны. И снеговика. Глава двадцать первая – Срань господня! – выдохнула Мирна, отступив от окна.