Было всего пять часов вечера, но с таким же успехом могла бы быть полночь. В бистро начали собираться клиенты, чтобы встретиться с друзьями cinq a sept[12], в коктейльный час по окончании рабочего дня. Арман не пришел сюда, он предпочел покой и тишину кабинета, поскольку приближался первый день нового семестра. Отведя глаза от украшенных деревьев, Рейн-Мари посмотрела на свой дом, на свет в окне кабинета. Она испытала облегчение, узнав о решении мужа возглавить академию. Ей казалось, что это идеальная должность для человека, более склонного искать редкую книгу, чем убийцу. Но он тридцать лет занимался поиском убийц. И как ни странно, делал это весьма успешно. Он находил убийц всех видов и мастей. Тех, кто совершал умышленные убийства, и тех, кто вообще не был способен на мышление, а убивал спонтанно. Все они забирали чужие жизни, и всех их находил ее муж, за очень редкими исключениями. Да, Рейн-Мари обрадовалась, когда, рассмотрев все предложения и обсудив их с нею, Арман решил принять руководство Полицейской академией. Взять на себя задачу очистить ее от грязи, оставленной годами жестокости и коррупции. Она радовалась до того момента, когда с удивлением обнаружила на его лице мрачное выражение. И тогда в ее душу проник холодок. Не смертельный холод, но предупреждение о том, что впереди трудные времена. – Ты уже целый день это разглядываешь, – сказала Мирна, вторгаясь в мысли Рейн-Мари и показывая на бумагу в руке Рут. Старая поэтесса держала ее бережно, за края. – Можно посмотреть? – спросила Рейн-Мари мягким голосом и протянула руку, словно приглашая потерявшуюся собаку в машину. Будь в ее руке бутылка виски, Рут уже виляла бы хвостом на переднем сиденье. Рут окинула всех взглядом, а потом отдала бумагу. Но не Рейн-Мари. Кларе. Глава пятая – Это карта, – сказал Арман, склоняясь над бумагой. – И что же стало ключом к разгадке, мисс Марпл? – спросила Рут. – Эти линии? Они – то, что мы называем дорогами. А вот это, – она ткнула в бумагу корявым пальцем, – река. Последние слова она произнесла медленно, с преувеличенным терпением. Арман выпрямился и посмотрел на нее поверх очков, после чего снова погрузился в изучение бумаги, разложенной на столе под лампой. В этот зимний вечер они собрались в доме Клары на буйабес со свежим багетом из пекарни Сары. Клара и Габри в кухне добавляли последние ингредиенты в блюдо дня. Морские гребешки, креветки, мидии, розовые кусочки лосося. Мирна тем временем нарезала багет. Тонкие ароматы чеснока и укропа витали в гостиной, смешиваясь с запахом дымка из камина. За стенами дома стоял хрустящий морозец, звездное небо окутали тучи, угрожая новым снегопадом. Но в доме было тепло и покойно. – Недоумок, – пробормотала Рут. Вообще-то, несмотря на замечание Рут, вопрос о том, что представляет собой эта бумага, оставался дискуссионным. На первый взгляд она ничуть не напоминала карту. Немного потертая и порванная, она была превосходно и замысловато иллюстрирована изображениями медведей, оленей, гусей, размещенных среди гор и лесов. В буйном смешении времен года весенняя сирень соседствовала с пышными пионами и кленом в роскошном осеннем убранстве. В верхнем правом углу стоял, победно подняв хоккейную клюшку, снеговик в вязаной шапочке с помпоном и в ceinture flechee[13] на округлой талии. Вся картина производила впечатление безудержной радости. Глупости, которая каким-то образом умудрялась быть одновременно милой и очень трогательной. Она не походила на примитивный рисунок деревенского художника, где больше энтузиазма, чем таланта. Она была создана человеком, вовсе не чуждым искусству, знакомым с работами мастеров, которым он искусно подражал. За исключением снеговика: этот образ, насколько было известно Гамашу, никогда не появлялся ни у Констебля, ни у Моне, ни даже у «Группы семи»[14]. Да, требовалось некоторое время, чтобы увидеть за всем этим главное, самую суть. Карту. Со всеми контурными линиями и ориентирами. Три маленькие сосны, похожие на играющих детей, явно обозначали эту деревню. Тут были тропинки, каменные стены и даже скала Ларсена, названная так потому, что там однажды застряла корова Свена Ларсена и ее пришлось спасать. Гамаш наклонился ниже. И увидел корову. Он разглядел даже тоненькие, как паутинка, линии параллелей и меридианов. Создавалось впечатление, будто военная карта проглотила произведение искусства. – Не замечаешь ничего странного? – спросила Рут. – Замечаю, – сказал Гамаш, взглянув на старую поэтессу. Она усмехнулась и уточнила: – Я имею в виду карту. И спасибо за комплимент. Гамаш улыбнулся в ответ и вернулся к изучению документа. Много слов напрашивалось для описания карты. Красивая. Детальная. Изящная и в то же время смелая. Необычная в своем переплетении практичности и искусства. Но странная ли? Нет, он бы никогда не использовал такое слово. Однако он хорошо знал старую поэтессу. Даже бессмысленные слова она применяла со смыслом. Если она сказала «странная», то именно это и имела в виду. Впрочем, представление Рут о странности могло не совпадать с представлением других людей. Она считала странной воду. И овощи. И оплату счетов. Гамаш нахмурился, обратив внимание, что торжествующий снеговик вроде бы куда-то показывает. Туда. Он склонился ниже. Туда. – Тут пирамида. – Палец Армана завис над изображением. – Да-да, – нетерпеливо произнесла Рут, словно пирамиды стояли повсюду. – Но странного ты ничего не замечаешь? – Она не подписана, – сказал он и снова вгляделся в рисунок. – Когда ты в последний раз видел подобную карту? – вопросила Рут. – Напряги мозги, придурок. Услышав ее ворчливый голос, Рейн-Мари посмотрела в ту сторону, поймала взгляд Армана и сочувственно улыбнулась, а потом вернулась к своему разговору. Она обсуждала с Оливье сегодняшние находки в ящике для одеял. Стопка «Vogues» начала ХХ века. – Захватывающее чтение, – сказала она. – Я заметил. Рейн-Мари давно интересовало, можно ли судить о человеке по тому, что висит у него на стенах. Картины, книги, украшения. Но до этого момента ей не приходило в голову, что о человеке можно судить по тому, что у него в стенах. – Здесь явно жила женщина, интересовавшаяся модой, – сказала она. – Либо женщина, – откликнулся Оливье, – либо гей. Он бросил взгляд в кухню, где Габри, виляя бедрами, исполнял какой-то немыслимый танец с поварешкой. – Вы думаете, это мог быть прадедушка Габри? – спросила Рейн-Мари. – Если возможно родиться от длинной череды геев, то Габри это удалось, – сказал Оливье, и Рейн-Мари рассмеялась. – Ну а что скажете о находке номер один? Они посмотрели туда, где сидели Арман и Рут. – Эта карта, – задумчиво произнес Оливье. – Какие-то пометы на ней. Может быть, потеки от воды. И грязь, что вполне ожидаемо. Однако пребывание в стене помогло ей сохраниться. Солнце на нее не воздействовало. Краски не выцвели. Она такая же старая, как и все остальное в ящике. То есть ей лет сто. Она чего-то стоит, как по-вашему? – Я всего лишь архивист. Антиквариатом торгуете вы. Он отрицательно покачал головой: – Сомневаюсь, чтобы кто-то дал за эту карту больше нескольких долларов. Она забавная, и рука художника чувствуется, но главное здесь – эти нововведения. Чье-то представление о шутке. И к тому же она слишком узкого назначения, чтобы интересовать кого-то, кроме нас. Рейн-Мари согласилась. От рисунка веяло очарованием, но часть этого очарования состояла в наивности. Корова? Пирамида, бог ты мой! И три живые сосны. Прозвучало приглашение к трапезе, если крик Габри «Скорее, умираю с голоду!» мог сойти за приглашение. Во всяком случае, новостью это не было. За поеданием морских гребешков, креветок, мидий, розовых кусочков сочного лосося говорили о «Монреаль Канадиенс», об их победном сезоне, о внутренней политике, о незапланированном выводке щенков у золотистого ретривера мадам Лего. – Я подумываю, не взять ли одного, – сказала Клара, макая в буйабес кусочек поджаренного багета, пропитанного соусом айоли с шафраном. – Я тоскую по Люси. Было бы неплохо иметь рядом живое существо.