– Ладно, ясно. Последний вопрос к вам: вы после истории с роликом в интернете с фотографом Ниловым общались? – Да, – Вакулин кивнул. – Мне для документов фотографироваться надо было, в паспорте менять фото – а то банк по фотографии двадцатилетней давности отказывается узнавать, и для загранпаспорта нового я тоже фотографировался у него. А куда денешься – в городе одно фотоателье. А документы нужны. – И когда это было? – Для загранпаспорта – в сентябре. А в паспорте фото велели менять три недели назад. Он хороший фотограф был, аккуратный. Дело свое знал. Старался. Жалко парня. – Лицо Вакулина было серьезным и одновременно равнодушным. Катя уже успела отметить, что в Горьевске именно так реагируют на чужую смерть – лицемерно и отстраненно. Но это – примета времени. Хотя в Горьевске она отчего-то особенно бросается в глаза. Глава 11 Вымерший род До музея от отеля «Горьевские дали» можно было дойти пешком. Однако Катя настояла, чтобы они вернулись в отдел за Анфисой. – В музей надо идти с ней, Федор Матвеевич, – доказывала она в машине. – Анфиса больше нашего про фотографии знает. Она может такой вопрос задать, который нам и в голову не придет. – Анфиса Марковна завтра или уже сегодня сядет в эту вашу финтюфлюшку на колесах, и адье! – возразил Гущин. – И с кем мы останемся? – спросила Катя. – Вы контейнер во дворе ОВД почаще вспоминайте, Федор Матвеевич. И пустые кабинеты. И не тешьте себя надеждой, что все ваши начальственные ЦУ здесь кинутся моментально исполнять. Некому стало исполнять. Кто явится на ваш зов? – спросила она с непередаваемой интонацией из «Властелина колец». – Эльфы? Люди? – Контейнер с подарками я не забыл. В смысле морального климата это многое объясняет. «Жучок»-прослушку ведь в кабинете в любом месте можно поставить – не только в подарке или наградном предмете. И все это знают. Про гнусные-то времена я все чаще слышу – и от самых разных людей, из самых разных слоев. Полиция последняя была, где об этом заговорили. Но это еще не повод, чтобы посторонний человек совался в расследование убийства. – Анфиса не посторонняя. Вы ее однажды сами к расследованию убийства привлекли, со мной на пару! – Я бы тоже не возражал, чтобы она… свидетельница пока осталась в Горьевске, – подал голос капитан Первоцветов. – Пока нет никакой ясности ни в чем. Фотограф убит, но она же тоже профессиональный фотограф. Возможно, ее присутствие и советы принесут пользу. – Эльфы явились на подмогу, – хмыкнул Гущин. – Я фильм-то смотрел. Хороший он, героический, хоть и сказка. В отделе они нашли Анфису в коридоре, у запертого кабинета. Допрос закончился, следователь испарился. Анфиса, судя по лицу, тосковала в бездействии. Пока Катя бодро извещала ее, что сейчас они все вместе отправятся в музей, Гущин позвонил патологоанатому. Судмедэкспертизу никто не откладывал, патологоанатом сообщила, что уже приступила к вскрытию. – Вы на теле еще какие-то повреждения нашли? – спросил Гущин. – Кроме черепно-мозговой травмы – следы уколов на руках и бедрах и синяки различной давности. – Наркоман? – Со стажем, Федор Матвеевич. Гущин посмотрел на Анфису так, словно был удивлен, что та не солгала ему о пагубной привычке фотографа Нилова. А историко-художественный музей города Горьевска оказался прелюбопытным местом. Это лишь снаружи он радовал взор строгой архитектурой классицизма – жемчужно-пепельным фасадом и подстриженными в виде шаров липами у входа. Внутри посетителей встречало буйство красок и смешение стилей. Катя сразу поняла, что музей, как и Башня с часами, – это старинная достопримечательность, городская гордость. Пока Гущин и Первоцветов разговаривали с охранником у рамки металлодетектора на входе, прося пригласить кого-то из музейных хранителей, они с Анфисой через холл прошли в парадный зал, украшенный пышной лепниной и позолотой. Дальше начиналась экспозиция музея, расположенного в залах, декорированных с купеческой пышностью – паркетные полы, хрустальные люстры, тяжелые бархатные шторы, картины в тяжелых золотых рамах, множество бронзовых скульптур небольшого размера, фарфор в витринах. В одном из залов Катя увидела, что одна часть стены под стеклом – там сохранились старые обои – синие в золотых лилиях, как в Доме у реки. – Ужасная картина. Это сказал капитан Первоцветов. Как он вошел в зал, они с Анфисой не слышали – ох уж эта его бесшумная кошачья походка! Он стоял возле картины, висевшей в углу у окна. – «Портрет купчихи на смертном одре». Неизвестный художник. – Первоцветов прочел это на табличке под картиной. На полотне была изображена мертвая женщина в пышной постели, на белых подушках – в чепце и жемчугах, с восковым лицом и сложенными на груди руками. Одеяло укрывало ее до пояса – синее, стеганое, в золотых лилиях. Послышались голоса – в зал вошел полковник Гущин в сопровождении низенькой толстой хранительницы музея и молодого парня в джинсах, черной толстовке и черном жилете-дутике. Приглядевшисвь, Катя узнала его – тот самый, что отчаянно скучал в машине на улице Труда, у дома, где Нилов снимал комнаты у местной алкашки Маргоши. Тогда с парнем была спутница – модная пожилая дама. Как же ее звали… она представилась им – кажется, Мария Вадимовна… – Макар, вы пока сами посмотрите коллекцию фарфора, она в соседних залах, – сказала хранительница юнцу. – Там и фарфоровая рамка в витрине, которая Марию Вадимовну интересует. Вы тот предмет где приобрели? – На Арбате, в антикварной лавке. – Голос у парня был приятный. – Тете на юбилей. Та рамка – кузнецовского фарфора, с клеймом. Собственно, я в этих вещах совсем не разбираюсь. Это тетя велела мне прийти сюда, в музей, и посмотреть. – Вы не пожалеете о потраченном времени. У нас прекрасная экспозиция, – заверила его хранительница. И он поплелся расслабленной походкой в соседний зал. Полковник Гущин проводил его взглядом. – Немного у вас посетителей в воскресный день, – констатировал он. – В летний сезон, когда дачники приезжают, посещаемость больше. Экскурсии. Сейчас кто поедет? Глухая осень, очей очарованье… Так чем мы, музей, можем помочь полиции? – В городе есть такое место – Дом у реки, – сразу начал капитан Первоцветов. – Мы бы хотели узнать его историю. Кому он раньше принадлежал, что это за здание. Хранительница скользнула взглядом по его лицу. – Ах, это… Убийство. Я слышала. В городе говорят, там кого-то убили. Дом у реки – это местное название. Как памятник городской архитектуры он по документам проходит как дом купцов Шубниковых. Анфиса быстро подошла к ним. Катя увидела, что она насторожилась. Полковник Гущин прищурился и тоже придвинулся ближе, словно глухой, который хочет лучше расслышать. – Этот дом купец Шубников – старый Шубников, как когда-то называла его молва, – возвел для себя в то время, когда начал на берегу реки грандиозное строительство своей бумагопрядильной фабрики. Видели, наверное, ее корпуса? – И Башню с часами вашу видели, – кивнула Катя. – Поразительное сооружение. – Да уж. Наша изюминка – башня с часами. Старый Шубников строил это все в комплексе. Проект заказал англичанам – отсюда такой лондонский стиль у башни и фабричных зданий. Это было в середине девятнадцатого века, строительство шло очень быстро, и уже в середине пятидесятых годов фабрика начала работать. А в шестидесятых годах девятнадцатого века Шубников занял лидирующее место в российском производстве по обработке хлопка и изготовлению тканей. В Доме у реки он жил несколько лет, наблюдая за строительством фабрики – там были и жилые апартаменты, и купеческая контора – все вместе. И касса. Он жил там до тех пор, пока не родились его сыновья Савва и Мамонт. Потом он начал строить для себя большой особняк здесь, в центре, – может, видели, еще одна наша достопримечательность – Дом с башнями. – Нет, пока не видели, – ответила Анфиса. – Дом у реки какое-то время служил фабричным помещением – ну, до тех пор, пока после смерти старого купца Шубникова его сыновья… точнее, младший сын Мамонт еще сам лично занимался делами производства и фабрики. Пока не произошла та трагедия в их роду. – Что за трагедия? – спросила Анфиса. Катя отметила, что Гущин словно делегировал ей вести беседу про купцов Шубниковых, но сам слушал очень внимательно и словно что-то вспоминал. Или запоминал. – Ох, эта история здесь, в городе, хорошо известна. И в интернете о ней можно прочесть – наберите Горьевск, фабрика Шубниковых, сразу выдаст вам кучу ссылок. Семейная трагедия с убийством. Дело в том, что Шубниковы – некогда столь знаменитые и богатые – это вымерший род. И не революция и экспроприация собственности положили конец их процветанию. Когда старый Шубников умер, его сыновья были молоды. Савва как старший имел приоритет в наследстве и распоряжении капиталом. Но он не занимался делами в силу своего слабого здоровья. И младший, Мамонт, изучавший текстильное производство в Англии, закончивший Кембридж, не желал мириться с таким положением вещей. Он отравил Савву. Якобы положил яд то ли в кофе, то ли в вино. Но по трагическому стечению обстоятельств этот яд вместе с братом выпила и молодая жена Мамонта Глафира. Они умерли. А Мамонт застрелился. У него и Глафиры осталось двое детей, две девочки. Они росли с няньками и опекунами. Фабрике было назначено что-то вроде внешнего управления в виде коллегии из менеджеров-иностранцев, отвечавших за производство, и товарища Мамонта еще с университетских времен – Игоря Бахметьева. Тоже промышленника, банкира, председателя Русского банка и сына знаменитого в Горьевске градоначальника – Святослава Бахметьева, который вместе со старым Шубниковым сделал очень много для развития нашего города. Они провели сюда железную дорогу, построили водопровод и канализацию. Этот музей тоже стал своеобразным подарком рода Бахметьевых. А Шубниковы, они… – Вымерший род? – спросила Катя. – А как же дочери, девочки? – Их тоже не стало, – ответила хранительница музея. – Уже к пятому году на фабрике Шубниковых не осталось прежних владельцев и наследников. Это здание музея было выкуплено Игорем Бахметьевым у купцов Никитиных. Глафира Шубникова была из этого рода, и там тоже остались лишь троюродные кузены, которых Горьевск не интересовал. Музей был открыт в 1911 году. Игорь Бахметьев передал сюда коллекцию произведений искусства, собранную Шубниковым, и свои вещи добавил тоже. Но в основном это все из собрания Шубниковых – и знаменитое собрание старообрядческих гуслицких рукописных книг, и книги крюкового распева – поющие, и фарфор, и бронзовые статуэтки. И картины. Взгляните сюда, – она плавно повела рукой на стену, где висела картина, которую капитан Первоцветов счел ужасной. – Жемчужина нашей коллекции. Официальное название – «Жена тропецкого купца на смертном одре». Но есть основания полагать, что на этой картине изображена мертвая… – Глафира Шубникова? – быстро спросила Анфиса. – Но она же… – Нет, это картина шестидесятых годов девятнадцатого века. Мы полагаем, что это изображение умершей жены старого Шубникова, основателя рода. Это, возможно, мать Саввы и Мамонта. О ней не осталось никаких сведений, говорят лишь, что ее смерть была трагичной – якобы она скончалась от страха. Нервы… психика… В их роду это вообще имело место. – В Доме у реки мы обнаружили деревянное кресло-каталку с ремнями, – сказал Первоцветов. – Шубников мог держать там свою жену взаперти? – Нет. Там он жил лишь до рождения своих сыновей, пока строилась фабрика. Хотелось бы взглянуть на это кресло. Вы позволите нам, сотрудникам музея, осмотреть Дом у реки, когда вы закончите с расследованием убийства? – Да, конечно. Только это позже. Сейчас это здание опечатано, – ответил Гущин. – Как звали девочек? – спросила Анфиса. – Прасковья старшая и Аглая младшая. – Как они умерли? Ее вопрос прозвучал излишне резко. Хранительница музея поджала тонкие губы. – Здесь, в городе, до сих пор ходит много историй. Что-то вроде городских легенд. Но все это вздор. Они умерли от болезни. – Это их держали в том доме взаперти? – Прасковья трагически умерла накануне свадьбы с Игорем Бахметьевым. Ей было семнадцать, ему сорок. Он хотел жениться на наследнице капитала и фабрики, объединить все, взять все в свои руки уже не в роли опекуна, а по закону. Прасковью не могли там держать. Она собиралась замуж за лучшего жениха Горьевска и всей тогда еще Рязанской губернии. – А Аглая? – Она была несовершеннолетняя. – И что говорят городские легенды? – спросила Катя. – Вы хотите, чтобы я пересказывала вам безумную чепуху? – хранительница почти обиделась. – Лучше я расскажу вам про экспозицию. Пройдемте в соседний зал. Вы можете увидеть там памятную фарфоровую рамку свадебного банкета. Это рамка для меню. А банкет – это парадный обед в честь свадьбы Прасковьи Шубниковой и Игоря Бахметьева, который так и не состоялся. Рамка уникальная, существует в единственном экземпляре. Ни на каком Арбате, ни в какой антикварной лавке нельзя купить вторую такую же! – она повысила голос, словно обращаясь к находящемуся в соседнем зале парню по имени Макар.