– Какими бывают в девятнадцать лет? Наивными, глупыми, пылкими, верящими в разные невероятные странные вещи и несбыточные желания. – У вас есть какие-то подозрения? Кто мог ее убить? – Не знаю. Я лишь испытываю ужас от происшедшего. – Были обвинены в ее убийстве рабочие-мигранты. – Это чушь. – А почему ее повесили в башне с часами? – Гущин выдержал паузу. – Это ведь бывшая фабрика купцов Шубниковых? – Совершенно верно. Это городская достопримечательность. Исторический памятник Подмосковья. «Вот сейчас он спросит ее, знает ли она что-нибудь о той старой жуткой истории об Аглае Шубниковой, убийстве ее сестры и фотографиях Елены Мрозовской, – подумала Катя. – Ну, давай же, спроси ее!» Но Гущин спросил о другом: – Парень у Аглаи имелся? – Не в курсе. Со мной она не делилась. Марго тоже ничего мне об этом не говорила. – А ваш племянник? – Гущин указал глазами на дверь, в глубь дома. – Он, судя по возрасту, ее ровесник? – Он не особенно интересуется девушками. Все больше со своим смартфоном занят, с ноутбуком, – Молотова усмехнулась. – Но он был здесь, в Горьевске, три года назад? – Да, я пригласила его к себе на дачу. Он готовился к экзаменам в институт. Он мне как родной. У нас с мужем не было детей. – Тогда, три года назад, 30 июня, почему вы оказались в башне так рано? Что вы там делали? – Я это объясняла полиции еще тогда. Там шел ремонт, они открыли старинную кладку стен, старые интерьеры фабричного цеха и башни. И впервые за много лет был открыт доступ на самый верх, к часовому механизму, который давным-давно не действует. Я всегда интересовалась историей города, и не забывайте – мой покойный муж занимался реставрационным бизнесом, писал книги по искусству. Я сейчас сотрудничаю с различными фондами, поддерживающими гражданское общество. Фонды выделяют гранты, в том числе на поддержку нашего наследия. Я хотела осмотреть башню и часовой механизм. Ведь долгие годы, с девяностых, когда фабрика развалилась и прекратила свое существование, доступ туда был закрыт. Все было захламлено, замусорено, настоящая свалка. Ремонт дал возможность оказаться внутри. А почему я рано пришла – так, опять же, ремонт: они там шлифовали стены, выламывали старые оконные переплеты. Пыль, грязь, грохот несусветный. Я пришла пораньше, еще до начала рабочего дня. Хотела все там осмотреть в тишине. Мне Саша Вакулин разрешил туда подняться. Его фирма делала на фабрике полную реконструкцию под торговый центр и офисы. Только сам он в то время в больницу угодил. – Это мы уже выяснили, – кивнул Гущин. – А тогда, в июне, когда вы видели Аглаю в последний раз? – Где-то дня за два до ее гибели. Я вечером возвращалась на машине на дачу из Москвы – ездила к косметологу. И увидела Аглаю на автобусной остановке. Она вышла из машины и пошла пешком сюда, к себе домой. – Из какой машины? – спросила Катя. – Солидный такой внедорожник, как ваш. Большие люди сейчас на таких гоняют. Важные персоны. Водитель высадил Аглаю на остановке, далековато. Не подъехал к дому, мне тогда показалось, он не хочет, чтобы соседи заметили. Здесь народ любопытный и языкастый. – Кто бы это мог быть? – Катя вносила свою лепту в допрос. – Понятия не имею. – Молотова ей светски улыбнулась. – Важные персоны гоняют на «Гелендвагенах». – Это была машина этой марки? – Нет. Я запомнила лишь внедорожник черного цвета. Я давно за рулем, но знаете, все эти фишки с моделями как-то не секу. Глава 19 Аплазия – Что там в заключении судебно-медицинской экспертизы о телесных повреждениях Аглаи Добролюбовой? – спросил полковник Гущин у Кати в машине, когда они покидали тупик Труда. Катя нашла среди документов дела заключение патологоанатома. – Гематомы лица, повреждение переносицы, гематомы в области левого виска, ссадины на левой скуле. Гематомы на левой ключице и предплечье. – А что насчет признаков изнасилования? Катя внимательно читала дальше. – Внешних признаков полового насилия не обнаружено – ни синяков на ляжках, ни травм половых органов, ни разрывов тканей. – Но ведь белье отсутствовало, даже трусы! – Из одежды – сарафан, кофта и вьетнамки. – Катя заглянула в протокол осмотра трупа, затем вернулась к заключению медэкспертизы. – Здесь написано – аплазия. Врожденное отсутствие у Аглаи девственной плевы. – А такое разве бывает? – спросил Первоцветов. – Здесь приложена выписка из ее медкарты, диспансеризация у гинеколога. Аплазия. – Катя читала выводы эксперта. – Ввиду этой врожденной особенности она никогда не была девственницей. – Ей девятнадцать, не несовершеннолетка же, – хмыкнул Гущин. – Это та, другая была… Он осекся. И Катя отметила: снова оговорка по Фрейду. Анфиса переглянулась с Первоцветовым – их тоже это поразило. – Надо осмотреть то помещение в Башне с часами, где ее нашли, – Гущин обратился к Первоцветову. – Как бы это устроить прямо сейчас? – Сейчас никак невозможно. Воскресенье, – ответил капитан. – Надо обращаться в отдел культуры при городской администрации. Это возможно только завтра. Сегодня мы никого не найдем. – Тогда, Борис, займитесь этим завтра прямо с утра, – распорядился Гущин. – И надо что-то сделать, чтобы мать Аглаи протрезвела. Нам необходимо расспросить ее. – Запой – дело тонкое, Федор Матвеевич, – изрекла Анфиса с видом знатока. Наступил вечер, стемнело. Они проголодались. И в голове как-то все перемешалось. Кате хотелось на время прекратить эту гонку по Горьевску от свидетеля к свидетелю. Первоцветов предложил пообедать – или, возможно, уже поужинать в местной пиццерии. В кафе Катя отметила еще одну странность – по поводу Гущина. Он практически ничего не ел, когда они сидели за столом. Катя и Анфиса умяли полторы пиццы, а он лишь поковырял в своей тарелке вилкой. Полный Гущин любил поесть и обычно не отказывал себе в таких маленьких радостях, как сытный ужин, даже во время самых сложных и страшных дел. А тут в кафе он лишь молча пил горячий имбирный чай, чашка за чашкой, и о чем-то думал. О чем-то о своем. Капитан Первоцветов от пиццы тоже отказался. В кафе практиковали смешанное меню, и он выбрал Восток – заказал себе чашку жареного риса с овощами и зеленый чай. И все. Катя на их фоне ощущала себя какой-то обжорой. Но ела с аппетитом и старалась изгнать из головы ужасные образы – той Аглаи и другой Аглаи. После ужина Гущин взял два тома уголовных дел и поехал в ОВД – читать и вникать во все лично. Катю и Анфису он отвез в отель. При этом настоятельно посоветовал Анфисе завтра утром вернуться в Москву. – Я не поеду, Федор Матвеевич, – отрезала она. – Вы можете в расследование меня не посвящать, как хотите. Я заставить вас не могу. Но и вы не можете меня заставить уехать отсюда – вот так взять и все бросить, когда Денис убит, когда такие дела, мои фото и еще одно убийство – повешение на башне. Я Башню с часами тоже намерена изучить как фотограф. Сфотографировать все там завтра. Можете гнать меня взашей, – она обидчиво надулась. – Я не уеду из Горьевска. – Я вас не гоню. Просто я хочу вас уберечь. Вы не полицейский. Чего ради вы станете… – Уберечь от чего? – Анфиса удивленно воззрилась на Гущина. Но он не ответил. Лицо его было мрачным и печальным. И Катя снова терялась в догадках: да что же это с шефом полиции? В отеле она сразу поднялась к себе в номер. Анфиса задержалась в маленьком холле, где по утрам накрывали постояльцам континентальный завтрак. Капитан Первоцветов тоже не торопился в ОВД вслед за Гущиным. Анфиса заказала кофе – в холле работала кофемашина – и села за столик. Капитан Первоцветов от кофе отказался, как и от пиццы, но сел напротив. Они о чем-то негромко разговаривали. Катя, направляясь к лестнице, услышала лишь обрывки: «Меня тоже поразило это совпадение имен…» – и потом: «Они тогда жили здесь, в Горьевске, сами по себе, без нынешней оглядки на Москву – производство здесь, их фабрика, их особняки здесь, музей основали. Это было родовое гнездо. Они благоустраивали город. А потом вдруг все исчезло – остался лишь сто первый километр…» Катя приняла душ, нырнула в кровать, уже начала дремать – Анфиса все не приходила. Катя вяло размышляла о ней и капитане Первоцветове. Ну да, капитан, капитан, улыбнитесь… Сколько раз уже на ее памяти Анфиса пыталась как-то зацепиться за эту самую личную жизнь, наладить что-то. В прошлом даже имелся некто подобный капитану Первоцветову – только не такой задумчивый, словно рыцарь печального образа, а, наоборот, из «крутых», ну просто «герой». Тоже сотрудник полиции. Катя сама была причастна к этому знакомству подруги с коллегой по профессии. И даже какое-то время надеялась, что все закончится счастливой свадьбой. Разбитному коллеге нравились поначалу пышные формы Анфисы, он просто шалел от любви – и такое было. А затем все как-то скукожилось. Интеллект Анфисы – ее острый ум, талант, насмешливость, независимость характера, пылкость и смелость – все, что так любила и ценила в ней Катя, стало «героя» поначалу напрягать, а затем и раздражать. Появились какие-то кекелки-блондинки-разлучницы, неночевки дома, частые отлучки в командировки. А потом они расстались. Анфиса плакала горько-горько. Она любила поганца. А Катя готова была разорвать его на куски. Но что можно сделать с разбитым сердцем? С угасшей любовью? Она не хотела, чтобы здесь, в Горьевске, Анфиса снова увлеклась – мол, любовь зла, а одиночество еще злее. На ее взгляд, капитан Первоцветов абсолютно не подходил Анфисе. Катя не могла сказать, что он ей антипатичен, но было в нем что-то очень закрытое. А закрытость ее всегда настораживала. Здесь же, в Горьевске, закрытость и отчужденность просто пугали. Проснувшись уже глубокой ночью, Катя обнаружила Анфису сладко сопящей рядом с собой в их общей широкой кровати. Осенняя голодная луна светила сквозь незашторенное окно. Катя смотрела на лунное пятно. В какой-то момент ей остро, до боли захотелось уехать – из этого отеля, из этого города, подальше от… Башня с часами… Там она висела… В петле… В следующую минуту она уже спала. И не видела снов.