– Сто раз меня спрашивали об этом. Прораб их нанимал, не я. Да и ни при чем они. Отпустили их потом. – А вы сами… Вы где находились в момент убийства? – Опять двадцать пять! – Вакулин хлопнул себя по бедрам. – Сто раз объяснял, в больнице все проверяли. Я в травматологии лежал, мне только операцию сделали на ноге тогда. Стопу всю по кускам врачи собрали – поклон им низкий. А то мог без ноги остаться. – А что произошло? Я слышал, что-то странное случилось у вас там во время ремонта. За три дня до убийства. – Уж не знаю, странное или не странное, а контейнер на меня свалился, ногу придавил. – Вакулин указал на левую ногу в кроссовке. – Контейнер со стройматериалами, с утеплителем стен – мы же офисы там оборудовали, проводку вели, коммуникации. Все в штабеля уложено было, а этот верхний ящик, видно, плохо закрепили. Я мимо проходил – он шмяк! В результате раздробление стопы. Я потом полгода еще в ЦИТО лечился, на процедуры ездил с ногой. – Могли и намеренно на вас ящик столкнуть, – заметил Гущин. – Эти ваши таджики. Или еще кто-то. Вакулин посмотрел на него. – Нет никаких соображений? Вас, хозяина стройки, из дела выводят, в больницу отправляют. А через три дня на вашей стройке убийство Аглаи Шубнико… Вакулин уставился на Гущина. Катя тоже была поражена – он перепутал фамилии! Вот о ком он сейчас на самом деле думает! О ней! Той, что с окровавленным ртом, похожим на пасть… О той, что вырвала у сестры глаз… – Аглаи Добролюбовой, – поправился Гущин. – Вы знали эту девушку? – Знал, что она дочка моей давней знакомой, Марии Вадимовны, – тихо ответил Вакулин. Он выглядел серьезным. – Так жаль, такая молодая… Мне наши со стройки сказали тогда – ее повесили прямо на часах, внутри. Какая-то невообразимая дикость. – Я бы хотел сейчас осмотреть Башню с часами. Вы не могли бы мне помочь открыть ее и экскурсию провести? – Экскурсию провел бы – там столько нашего пота, столько денег! А открыть не могу. Я теперь никто на этой фабрике. Контракт со мной город расторг. Мне даже компенсацию затрат на ремонт не полностью выплатили – так, какие-то крохи бросили. Придрались ко всему, к чему только можно было придраться. В нарушениях договора на реставрацию обвинили. Нет у меня ключей. Город все забрал. А фабрика и башня уже полтора года пустуют. Мы по судам бродим, правду ищем, а там снова все обращается в ничто. Все наши труды. Глава 18 101-й километр – Если пока не получается поговорить с матерью, тогда надо встретиться с подругой матери – Молотовой. Она и труп девушки на башне обнаружила, – полковник Гущин кусал губы. – Она ведь живет где-то неподалеку от этой самой улицы Труда. Катя, найди мне в деле протокол ее допроса и адрес. Катя быстро начала листать страницы первого тома. Главный свидетель, нашедший труп, допрос всегда в самом начале подшивается, после протокола осмотра места происшествия. – Молотова Мария Вадимовна. Адрес московский и местный. Тупик Труда, владение 3. Федор Матвеевич, мы ее уже видели с вами у Добролюбовой. Правда, странную они пару представляют. Молотова, кажется, о ней заботится, продукты вон привозила, не пить уговаривала. – Была такая актриса кино в семидесятых – Мария Молотова, – сказала Анфиса. – Даже у Тарковского в эпизодах снималась. А потом исчезла из кинематографа. Я фотографии московских красавиц разных лет для выставки в галерее отбирала. Обратила внимание – очень красивая женщина, а судьба в кино, видно, не сложилась. Капитан Первоцветов показывал дорогу до тупика Труда. Тихая загогулина, застроенная солидными кирпичными домами за высокими заборами, примыкала к улице Труда и выходила прямо на берег речушки. Верхние этажи кирпичных коттеджей глядели прямо на Башню с часами и фабричные корпуса, красовавшиеся вдали. Гущин громко постучал в калитку дома номер три. Катя видела: полковник словно впал в лихорадку. Все скорей, скорей, все наскоком. И эта оговорка с фамилией, чисто по Фрейду… Странное совпадение – две девушки по имени Аглая – видимо, сильно его задело, обескуражило и насторожило. И, возможно, там было что-то еще. Предчувствие? Объяснять все это своим спутникам Гущин категорически не желал. Но Катя видела: он сам не свой. И это не оперативный азарт. Это какое-то иное, не слишком приятное, почти болезненное для полковника чувство. Калитку на их звонок открыл молодой парень по имени Макар – тот, что встречался им уже дважды. На лице его отразилось удивление, и опять же – там было что-то еще. Как у них у всех в этом Горьевске – у толстяка Мурина из розыска, у капитана Первоцветова, у хранительницы музея и даже у того городского воротилы из администрации – Андрея Казанского. – Полиция области, – Гущин громко официально представился. – Нам необходимо видеть Марию Вадимовну Молотову. – Тетя, к нам полиция! – закричал Макар на весь двор. – Тетя ванну принимает, я не знаю, удобно ли сейчас… Впрочем, проходите в дом, я спрошу ее. Он оставил их на просторной теплой террасе с плетеной мебелью. Катя оглядывалась по сторонам – да, это не хлев, в который превратился изначально приличный дом Добролюбовых. Это место, где живут обеспеченные люди с хорошим вкусом. Не дача – загородный дом с хорошей мебелью, модными диванами с чехлами из некрашеного льна, жалюзи на окнах, яркими любительскими картинами и постерами на стенах. Где-то в глубине открылась и закрылась дверь, заплескалась вода. – Я иду, иду, подождите! – сообщил им приятный грудной женский голос. И через пять минут на террасу вплыла Мария Вадимовна Молотова в белом банном халате, полотенце-тюрбане вокруг головы и с маской из крема на лице. Но, несмотря на весь этот камуфляж, Анфиса восторженно ойкнула и объявила: – Это же вы! Вы в кино снимались! У Тарковского! Только по кастингу в «Солярис» тогда не прошли, но зато в других фильмах… – Кинематограф – это сон, иллюзия. – Молотова усмехнулась, разглядывая их столь разношерстный квартет. – А вы, полиция, что-то зачастили в наши пенаты. Я уже объясняла вам: я абсолютно не знала того юношу – Дениса, фотографа, – который жил у Маргариты. Я его лишь мельком видела. – Мы к вам по поводу дела трехлетней давности. Убийства дочери Маргариты Добролюбовой Аглаи, – сказал Гущин. Что-то в лице под белой маской крема изменилось. Голос пожилой дамы чуть осип, когда она сказала: – Присядем, – указывая на плетеные кресла и диван с подушками. – Я узнал, что именно вы утром 30 июня три года назад обнаружили в башне тело Аглаи. – До смерти не забуду это зрелище. Она висела в петле на часах. Синяя вся. Ужас! У меня крепкие нервы, я многое повидала в жизни. Но там я чуть в обморок не упала. Стала кричать, прибежали рабочие. Вызвали сразу полицию, а я все думала – как сказать Марго… – Нам сейчас не удалось побеседовать с Маргаритой Добролюбовой. Она в сильной степени опьянения. – С этим уже невозможно бороться. Она хроник. Алкоголь разрушил ее. Жизнь ее поломала всю, а гибель дочери окончательно добила. Я ее жалею, стараюсь как-то поддержать. Она не заслужила такой участи. – Голос Молотовой дрогнул. – А где отец Аглаи? Как нам его найти? Они в разводе? – Он в могиле. Попал в ДТП десять лет назад. Справки о нем можете навести в вашем отделе полиции – он же был полицейский, правда, потом на пенсию вышел, работал охранником, тоже попивал – было дело. – Отец Аглаи полицейский? А она сама работала в городском суде? – уточнил капитан Первоцветов. Молотова задержала взгляд на его лице. Снова ее черты под маской крема изменились, словно смягчились. – В суд Аглаю взяли работать именно потому, что она дочка полицейского, – пояснила она. – А ее отец… Это такая романтическая история, которая, наверное, возможна лишь здесь, на сто первом километре. Она – Марго – ведь была из высланных сюда. Из тех, кому в восьмидесятых, при Андропове, запрещено было проживать в крупных городах. Слали на сто первый километр. Здесь фабрика тогда еще работала ткацкая, прядильная. Их заставляли трудиться на фабрике, черпать пролетарскую жизнь из общественного котла, перевоспитываться трудом. А ее будущий муж – тогда еще тоже совсем молоденький милиционерик – осуществлял за ней административный надзор. И за ее подружкой Тоней – Тутси – тоже. – Вы давно знаете их семью? – спросил Гущин. – Я знаю Марго почти сорок лет. Я ведь тоже из ссыльных, из сосланных на сто первый километр. Статьи разные – суть одна: запрет на въезд в крупные города, поражение в правах. Мы всего этого тогда хлебнули вместе. Правда, за мной надзор осуществлял не ее будущий муж – наивный лейтенантик-милиционер. Меня курировал товарищ из КГБ – персонаж местного разлива, некто Кучин. Он и в судьбе Марго и ее семьи сыграл свою роль. – За что Маргариту Добролюбову тогда выслали на сто первый километр? – спросил Гущин. – За проституцию. Интердевочка. Ресторана «Националь» – «уголок». – А вас? – тихо спросила Анфиса. – За подрывную деятельность против советской власти, как диссидентку. – За Тарковского, да? – Нет, тогда еще не за него. В первый раз – за академика Сахарова. Мы письма писали в его поддержку, вышли как дураки на Красную площадь в пикет – «за свободные выборы и Конституцию». Думали, это что-то изменит. А потом Сахарова выслали в Горький, где он, академик с мировым именем, получил должность лаборанта и… Мы опять вышли на Красную площадь. Потому что все уже тогда нас достало. – И вас отправили в Горьевск? – спросил Гущин. – Не на Колыму же, – засмеялась Молотова хрипло. – Мне так этот товарищ из КГБ Кучин и сказал тогда: чего нос повесила, сучка антисоветская? Кино твое медным тазом накрылось, но не на Колыму же тебя, не в ГУЛАГ. Они тогда, при Андропове, в силе были, ГУЛАГом уже просто бредили. Они сила – мы прах. Как и сейчас. Ничего не меняется в Датском королевстве, да? Словоблудие и пиар. И запреты. И сто первый километр. Я познакомилась с Марго тогда же. Мы жилье вместе снимали, здесь неподалеку, в частном секторе – комнатку на троих у одной доброй местной бабы. Марго и ее подружку Тутси, Тоньку Антипову, на фабрике заставили работать. А я устроилась машинисткой в городской музей, в фонды. Фабричный цех меня миновал. Но это очень давно было. Аглая тогда еще не родилась даже. Да и вы тех темных времен «великого и могучего» не помните. Может, вы только что-то помните, вы в возрасте уже, – Молотова глянула на Гущина. – Как же вы теперь, после всего, после ссылки, снова здесь живете? Дачу построили какую красивую, – спросил капитан Первоцветов. – А это Горьевск, молодой человек. Это такое место. Оно не отпускает. Дачу построил мой третий муж – он у меня был известный искусствовед и занимался реставрационным бизнесом. Сама не знаю, как это случилось, но я вернулась в Горьевск. Здесь так тихо… Здесь какая-то особенная атмосфера. – Два убийства… – капитан Первоцветов опустил глаза. – А этот Кучин вас больше не донимал? Катю удивил этот вопрос. Он был далек от темы, их интересовавшей. – А его убили в девяностых. Нашли в лесу с дыркой от пули в черепе. Они тогда, эти кагэбэшники, наши надзиратели, все, как тараканы, в бизнес полезли. Набивать карман, богатеть. Говорили, что это братки его пристрелили – деньги не поделили, общак. Но слухи ходили, что это он его пристрелил как собаку. – Кто – он? – спросил Первоцветов. – Муж Марго, ваш коллега, милиционер. Это тоже такая романтическая история – драма сквозь слезы. Кучин во времена нашей ссылки пытался Маргошу завербовать, чтобы она на меня стучала ему, поставляла информацию: кто из знакомых ко мне приезжает, не езжу ли я сама украдкой в Москву и тому подобное. Что говорю. Диссидентствую ли. А Марго его послала. И он ее изнасиловал – жестоко, без пощады. Власть свою утверждал. Они всегда этим пользовались – принуждали интердевочек давать им, угрожали и заставляли спать с ними. Тутси – Тонька Антипова – ему давала, откупалась таким образом. А Маргоша его послала на три буквы. Она любила меня, мы дружили, были как родные. Кучин ее избил и изнасиловал. Но время тогда уже иное было. Андропов сдох, тот, который у Любимова гражданство отнял, тоже сдох, настали другие времена. Я Маргошу уговорила написать на Кучина заявление в прокуратуру об изнасиловании. Она написала. А тогдашний молодой помощник прокурора Репликантов – потом он судьей стал здесь, в Горьевске, – заявление на наших глазах порвал. Потом наша ссылка окончилась. Перестройка – ба, не ждали! Мы уехали из Горьевска. Я на годы потеряла Марго из вида. А когда мы с мужем вернулись сюда, чтобы строить нашу дачу, встретила вновь. Оказывается, тот лейтенантик-милиционерик, осуществлявший за ней административный надзор, разыскал ее. Надо же, любовь не ржавеет, да? Ах, любовь… Они поженились, и он привез ее сюда уже своей женой. У них долго не было детей. Стресс от изнасилования покалечил Марго и физически, и духовно. А потом родилась Аглая. В год ее рождения Кучина нашли с дыркой в черепе – по городским слухам, это муж Марго, ваш коллега полицейский, ему отомстил. За все. За нее. За зло. За старые грехи. – Все это – что вы нам так подробно сейчас рассказали – могло иметь отношение к убийству Аглаи? – спросил Гущин. – И да, и нет. Это же Горьевск. Здесь все вперемешку. А что вы хотите – сто первый километр! Говорят, сто километров – это еще Москва. А сто первый – это уже Россия. Здесь иная жизнь. И счет здесь иной – и времени, и событиям, и грехам. Здесь ничего не забывают. А порой валят все в одну кучу. – Какой была Аглая? Вы же ее знали с детства, да?